Страница 24 из 46
Припадая к земле, разведчики ползли неслышно. Во мраке ночи все было спокойно. Но вот раздался приглушенный крик часового, затем послышалось падение тела. Не успев поднять тревоги, второй часовой почувствовал, что кто-то сильной рукой, зажав ему рот, клонит к земле. Недалеко захрапел конь и, тревожно поводя ушами, затоптался на месте. Снова все тихо. Только во дворе Фирсова загремел цепью пес и, хрипло тявкнув,, умолк. В ту ночь, сняв замки с орудий, группа Осокина благополучно вернулась в расположение своего отряда.
На рассвете, замаскировав пулеметы на опушке бора, Русаков с основными силами обошел город с запада и обрушился на колчаковцев. Не ожидавшие нападения каппелевцы стали отходить к центру города. Артиллерия белых молчала. Развивая натиск, подразделение Батурина после короткого боя заняло подступы к площади. Ближние улицы заполнились отступающими, каппелевцами. На них навалилась конница Шемета. Тесня их ряды, красноармейцы упорно пробивались к Фирсовскому дому, где засел штаб белых. Неожиданно со стороны Зверинской дороги на помощь каппелевцам в город ворвалась конная сотня белоказаков. Наступил критический момент боя. Было заметно, как передние ряды красноармейцев, оказавшиеся под перекрестным огнем, дрогнули и поспешно стали отступать от площади. Русаков вскочил на коня.
— Подтянуть пулеметы! — бросил он коротко Осокину и, пришпорив лошадь, с группой всадников помчался на помощь Епифану.
Там уже шел горячий рукопашный бой. Слышался стук прикладов, лязг клинков, выстрелы и разрывы гранат. Получив неожиданную помощь, белогвардейцы продолжали теснить отряд Батурина. Эскадрон Шемета отбивал яростные атаки атаманцев, не давая им прорваться к центру. Но все же опасность прорыва была большой и, учитывая обстановку, Русаков со своей группой конников вихрем ворвался на площадь. Лошадь Григория Ивановича была убита и, выпустив из револьвера все заряды в каппелевцев, наседавших на него, Русаков схватился за шашку. Началась отчаянная рубка. Увлеченные своим командиром, красноармейцы от защиты перешли к нападению. Но численный перевес был на стороне врага, и вскоре шаг за шагом отряд Батурина начал отступать к ближайшим улицам. Казалось, еще несколько минут — и красноармейцы дрогнут. В эту минуту упал Русаков. На помощь подбежал Батурин, поднимая раненого командира, он крикнул во весь голос:
— За родную землю! Ни шагу назад!
Голос Епифана придал новые силы бойцам, и те, сомкнув тесно ряды, остановились, продолжая отбивать атаки противника. Со стороны Горянской слободы затакали пулеметы Осокина. Вскоре показался и сам матрос. Его лицо дышало яростью, тельняшка была порвана во многих местах, и со лба струилась кровь. Втащив пулемет на крыльцо Фирсовского дома, Осокин направил, огонь по каппелевцам, которые держались еще стойко. Заработали и соседние пулеметы красноармейцев. Схватка с каппелевцами была предрешена: они стали отходить.
Белоказачья сотня все дальше откатывалась под ударами Шемета к Тургайской дороге. На отдельных улицах еще слышались выстрелы отступающих беляков, но исход боя за Марамыш был решен.
Через час раненого Русакова Епифан привез в свой дом.
Григорий Иванович очнулся перед утром. В комнате никого не было. В углу на маленьком столике слабым, трепетным огнем горела лампа. Русаков сделал попытку повернуться на бок, почувствовал сильную боль в правом плече и осторожно ощупал раненое место. Скрипнула дверь, и вошла Устинья. Поправила огонь в лампе и опустилась на стоящий возле кровати табурет. Молча положила руку на горячий лоб Русакова и вздохнула. Григорий Иванович закрыл глаза. Ласковое прикосновение женской руки, казалось, смягчило боль. Устинья с жалостью смотрела на Русакова, на его заостренный нос и глубоко ввалившиеся глаза.
«Должно быть, много крови потерял», — подумала она и поправила сползавшее одеяло. Раненый медленно повернул голову к женщине.
— Спасибо, Устиньюшка, — прошептал он слабо и взял ее руку, — не тревожься, иди отдохни, — Устинья отрицательно покачала головой.
…Устинья приехала в Марамыш незадолго до прихода отряда Русакова. В Зверинской ей оставаться было нельзя. Озлобленные неудачами на фронте, богатые казаки во главе с Силой Ведерниковым всячески стали притеснять бедноту. А тут еще повадился Поликарп, воинская часть которого находилась на Тоболе недалеко от станицы. Молодой Ведерников день ото дня становился нахальнее, добиваясь ее расположения. Затем он исчез. В середине августа в домике Истомина поселился дутовский офицер Маслов. Это был грузный мужчина лет сорока с багровым лицом и бараньими глазами навыкат. Он тоже начал приставать к ней.
Устинья уехала в Марамыш. Елизара дома не было. Мобилизованный колчаковцами, как подводчик, он вторую неделю кружил в Глядянской волости. Однажды Устинья услышала выстрелы. Припав к окну, она увидела, как отдельные группы вооруженных колчаковцев спешили к центру. Выстрелы участились. Затем раздались взрывы гранат и проскакал отряд конников.
«Наши вошли в город», — радостно подумала она и повернулась к матери.
— Мама, наши пришли! — крикнула она и вновь припала к окну.
В тот день кривой Ераско ночевал у знакомого горшечника. Услышав выстрелы, он выскочил из избы и, прячась за высокую картофельную ботву, пополз вдоль огородного плетня. Приподняв голову, он увидел поспешно идущего по переулку расстригу. Никодим приближался уже к бывшей мастерской Русакова. Воровато оглянувшись, он пригнул голову и влез в маленькую дверь. «Прячется, контра, от красных», — подумал Ераско и, перевалившись через плетень, подобрал лежавший на дороге кол. «Припереть дверь и пускай там сидит», — и смело зашагал к мастерской. Дверь была закрыта. Ераско приставил к ней кол, уселся на жернов и стал закуривать.
Было слышно, как расстрига подошел к дверям и попытался ее открыть. Кол держал дверь крепко. Затем Ераско увидел, как в узком окошечке мастерской показалась кудлатая голова Никодима. Увидев бобыля, он произнес ласково:
— Выпусти, человече, бегущего из града Гоморры.
Ераско молчал. Расстрига промолвил елейно:
— У Сократа сказано: «Истина добывается путем размышлений».
— Ну и сиди размышляй, кто тебе мешает, — сердито отозвался тот и отвернулся от своего узника. Из окошечка послышались вздох и слова расстриги:
— Имеющие уши слышать, да услышат, — Никодим уставил плутоватые глаза на Ераско. — Познавай, чадо, что корень зла таится в злой воле человека, выпусти, милок.
Ераско поднялся с жернова.
— Я тебя поагитирую, чертова перечница! Попался, значит, сиди, — заявил он решительно.
— Сказано одним древним философом, — продолжал Никодим, — что добродетель человека заключается в его мудрости. Есть у меня малая толика золотишка, может быть, поделим, а?
Ераско подошел вплотную к окошечку и замахнулся кулаком.
— Замолчи, гидра!
Голова Никодима исчезла в окошечке. Бобыль сплюнул и, разыскав второй кол, припер им покрепче дверь. «Теперь не вылезет, лохматый чорт». Довольный Ераско быстро зашагал к домику Истоминых. Устинью он застал в большой тревоге. Женщина видела, как со стороны Тургайской дороги по косогору под командой Маслова промчался большой отряд белоказаков. Затем шум боя стал приближаться к окраинам города. Видимо, конница Шемета, не давая белоказакам прорваться в город, стала теснить их на подступах к Марамышу.
Увидев Ераска, Устинья обрадовалась:
— Герасим, наши в городе, — слышишь, стреляют.
Ераско подошел к окну.
— Я, Устинья Елизаровна, пойду сейчас на подмогу, — окинув взглядом улицу, Ераско заторопился. — Самая пора.
— Постой! — женщина схватила Ераска за рукав. — Я достану тебе сейчас винтовку и патроны. Тятенька спрятал в подполье, — Устинья открыла подполье и достала оружие.
— Пойдем вместе, — подавая винтовку, заявила она и, затянув покрепче платок на голове, шагнула к дверям.
— Зачем ты пойдешь? С голыми руками много не навоюешь…
Устинья задумалась. «Герасим прав, но чем помочь нашим? Может, там раненые есть».