Очарованная душа

Аннете хотелось, чтобы сестра жила в ее доме, пользовалась ее благосостоянием. Но Сильвия упорно отклоняла все предложения: она вбила себе в голову – в свою упрямую головенку, – что не примет никакой денежной помощи. Зато она без смущения принимала наряды или брала деньги «взаймы» (занимала, но забывала возвращать). Раза два она даже стянула кое-что… о, ничего ценного! Но, разумеется, она никогда не прикоснулась бы к деньгам! Ведь деньги – святыня! Другое дело безделушка, какое-нибудь дешевенькое украшение… Против этого она не могла устоять. Аннета заметила ее сорочьи замашки и даже растерялась. Почему Сильвия не попросила? С какой радостью она отдала бы ей все это! Она старалась ничего не замечать. Она любила обменяться с сестрой лифчиком, блузкой, бельем: этим питалась нежность Аннеты. Сильвия учила сестру искусству наряжаться, и под влиянием ее вкуса менялся более строгий вкус Аннеты. Не всегда получалось удачно, ибо Аннета, обожавшая сестру, подражала ей и, теряя чувство меры, одевалась не в своем стиле, – Сильвии, которую все это очень забавляло, приходилось охлаждать ее рвение. Сильвия была поосмотрительней и, не говоря лишних слов, заимствовала у Аннеты ее благородную сдержанность, хорошие манеры и то, как надо произносить некоторые слова, как двигаться, но перенимала она все это до того тонко, что со стороны могло показаться, будто подлинник копирует ее.

И все же, несмотря на всю их близость, Аннете удалось узнать лишь об одной стороне жизни сестры. Сильвия охраняла свою независимость и давала это почувствовать. В сущности, она не вполне освободилась от классовой неприязни к Аннете: ей хотелось показать Аннете, что распоряжаться ею нельзя, что она приходит к сестре лишь потому, что ей так нравится. Да и ее самолюбие было задето тем, что сестра не совсем одобряет ее поведение. Особенно ее любовную связь. Правда, Аннета старалась и с этим примириться, но не могла скрыть, как ее тяготит разговор о романе Сильвии.

Она или избегала его, или, если и принуждала себя говорить о друге Сильвии с искренним желанием сделать сестре приятное, то в ее тоне чувствовалась неуловимая натянутость, – Сильвия это подмечала и мигом переводила разговор на другую тему. Аннета огорчалась. От всего сердца она хотела, чтобы Сильвия была счастлива, счастлива на свой лад. Лад этот был не совсем по душе Аннете, но она не хотела показывать вида. И, конечно, показывала. Человек больших страстей не умеет притворяться.

Сильвия сердилась и мстила: умалчивала обо всем. И вот совершенно случайно Аннета узнала, что в жизни сестры произошли немаловажные события – и уже несколько недель назад.

По правде говоря, никак нельзя было заставить Сильвию признать, что они важны; они и в самом деле, вероятно, проскользнули мимо ее сознания – такая была у нее гибкая натура, а может быть, она из самолюбия уверяла, что все это пустяки. Аннета случайно узнала, что с «некоторых пор» (невозможно установить, когда именно: ведь это «давнишняя история»!). друга уже нет и в помине, связь порвана. Сильвию это не особенно печалило. Аннету – гораздо больше. Правда, она ничуть не сожалела о случившемся. Она попыталась – и очень неуклюже – выведать, что же произошло, Сильвия пожимала плечами, смеялась, твердила:

– Да ничего не произошло. Просто прошло.

Аннета должна была бы радоваться, но слова сестры ее огорчали. Какое странное ощущение! До чего же она нелепая! И само это словечко «прошло»… о целом мире чувств! Да еще произносит со смехом!..

А вслед за этим значительным событием (значительным для нее) Аннета сделала еще одно открытие. Как-то раз она сказала, что встретит сестру у входа в мастерскую, и Сильвия преспокойно ответила:

– А я уже там не работаю…

– Что ты! – удивилась Аннета. – С каких это пор?

– Да с некоторых… (Как всегда, уклончиво! Произойти это могло и вчера и в прошлом году!).

– Что же случилось?

– Случилось кое-что… что случается ежегодно (как в песенке о Мальбруке: «На пасху иль на троицу…»). После скачек наступает мертвый сезон. Хозяйки звереют, находят уйму предлогов и самым благородным образом вышвыривают нас за дверь.

– Где же ты работаешь?

– И там и тут. Хожу, бегаю, понемногу подрабатываю.

Аннета – удрученно:

– Осталась без места, а мне не сказала! Сильвия прикинулась, будто она из тех, кому «все нипочем», кто ко всему привык! Небрежно, со снисходительной ужимочкой (радуясь в глубине души, что из-за нее так волнуются), она созналась, что на скорую руку мастерит дешевые костюмы для магазинов готового платья, подрубает детские платьица, шьет мужские кальсоны (рассказала об этом в шутливом тоне). Но Аннете было не до смеха. Она вела дальше свое дознание и выпытала у сестры, что та обивает пороги в поисках места и что подчас берется за изнурительную, препротивную работу. Вот когда Аннета поняла, почему «с некоторых пор» она стала замечать, что ее сестричка побледнела… Вот почему Сильвия не приходила по несколько дней, придумывая нелепые предлоги, пускалась на глупую ложь, а сама, вероятно, полночи шила, не смыкая глаз и не покладая рук.

Сильвия продолжала рассказывать нарочито шутливо, с наигранным безразличием о пустячных своих неприятностях. Но она видела, что губы сестры дрожат от гнева. И Аннета вдруг вспылила:

– Какая подлость! Нет, я не могу, не могу я больше этого выносить! И ты еще смеешь говорить, что любишь меня, что ты сама хотела подружиться со мной, прикидываешься другом, а скрываешь все самое важное, все, что близко тебя касается!..

(Вздернутая губка Сильвии изобразила: «Вот еще, ничего тут нет важного!..» Но Аннета не дала сестре говорить, поток прорвался.).

– …Я доверяла тебе, думала, что ты мне расскажешь о своих горестях, неприятностях, как рассказываю тебе обо всем я, что все у нас будет общим… А ты от меня таишься, словно мы – чужие, и я ничего не знаю, ничего! Ведь случайно выяснилось, что тебе сейчас трудно, что ты ищешь места, что у тебя плохо со здоровьем; ты готова приняться за любую работу, лишь бы ни о чем не говорить мне, хотя знаешь, что помочь тебе было бы для меня счастьем… Как это гадко, как гадко! Ты меня обидела. Нет откровенности – нет дружбы! Но я этого больше не потерплю!.. Довольно!..

Для начала ты переедешь ко мне и останешься здесь, пока не кончится безработица.

(Сильвия покачала головой.).

– Переедешь, не спорь! Послушай, Сильвия, иначе я с тобой не помирюсь! Скажи только «нет», и мы больше не увидимся – никогда в жизни…

Сильвия и не подумала извиняться, объясняться – она улыбалась и упрямо твердила:

– Нет, милочка, не перееду.

Ей доставляло большое удовольствие волнение Аннеты, а та уже не владела собой, чуть не плакала, готова была побить сестру. Сильвия подумала:

«Как же она хорошеет, когда волнуется!» у Она не сдавалась. Пусть Аннета видит, что и у нее есть воля.

Лицо Аннеты пылало от гнева, и она повторяла, умоляя, настаивая:

– Останься! Ты останешься… Мне так хочется… Хорошо? Останешься?

Останешься? Ведь ты согласна? Отвечай же!..

Упрямица вызывающе улыбнулась и ответила:

– Не останусь, милочка.

Аннета, вскипев, вскочила:

– Между нами все кончено.

Повернулась спиной, подошла к окошку, будто уже не замечая Сильвию. А та чуть подождала, тоже поднялась и сказала вкрадчивым голоском:

– До свиданья, Аннета? Аннета, не оборачиваясь, уронила:

– Прощай.

Ее руки были судорожно сжаты. Одно движение – и, кто знает, чем бы все кончилось! Она расплакалась бы, раскричалась… Но она не двинулась, смотрела надменно, холодно. Сильвия чуть смешалась: с затаенной тревогой, но все же посмеиваясь, она вышла и, затворяя за собой дверь, показала Аннете нос.

Особенно гордиться (немного-то она гордилась, впрочем) тем, что дала отпор, было нечего. Не очень гордилась своей вспышкой и Аннета. Она была подавлена, понимала, что отрезала пути к отступлению: надо было терпеливо, искусно завоевать Сильвию, а она чуть не выгнала ее! Сильвия не вернется – это несомненно. Аннета поставила перед ней дилемму, закрыла для сестры дверь своего дома. И себе запретила отворить ее. Нельзя же после всего сказанного бежать за Сильвией! Признать себя побежденной! Гордость не позволяла ей сделать это. И неоспоримая правота. Ведь Сильвия поступила так дурно… Нет, ни за что она не пойдет к ней!