Страница 31 из 69
А вообще Роберт Тафт Рэмфорд сразу произвел на меня странное впечатление: казалось, политика его совершенно не интересует. Под глазами у него темнели круги, речь напоминала заезженную пластинку, и было видно, что он мечтает как можно скорее отсюда смыться. Зал оживился лишь раз — когда юнец стал рассказывать о том, как играл в гольф с самим Кеннеди, а также с его родственниками и друзьями. Выяснилось, что президент играет неважно (хотя легенды утверждают обратное), а Пьер Сэлинджер и вовсе не умеет держать в руках клюшку.
Родители Роберта Тафта Рэмфорда тоже сидели в зале — они приехали из Хайаннис-Порта, чтобы послушать выступление своего чада. На лице Рэмфорда-старшего (публике он был представлен как коммодор Уильям Рэмфорд) читалась нескрываемая гордость. Невзирая на зиму, коммодор вырядился в белые брюки и белые туфли, а сверху надел синее двубортное пальто с медными пуговицами. Уильям Рэмфорд — невысокий, плотный и краснолицый — напоминал грубоватого, но вполне дружелюбного плюшевого медвежонка; отец и сын были похожи как две капли воды. (Один из охранников Кеннеди шепнул мне потом по секрету, что президент иногда называл Рэмфордов Винни-Пухами — из-за их разительного сходства с медвежонком из детской сказки.)
А вот супруга коммодора к семейству Винни-Пухов явно не принадлежала: она была стройна, подвижна и возвышалась над мужем чуть ли не на полголовы. Кроме того, игрушечные медведи обычно выглядят умиротворенными, всем на свете довольными — о миссис Рэмфорд я бы этого не сказал.
Наконец оратор обрушил на голову Кеннеди последнюю порцию громов и молний и под бурные аплодисменты папаши закончил свою речь. Тут с места поднялся Хэй Бойден — строительный мастер и приверженец демократов — и наговорил юнцу массу крайне нелицеприятных слов. Я запомнил только начало: «Сынок, не выпускай в отрочестве так много пара, а то к совершеннолетию напрочь сдуешься»; дальше было еще хуже.
Как ни странно, мальчишку это не взбесило — он лишь немного смутился и ляпнул пару глупостей. А вот коммодор… покраснев, словно свекла, Рэмфорд-старший вскочил на ноги и, не обращая внимания на то, что супруга дергала его за полу плаща и умоляла не устраивать скандала, дал Бойдену достойный отпор. Скандалы коммодор, судя по всему, любил. На этом не слишком приятном инциденте собрание и закончилось.
Я подошел к Хэю Бойдену потолковать, причем разговор наш, заметьте, не имел ни малейшего отношения ни к Кеннеди, ни к Голдуотеру: Хэй недавно купил у меня ограждение для ванны и вознамерился установить его самостоятельно, сэкономив таким образом семь с половиной долларов. Однако ограждение протекло, и в столовой у Бойденов обрушился потолок. Хэй утверждал, что ему подсунули дефектный товар, я же винил во всем его самого. Бойден еще не вполне остыл от перепалки с Рэмфордами и вылил на меня остатки своей желчи. Ну, я ответил ему тем же, повернулся и пошел. Тут Рэмфорд-старший схватил меня за руку и давай ее пожимать — решил, что я защищаю его сына и Барри Голдуотера.
— Кем вы работаете? — спросил он.
Я рассказал и тут же получил заказ на установку окон во всем огромном четырехэтажном доме Рэмфордов (коммодор скромно именовал его «коттеджем»).
— Вы военный моряк? — поинтересовался я.
— Нет, — ответил Рэмфорд. — Но мой отец в свое время командовал флотом. Его звали Уильям Говард Тафт. И меня зовут так же: Уильям Говард Тафт Рэмфорд.
— Значит, вы служите в береговой охране?
— Это в личном флоте Кеннеди, что ли? — усмехнулся коммодор.
— Простите, сэр, не понял?
— Ну, — пояснил он, — так сейчас называют береговую охрану. Ведь ее главная задача — оберегать Кеннеди, покуда тот катается по морю на своей вонючей посудине.
— Так вы не служите в береговой охране? — Я ничего не понимал: в самом деле, какие же еще бывают коммодоры?
— В сорок шестом году, — гордо сообщил мне Рэмфорд, — я был начальником яхт-клуба в Хайаннис-Порте.
Он не шутил. Поэтому я не улыбнулся. Миссис Рэмфорд тоже не улыбнулась, а лишь тихо, почти неслышно вздохнула.
Смысл этого вздоха я понял несколько позднее — когда узнал, что супругу коммодора зовут Кларисса и что после 1946 года Уильям Рэмфорд никогда больше не работал. С тех давних пор он всецело посвятил себя борьбе с президентами и нещадно обливал их ушатами грязи, не пропуская никого, даже Эйзенхауэра.
Эйзенхауэра Рэмфорд-старший особенно недолюбливал.
Итак, незадолго до конца июня я завел свой грузовичок и отправился в Хайаннис-Порт, чтобы измерить окна в доме коммодора. Мистер Рэмфорд жил на Ирвинг-авеню — там же, где и Кеннеди, и вышло так, что мы с президентом приехали в город одновременно.
Пробка началась задолго до Хайаннис-Порта. Судя по номерным знакам, здесь собрались машины практически из всех штатов. Мы двигались со скоростью четырех миль в час, нас обгоняли даже пешеходы. Радиатор моего грузовичка то и дело закипал.
Что ж, торчать в пробках — удел простых смертных. От этой мысли я было немного расстроился, но, приглядевшись, вдруг узнал человека в соседней машине: им оказался сам Эдли Стивенсон.
Его лимузин тоже еле-еле полз, а из-под капота валил пар.
Когда движение окончательно застопорилось, мы с мистером Стивенсоном вышли наружу и немного прогулялись. Я поинтересовался, как идут дела в Организации Объединенных Наций, и он сказал, что нормально. Другого ответа я от него и не ожидал.
Добравшись наконец до нужного поворота, я увидел, что Ирвинг-авеню перекрыта полицией и службой безопасности и всех туристов сгоняют на соседнюю улицу. Эдли Стивенсона пропустили, а меня, естественно, нет. Я кое-как втиснулся обратно в поток машин и двинулся дальше, разглядывая витрины и вывески. Миновав мотель имени Президента и коктейль-бар имени Супруги Президента, я остановился возле кондитерского магазина имени Президентской Четы.
Оттуда я первым делом позвонил Рэмфорду — выяснить, может ли продавец оконного стекла попасть на Ирвинг-авеню, не рискуя быть застреленным. Трубку поднял дворецкий; он записал мой номерной знак, рост, цвет глаз и все такое прочее, после чего пообещал, что охрана меня пропустит.
Дело шло к обеду, и я решил немного перекусить. Все сладости, которые продавались в магазине, были названы в честь президента, а также его родственников и друзей. Например, пирожное с земляникой и кремом именовалось «Джеки», а мороженое в вафельном стаканчике — «Кэролайн». Имелся даже бисквит «Артур Шлезингер-младший».
В общем, я съел два «Тедди» и выпил чашку «Джо».
На следующем перекрестке меня действительно пропустили без помех. Ирвинг-авеню была совершенно пуста, лишь впереди маячила одинокая машина с пакистанским флажком.
Увидеть виллу Кеннеди мне не удалось — ее скрывал глухой трехметровый забор. А на другой стороне улицы, прямо напротив ворот, стоял «коттедж» Рэмфордов — огромное, прекрасно отделанное старинное здание со множеством причудливых башенок и балкончиков. На уровне третьего этажа его опоясывала крытая веранда, а чуть ниже висел громадный портрет Барри Голдуотера. Глаза сенатора, в зрачки которых были для пущего эффекта вделаны катафоты, смотрели на президентскую виллу. Судя по прожекторам, окружавшим портрет, ночью изображение подсвечивалось.
Человека, торгующего противоураганными окнами — тем более если он сам их и устанавливает, — вряд ли можно отнести к привилегированному сословию. Поэтому я был готов сразу приступить к работе, не вдаваясь в ненужные разговоры. Однако коммодор встретил меня как самого дорогого гостя: угостил коктейлем, пригласил к ужину и, сказав, что делами можно будет заняться завтра, даже предложил оставаться на ночь.
Мы взяли по бокалу мартини и вышли на веранду. Но коммодор не стал любоваться прекрасным голубым заливом — он с явным удовольствием не отрывал взгляда от огромной пробки на подступах к Ирвинг-авеню.
— Посмотрите-ка, — сказал мистер Рэмфорд, — на всех этих идиотов, возжаждавших романтики! Они и вправду думали, что их пригласят сыграть в гольф с президентом или на худой конец с министром здравоохранения — ведь они же за них голосовали! Черта с два! Оттуда, с дороги, не увидишь даже антенну на президентской вилле. А вся романтика — порция жутко дорогого мороженого, именуемого «Кэролайн».