Рассказы

В первый раз за все эти ужасные годы он почувствовал во всей силе очарование и близость женщины, почувствовал себя человеком в полном значении этого слова!.. Это такое счастье, о котором он не имел ни малейшего понятия!

Конечно, если бы ему предложили теперь жениться, — на это было бы страшно решиться, ввиду необеспеченности, когда все его богатство — в этой обстановке, которая может пригодиться только на черный день в случае болезни или отсутствия уроков.

Он десятки раз представлял себе, что будет вечером. Останется она опять у него или нет?

Когда он проходил по коридору, то заметил удивленный взгляд, какой на него бросили соседи. А жена соседа-делопроизводителя, сплетница и скандалистка, остановившись у порога кухни, даже проводила его взглядом до самой двери.

Но он чувствовал в душе праздник и какое-то злорадное торжество. Эти узкие мещане в конце концов только завидуют ему. А он плюет на их подозрительные взгляды. И невольно подумал о том, что было бы, если бы это случилось лет десять назад, какой скандал подняли бы эти люди и его уважаемые знакомые, если бы узнали, что приехавшая к нему молодая женщина, жена его приятеля, осталась в первую же ночь у него.

И он, часто жаловавшийся на новый порядок и за чашкой чая рассказывавший ходячие анекдоты о «господах положения», теперь вдруг сам себя почувствовал чем-то вроде господина положения, потому что неожиданно оказался торжествующим нарушителем морали мещан.

И, конечно, они не поверят, что он переночевал с молодой женщиной в одной комнате и не тронул ее… Эти слизняки в каждом свободном движении видят только одну мерзость. А когда она придет опять сегодня вечером и опять останется у него, тогда уж, конечно, их не разубедишь. И ему было даже приятно, что они будут так думать.

«Думать, что угодно, можете, а сказать ничего не смеете, — подумал он, наступили мы вам на хвост».

В это время позвонили. Андрей Андреич вышел в переднюю. Там стоял мальчик с письмом и запиской от Веры Сергеевны.

Он взял письмо и записку и, дрожащими руками разорвав конверт, стал читать.

Она писала, что никак не опомнится после всего, что было, что таких вещей все-таки делать нельзя. И что вперед она будет осторожна, так как это для некоторых не проходит безнаказанно. Но что он так держал себя, что она ни в чем не может его упрекнуть…

Слова записки говорили о том, что таких вещей делать нельзя, сквозь эти слова прорывалась взволнованная необычайной встречей женская душа, которая и боялась, и хотела еще раз пережить то, что было ею пережито в прошлый раз. Это несомненно. «Для некоторых это не проходит бесследно»… — перечитал он еще раз это место. Значит, для нее не прошло бесследно.

И Андрей Андреич решил, чтобы не пугать ее и заставить сделаться менее настороженной, согласиться на словах, что этого больше не будет. Ведь женщины больше всего боятся слов. Если им пообещать, поклясться, что ничего не будет из того, что в прошлый раз было, то они, успокоившись, позволят гораздо больше, чем в прошлый раз.

«О, милая — она взволнована, она сама испугалась того, что пробудилось в ней».

То, что она была скромная, целомудренная женщина, да еще жена его приятеля, это еще больше увеличивало цену их близости.

И чем тоньше, чем длительнее будут у них такие отношения, тем больше будет неиспытанных переживаний.

Он сам предложит сегодня проводить ее и ни слова не скажет о том, чтобы она осталась у него. И какое наслаждение будет увидеть в ее глазах мелькнувшее желание остаться!

Андрей Андреич вдруг вспомнил про письмо Василия Никифоровича и, распечатав его, стал читать. Несмотря на то, что письмо было коротенькое, всего в один листок, он читал его очень долго. Потом положил на стол и утер платком выступивший на лбу пот.

Василий Никифорович писал о том, что он разошелся с своей второй женой, она едет в Россию, чтобы найти себе какую-нибудь работу. Отчасти он сам виноват в этой истории и просит его, как друга, передать ей оставленную обстановку и вещи, так как не в состоянии дать ей много денег. А она может оказаться в безвыходном положении, не имея ни родных, ни знакомых.

Когда пришел ученик, он заметил в своем учителе какую-то странную перемену. Учитель был тих, молчалив, точно чем-то пришиблен.

— Андрей Андреич, что с вами?

— Так, неприятность…

— В чем дело?

Андрей Андреич рассказал, что его приятель семь лет тому назад, уезжая, оставил ему свои вещи и обстановку с условием, что, если он через год не вернется, вещи переходят к нему. А теперь приехала его жена и требует их обратно. То есть не она требует, а он просит вернуть и передать их ей.

— Шлите к черту, — сказал ученик. — Основание для этого: первое — то, что он сам сказал, что через год можете вещи и обстановку считать своими. Это, так сказать, моральное основание. Второе — то, что определенно существует декрет, по которому лица, не заявившие в течение шести месяцев со дня объявления декрета о желании получить свою собственность от тех, у кого она находится, лишаются права на нее. Это — юридическое основание.

— Ах, все это не то… Тут совершенно другие обстоятельства и другие отношения, — сказал, поморщившись, Андрей Андреич. — А то, что вы говорите, так грубо, — и моральное и юридическое, — что совершенно сюда не подходит. Я ни одной секунды не задумываюсь о том, что обстановка должна быть возвращена. Тут вообще и разговоров никаких не может быть. Она не моя, и я должен отдать. Тем более, что я связан с владельцем приятельскими отношениями и, кроме того…

Он замялся и не договорил. Потом сказал:

— Но тут вот какая досадная вещь: если бы я знал, что придется возвращать, я не продал бы своей обстановки, и у меня были бы хоть какие-нибудь деньги на черный день. Но, с другой стороны, что же делать, он сам не знал, что так получится. А я не дикарь и не большевик, чтобы не понимать, что если вещь чужая, то сколько бы времени ни прошло, она так и останется чужой, а не моей.

— Напрасно, — сказал ученик. — Архаический взгляд. А если бы, скажем, вас не было и приятелю вашему некому было бы передать обстановку и пришлось бы ее тут бросить на произвол судьбы, она цела была бы или нет?

— Странный вопрос… раз бросил на произвол судьбы, конечно, она тогда пропала бы.

— Значит, если бы вас не было, то для него она все равно пропала бы. Следовательно, вы имеете имущество, не принадлежащее вашему приятелю, а как бы какое-то другое. Еrgо* не выпускайте из рук и шлите к черту.

* Следовательно (лат.).

— Оставьте!.. Говорю же вам, что здесь совершенно особенные обстоятельства и отношения.

— Архаический взгляд, — сказал опять ученик.

— Ну и пусть архаический. Вам меня в свою веру не перекрестить. И я горжусь тем, что у меня архаический взгляд. Слава богу, что у нас, у крошечной кучки уцелевшей от разгрома интеллигенции, осталась моральная крепость.

— Тогда хоть за хранение возьмите, — сказал ученик, пожав плечами. Он проиграл свой урок и ушел.

А учитель, как-то сразу осунувшийся и побледневший, стал ходить по комнате, каждую минуту болезненно морщась. Весь разговор с учеником был настолько груб и оскорбителен для того чувства, какое было у него к этой женщине, что он испытывал моральную тошноту, когда вспоминал отдельные выражения из этого разговора.

— Этот толстокожий, лишенный души и всяких идеалов, про нее говорит: «Шлите к черту… декрет!»…

В самом деле, пережить такое чувство, какое он пережил несколько часов назад, и потом эти грубые, отвратительные слова услышать в применении к ней.

Но, главное, он чувствовал, что теперь вся непосредственность, вся прелесть отношений нарушена. Вместо того, чтобы ждать ее с радостью и замиранием сердца, теперь он будет думать о том, всю ли обстановку передать сразу, или можно по частям, чтобы не остаться без всего. И потом, как перейти от того тона отношений, какой у него был к ней, к разговорам о возвращении вещей? Не подумала бы она, что ему жаль этой обстановки. И каким тоном заговорить об этом? Простым, теплым и дружеским или сказать об этом в шутливой форме? А вдруг шутка выйдет натянутой? Потому что, в самом деле, остаться без всего — это не так уж весело.