Страница 68 из 69
Затем, по заведенному обычаю, им, как лишенным наследства, предстояло приготовить Жому завтрак и подать его в постель на подносе. Лу и Эм пытались не терять бодрости духа — труднее всего было иметь дело с настоящими куриными яйцами, беконом и олеомаргарином, на которые Жом тратил большую часть доходов со своего состояния.
— Ну что ж, — проговорила Эмеральд, — я не собираюсь паниковать, пока не буду уверена, что для паники есть причина.
— Может, он не понял, что я там расколотил? — с надеждой произнес Лу.
— Ну, там стеклышко часовое, — хмыкнул Эдди, их сын, меланхолично жуя псевдогречишный пирог из переработанных опилок.
— Не смей насмехаться над отцом, — одернула его Эм. — И прекрати разговаривать с полным ртом.
— Хотел бы я посмотреть на кого-нибудь, кто набьет рот этой гадостью и при этом не скажет ни слова, — буркнул семидесятитрехлетний Эдди и посмотрел на часы: — Пора нести Жому его завтрак.
— Да уж, пора так пора, — беспомощно произнес Лу и передернулся. — Бери поднос, Эм.
— Пойдем вместе.
Медленным шагом, стараясь храбро улыбаться, они отправились к спальне Жома и обнаружили у двери собравшихся полукругом Шварцев.
Эм постучала.
— Жом, — бодро позвала она, — завтрак го-то-ов!
Ответа не последовало, и она постучала еще раз, чуть громче.
От удара ее кулака дверь распахнулась. Мягкая, глубокая, широкая кровать под балдахином посреди спальни, символ грядущего блаженства для каждого из Шварцев, была пуста.
От ощущения смерти, знакомого Шварцам не более чем зороастризм или причины восстания сипаев, голоса у всех мгновенно осипли, а сердца заледенели. С благоговейным трепетом наследники робко заглядывали под кровать и за занавески в поисках бренной оболочки Жома, своего праотца.
Оказалось, Жом оставил не только эту самую бренную оболочку, но и записку, которую Лу в конце концов обнаружил на комоде под пресс-папье — бесценным сувениром со Всемирной выставки 2000 года. Дрожащим голосом он прочел вслух:
— «Один из тех, кому я давал кров и защиту, кого учил все эти долгие годы, набросился на меня, словно бешеный пес, и уничтожил мой антигеразон — или попытался сделать это. Я уже не молод и не могу больше нести тяжкое бремя жизни. А посему, после горьких событий прошлого вечера, я ухожу. Заботы этого мира, подобные терновому покрывалу, скоро спадут, и я познаю покой. Когда вы обнаружите эту записку, меня уже не будет».
— Бог ты мой, — убитым голосом проговорил Вилли, — он даже не стал дожидаться Пятисотмильной гонки…
— И чемпионата по бейсболу, — добавил Эдди.
— И не узнает, вернется ли к миссис Макгарви зрение, — покачал головой Морти.
— Это еще не все, — сказал Лу и продолжил чтение: — «Я, Гарольд Д. Шварц… сим объявляю свою последнюю волю и завещание, тем самым аннулируя все предыдущие завещания и распоряжения, сделанные когда-либо в прошлом».
— Нет! — вскрикнул Вилли. — Только не еще одно!
— «Я ставлю условием, — читал Лу, — что вся моя собственность, какого бы она ни была вида и происхождения, не может быть разделена, и завещаю использовать ее после моего исхода в равной степени всеми, невзирая на поколение».
— Исхода? — проговорила Эмеральд.
Лу обвел рукой по сторонам:
— Это значит, что мы все теперь владельцы всей долбаной хрени.
Все глаза мгновенно обратились к кровати.
— В равной степени всем?
— На самом деле, — начал Вилли, старший из присутствующих, — это как в старые времена, когда старшие руководили всем, а здесь была их штаб-квартира и…
— Вы посмотрите на него, — фыркнула Эм. — У Лу такие же права, как и у тебя, и я считаю, что речь должна идти о самых старших из работающих. Ты будешь слоняться тут весь день в ожидании, пока тебе принесут пенсию, а Лу вернется после работы, выжатый как лимон и…
— А как насчет того, чтобы позволить хоть какое-то уединение тем, кто никогда в жизни этого не пробовал? — горячо заговорил Эдди. — Черт, да у вас, стариков, было полно уединения, когда вы были детьми. А я родился и вырос в гребаной казарме! Как насчет…
— Ай-ай! — вскинулся Морти. — Бедняжки, как вам досталось, прямо сердце кровью обливается. А ты медового месяца в коридоре не пробовал?
— Тихо! — властно прикрикнул Вилли. — Следующий, кто откроет рот, будет шесть месяцев жить в ванной. А теперь все вон из моей комнаты! Мне надо подумать.
В нескольких дюймах над его головой об стену вдребезги разлетелась ваза, а в следующую секунду началась всеобщая куча-мала. Каждая пара пыталась выставить все остальные пары вон из спальни. Военные союзы создавались и молниеносно распадались по мере изменения тактической ситуации. Эм и Лу вышвырнули в коридор, но, объединившись с товарищами по несчастью, они ворвались обратно в спальню.
После двухчасовой баталии, так и не выявившей победителя, в квартиру ворвались полицейские.
Еще через полчаса патрульные машины и кареты «скорой помощи» увезли Шварцев прочь, и в квартире вновь наступили мир и покой.
Часом позже кадры последних сцен битвы уже транслировались пятистам миллионам восхищенных зрителей Восточного побережья.
В тиши трехкомнатной квартиры Шварцев на 76-м этаже строения 257 работал невыключенный телевизор. Воздух вновь наполнили звуки ударов, крики и ругательства, звучащие из динамиков довольно безобидно.
За той же картинкой на экране телевизора в полицейском участке с профессиональным интересом наблюдали Шварцы и их пленители.
Эм и Лу находились в камерах четыре на восемь футов, где была возможность расслабленно растянуться на койке.
— Эм, — позвал Лу через перегородку, — у тебя тоже собственный умывальник?
— Конечно. Умывальник, кровать, выключатель. Ха! А мы-то думали, Жомова спальня — это нечто. Как долго мы здесь пробудем? — Она вытянула перед собой руку. — Впервые за сорок лет у меня руки не дрожат.
— Скрести пальцы, — посоветовал Лу. — Адвокат попробует вытребовать нам год.
— Ух ты… — мечтательно произнесла Эм. — Это ж за какие ниточки надо потянуть, чтобы добиться одиночного…
— А ну тихо! — буркнул надзиратель. — А то живо выставлю отсюда всю вашу шайку. А первый, кто брякнет кому-нибудь, как хорошо в тюрьме, больше и носу сюда не покажет.
Заключенные мгновенно умолкли.
В гостиной квартиры Шварцев на мгновение стало темно, когда на экране растаяла картинка драки, затем появилось лицо диктора — словно солнце пробилось сквозь тучи.
— А теперь, друзья, — сказал он, — у меня для вас специальная новость от производителей антигеразона. Новость для всех, кто старше ста пятидесяти. Вашей социальной активности мешают морщины, скованность в суставах, седина или выпадение волос, потому что все эти неприятности произошли с вами до того, как изобрели антигеразон. Если так, то вам больше нет нужды страдать, нет нужды чувствовать себя не такими, как все.
После долгих лет исследований медицинская наука получила суперантигеразон! За считанные недели — да, недели! — вы станете выглядеть, действовать и чувствовать себя такими же молодыми, как ваши прапраправнуки! Разве вы не готовы были бы заплатить 5000 долларов за то, чтобы ничем не отличаться от остальных? Представьте себе, вам не нужно и этого. Безопасный, проверенный суперантигеразон обойдется вам всего лишь в один доллар в сутки. Средняя стоимость возвращения вам молодости, живости и привлекательности составляет менее пятидесяти долларов.
Заказывайте вашу пробную упаковку. Просто напишите ваше имя и адрес на открытке стоимостью в один доллар и отправьте ее по адресу: «Супер», почтовый ящик 500 000, Скенектади, штат Нью-Йорк. Записали? Повторяю: «Супер», почтовый ящик…
Вслед за словами диктора послышался скрип авторучки, той самой, что Жому дал Вилли накануне вечером. Сам Жом несколькими минутами раньше вернулся из закусочной «Отдохни» как раз напротив строения 257 на другой стороне асфальтового пятачка, известного как Олден-Виллидж-парк. Он вызвал уборщицу прибраться в квартире и нанял лучшего адвоката, чтобы обеспечить своим потомкам обвинительный приговор. Затем передвинул диван к телевизору, чтобы можно было смотреть, откинувшись на спинку. Об этом он мечтал уже много лет.