31 августа

Хорошо хоть косынка завязана впереди, около рта. С узлом на затылке лежать было бы еще неудобней. Очевидно, Индеец все продумал, все просчитал: ее рост метр семьдесят три, вес шестьдесят шесть килограммов, размеры багажника "фиата-уно", как лучше завязать косынку…

Все не так ужасно, сказала себе Лу. Я могу дышать, мне не так уж и плохо. Шума меньше, чем она себе представляла, он не оглушал ее. Даже хорошо, что багажник тесный. На поворотах она упиралась в стенки то ногами, то головой. В "мерседесе" было бы куда хуже, говорила она. В огромном багажнике меня бы мотало туда-сюда, било бы о стенки — я точно свихнулась бы.

Ее беспокоило только, что придется пролежать так несколько часов, не меняя положения. Каждая выбоина отдавалась в ее теле; прижавшись спиной к железному полу, она чувствовала каждую неровность дороги, каждый камешек на шоссе. Ничего, повторяла она. Все нормально.

Время, которое она провела в багажнике, казалось ей бесконечным, трудно было понять, сколько часов прошло — два или шесть. Проносились в памяти какие-то обрывки рассказов о людях, побывавших в плену или долгое время находившихся под завалом. Когда ты один в темноте и невозможно узнать, который теперь час, надо попытаться сохранить представление о времени, включить свои внутренние часы, определиться во времени суток, потом в календаре, потом… Пятница, девятнадцатое сентября, — начала Лу. Он заявился ко мне около девяти, мы вышли из дома примерно через полчаса. Сейчас, наверно, почти полдень. Пятница, девятнадцатое сентября, середина дня, где-то так.

Она вспомнила еще, что расчеты всегда оказывались неверны. Освободившись из заточения, люди удивлялись своей ошибке — в действительности времени прошло гораздо больше или гораздо меньше, чем им казалось.

Она попыталась определить и свое местонахождение — по звукам, которые доносились снаружи. Это оказалось еще труднее — она слышала только ближайшие звуки: шорох колес по асфальту, стук мелких камешков по машине. Вот если бы двигатель перестал работать и автомобиль надолго остановился, догадаться было бы проще. Но водитель не собирался останавливаться. Лу не могла даже различить на слух, одни ли они на дороге или в потоке других машин на забитом шоссе.

У нее болели колени — ноги приходилось держать согнутыми; болел затылок и плечи. Это не так страшно, снова подумала она. Моей жизни ничто не угрожает. Этот человек не может просто избавиться от меня: не убьет же он курицу, несущую золотые яйца. Я нужна ему, я должна постоянно помнить об этом. Я — его деньги.

Но перед глазами тут же возникала картина: она стоит перед журналистом, охотником за сенсациями, он заставляет ее говорить, повторять, перечислять подробности, фотографирует ее. Она этого не хотела.

Она этого не хотела. Она не будет говорить. Вот как она поступит — дождется встречи с журналистом и объяснит ему: "Мне нечего вам рассказать, я ничего не видела, этот человек шантажирует меня ради денег, и ему наплевать, что я не имею к этой аварии никакого отношения; он похитил меня, но с таким же успехом мог похитить кого угодно…"

И что тогда? Шантажист может съехать с катушек, разозлиться и наброситься на Лу и на журналиста. Или сбежит, поняв, что его план провалился.

Так он тебе и сбежит. Эта скотина все обдумал и, конечно, не растеряется. С него станется привлечь журналиста на свою сторону, и Лу окажется лицом к лицу с двумя тварями вместо одной. "Строит из себя невинную, — скажет Индеец. — Естественно. На ее месте вы бы делали то же самое. Она три недели молчала, она, понимаете ли, не хочет ничего говорить. Как вы думаете — почему? Потому что ей есть что скрывать, кой-какие грешки… Вот что я вам предлагаю: проверим, все очень просто, и вы увидите, кто говорит правду".

В эту минуту "фиат" сбросил скорость. Секунда, еще одна — и двигатель затих.

Лу вся сжалась от страха. Она услышала, как дверца открылась и закрылась, щелкнул замок. А потом ничего.

Никогда еще ей не было так страшно. Она подумала: машина в огне, услышала треск пламени. В нос ударил запах бензина.

Проходили минуты или часы. Она как-то обмякла, может быть, потеряла сознание. Очнулась она от легкого прикосновения и долго не понимала, что это: ее обдувал ветерок.

Где-то в отдалении послышался гул двигателя. Она вздохнула с облегчением — гул приближался. Вскоре машина остановилась, двигатель заглушили. Прошла еще одна бесконечная минута, потом хлопнула дверца, и багажник распахнулся. Перед ней стоял Индеец; Лу закрыла глаза.

— Давай, — сказал механик, — небольшой передых.

Лу открыла глаза. Она увидела над собой листву, лиственный свод, где-то далеко. Пахло лесом, землей. Можно было наконец разогнуть ноги. Индеец снял с ее рук ремень, а заодно снял и часы — их он сунул к себе в карман. Развязал платок.

— Выходим, — сказал он.

Когда Лу села, у нее вновь заболело бедро. Кружилась голова. "Фиат" стоял на какой-то поляне, в лесу. Рядом стояла еще какая-то машина темно-синего цвета. Солнце проглядывало сквозь ветки деревьев. Слышалось только, как ветер гулял между веток и пели птицы.

— Где мы? — спросила она.

— В Гренландии, разве не узнаешь? — ответил Индеец. — Вылезай, я остановился из-за тебя, чтобы ты могла размять ноги. Поторапливайся. У тебя пять минут, не больше.

Лу кое-как вылезла из багажника, ступила на землю и рухнула. Ноги ее не держали.

— Это пройдет, — невозмутимо сказал Индеец.

Лу вытянула сначала одну ногу, затем другую. Ноги слушались.

— Суставы одеревенели, — сказал он, — вот и все.

— Откуда вы знаете? — спросила она, пытаясь выпрямиться. Она не хотела лежать у ног этого человека. — Вас тоже запирали в багажник?

— Не твое дело, — ответил Индеец. — Хочешь есть, пить?

— Нет, — проговорила Лу. — Все, я больше не выдержу.

— Советую тебе походить немного, — сказал он, — мы пока не приехали. Тебе придется еще сколько-то времени побыть взаперти.

Лу с трудом сдержала слезы. Она встала на колени, потом на ноги, держась руками за багажник. Повязка на ее левом пальце была в крови. Она медленно сделала несколько шагов. Как мало нужно, чтобы превратить человека в развалину, подумала она. В калеку.

Сколько же раз она видела фильмы, где пленники выпрыгивали из своих нор, как чертики из бутылки, тремя мастерскими ударами сбивали с ног тюремщиков и те, словно кегли, валились на землю один за другим. Индеец не спускал с нее глаз и курил, облокотившись на "фиат".

Он посмотрел на часы, раздавил сигарету и хлопнул в ладоши.

— Все, перемена закончилась, — объявил он.

Лу вернулась к нему, не сказав ни слова. У нее не было сил посмотреть ему в лицо.

— Нет, — сказал он, когда она подошла к "фиату", — теперь у тебя будет другая карета, принцесса.

Он открыл багажник темно-синей машины:

— Тебе тут будет лучше. Это "пежо", в нем больше места.

Видно было, что багажником много пользовались. В нем валялась старая канистра, обрывки картона, пожелтевшие газеты.

Лу не решалась залезть туда.

— Ты сама залезешь или тебе помочь? — резко сказал Индеец.

Она с трудом вскарабкалась внутрь.

— Дай руки, — потребовал он и, увидев повязку на пальце, спросил: — Что это у тебя?

— Вам это правда интересно? — ответила она.

Он снова стянул ей руки, завязал платок. Она испугалась, что крышка багажника ударит по голове, и забилась в самую глубину. Пахло бензином и грязью. Индеец поднял руку и сказал:

— Мне надо кое-что сделать, это не займет много времени. — И захлопнул крышку.

Лу услышала, как он завел "фиат" и уехал. Здесь можно свернуться калачиком, все остальное не имеет значения. Она потерлась щекой о пластмассовую канистру под головой, пытаясь ослабить косынку на лице. Мысленно она видела, как "фиат" медленно тонет в мутной воде. Ей было все равно.

Она мельком подумала об Ивоне, словно вспоминая о давно ушедшей жизни, далеком прошлом. Ивон ничем не мог ей помочь. Она сама решила уехать.