Страница 11 из 69
Никто не стал с ней спорить.
Нэнси спустили на первый этаж и вывели из дома. Она уже подумала, что снова придется лезть в люк, — а что, ничего удивительного: если Билли решил изнасиловать ее в канализации, обстановка вполне подходящая.
Но нет, ее провели по зеленому цементу, затем по желтому — на месте пляжа — и, наконец, вывели на синий, где раньше находилась пристань. Здесь стояло двадцать шесть яхт, некогда принадлежавших разным Кеннеди, — по ватерлинию в синем цементе. Нэнси повели в самую древнюю из этих яхт, «Марлин», хозяином которой был Джозеф П. Кеннеди.
Наступил рассвет. Из-за высоких многоквартирных домов вокруг Музея Кеннеди солнце проникло бы в этот микрокосм под геодезическим куполом лишь через час, не раньше.
Нэнси подвели к пяти ступенькам, ведущим в носовую каюту, и жестами велели спуститься туда одной.
Она на мгновение замерла, женщины тоже. На мостике яхты помещалось две статуи: за штурвалом стоял Фрэнк Виртанен, капитан «Марлин», а рядом — его сын и старпом Карли. Они не обращали никакого внимания не бедную Нэнси. Они смотрели сквозь стекло на голубой цемент.
Нэнси, босая и в тонкой ночной сорочке, храбро спустилась в носовую каюту, которая была залита светом свечей и запахом хвои. Люк над ее головой тут же закрылся.
Переживания Нэнси и старинная обстановка яхты были такими замысловатыми, что она не сразу различила Билли Поэта среди красного дерева и стекла в свинцовом переплете. Наконец она увидела его: он стоял в дальнем конце каюты, спиной к двери, ведущей на передний кокпит. На Билли была фиолетовая шелковая пижама с воротником-стойкой, красным кантом и золотым драконом на груди. Дракон изрыгал пламя.
Совершенно не увязываясь с антуражем, на носу у Билли сидели очки. Сам он держал в руках книгу.
Нэнси встала в боевую стойку на второй ступеньке снизу, крепко ухватилась за поручни и оскалила зубы. По ее подсчетам, только десять мужчин размером с Билли могли уложить ее на лопатки.
Между ними стоял огромный стол. Нэнси ждала, что в каюте главным предметом мебели окажется постель — в форме лебедя, возможно, — однако «Марлин» была прогулочной яхтой. Каюта не тянула на сераль. Она наводила на непотребные мысли не больше, чем среднестатистическая столовая в Акроне, штат Огайо, году эдак в 1910-м.
На столе горела свеча. Там же стояли ведерко для льда, два стакана и бутылка шампанского. Шампанское было запрещено законом, как и героин.
Билли снял очки, смущенно улыбнулся и сказал:
— Добро пожаловать!
— Я ни на дюйм не сдвинусь с этой ступеньки.
Он не стал возражать.
— Ничего, ты и там очень красивая.
— И что мне полагается говорить? Что ты дьявольски обворожителен и я испытываю непреодолимое желание утонуть в твоих мужественных объятиях?
— Ну, если бы ты захотела меня осчастливить, это был бы прекрасный способ, — скромно ответил Билли.
— А о моем счастье ты подумал?
Вопрос как будто озадачил его.
— Нэнси… ведь ради него все это и задумано.
— А если твои представления о счастье не совпадают с моими?
— И каковы же, по-твоему, мои представления о счастье?
— Я не подумаю кидаться в твои объятия и пить этот яд не подумаю! По собственной воле я не сдвинусь с этого места! — убежденно воскликнула Нэнси. — Так что твои представления о счастье, по-видимому, сводятся к тому, чтобы кликнуть сюда восемь человек, велеть им распластать меня на столе, храбро приставить дуло к моему виску и сделать свое дело! Иначе тебе это не удастся, так что вперед, зови свою шайку, и покончим с этим!
Так он и поступил.
Билли не причинил ей боли. Он лишил ее девственности с таким хирургическим мастерством, что Нэнси пришла в ужас. А когда все закончилось, он отнюдь не выглядел надменным или гордым. Наоборот, Билли охватило страшное уныние, и он сказал Нэнси:
— Поверь, если бы был другой способ…
Она ответила на это ледяным взглядом — и безмолвными слезами унижения.
Его сообщники откинули койку, крепившуюся к стене, — она оказалась шириной чуть не с книжную полку и держалась на цепях. Нэнси позволила уложить себя на койку, и их с Билли вновь оставили наедине. Крупная и высокая, она чувствовала себя как контрабас на книжной полке — жалкой и глупой вещью. Ее укрыли колючим армейским одеялом. Она взяла один уголок и прикрыла им лицо.
По звукам Нэнси догадывалась, что делает Билли, — впрочем, он почти ничего не делал. Сидел за столом, иногда шмыгая носом, и листал книгу. Потом он закурил сигару, и под одеяло проник вонючий дым. Билли затянулся, и его тут же разбил приступ кашля.
Наконец кашель затих, и Нэнси презрительно сказала сквозь одеяло:
— О, ты такой сильный, такой властный, такой могучий! Наверное, хорошо быть таким здоровым и мужественным!
Билли только вздохнул.
— Я не такая, как вы, — сказала Нэнси. — Мне ни капельки не понравилось, это было ужасно, хуже некуда!
Билли шмыгнул и перевернул страницу.
— Наверно, все остальные женщины были в восторге, никак не могли насытиться?
— Не-а.
Она сняла с лица одеяло.
— Что значит «не-а»?
— Они все вели себя точно как ты.
От удивления Нэнси села и уставилась на Билли.
— И женщины, которые тебе сегодня помогали?..
— Да?
— Ты с ними так же обошелся?
Он ответил, даже не подняв головы:
— Ну да.
— Тогда почему они не убили тебя, а, наоборот, встали на твою сторону?
— Потому что все поняли, — ответил Билли. И мягко добавил: — Они мне благодарны.
Нэнси встала с койки, подошла к столу, оперлась на его край и наклонилась к Билли.
— Я тебе не благодарна! — прошипела она.
— Скоро будешь.
— Кто или что, позволь узнать, сотворит со мной это чудо?
— Время, — ответил Билли.
Он закрыл книгу и встал. Нэнси подивилась его мощному магнетизму: он вдруг снова стал хозяином положения.
— Нэнси… Через то, что ты пережила сегодня, раньше проходила каждая невеста — даже в семьях с самыми пуританскими нравами. Жених, правда, обходился без помощников, поскольку невеста обычно не хотела его изничтожить, но общий дух события почти ничем не отличался. Эту пижаму надел мой прапрадедушка в свою первую брачную ночь на водопаде Ниагара. Если верить его дневнику, невеста рыдала всю ночь, и ее дважды вырвало. Но со временем она стала большой любительницей плотских утех.
Пришел черед Нэнси отвечать гробовым молчанием. Она поняла, что он хочет сказать, и пришла в ужас при мысли, что сексуальное влечение может расти и расти, как бы отвратителен ни был первый опыт.
— Если ты отважишься подумать об этом, то поймешь: ты злишься, потому что я плохой любовник и на вид больше похож на смешную креветку. Теперь все твои мысли будут о достойном партнере, таком же красивом и статном, как ты. И ты найдешь его, поверь: высокого, сильного и нежного. Движение сорвиголов растет не по дням, а по часам.
— Но… — хотела возразить Нэнси и умолкла. Сквозь иллюминатор она увидела восходящее солнце.
— Что «но»?
— Мир погряз в этом хаосе именно из-за сорвиголов. Ты что, не понимаешь? Люди больше не могут позволить себе секс!
— Что ты, секс всегда можно себе позволить. Вот размножение надо прекращать, это да.
— Зачем тогда придумали законы?
— Это неправильные законы, — сказал Билли. — Если вспомнить историю, то люди, которые больше всего хотели властвовать, создавать законы, насаждать их и рассказывать остальным, как на самом деле всемогущий Господь устроил жизнь на Земле, — эти люди спускали себе и своим друзьям любые преступления. Но естественное влечение простых мужчин и женщин друг к другу отчего-то всегда внушало им ужас.
Почему это так, мне непонятно до сих пор. Хорошо бы кто-нибудь задал этот вопрос — в числе многих других — машинам. Но вот что я знаю наверняка: сегодня ужас и отвращение почти победили. Практически все женщины и мужчины на планете чувствуют себя никчемными уродинами. Единственную красоту мужчина видит в лице убивающей его женщины. Секс — это смерть. Вот оно, короткое и поистине страшное уравнение: секс равно смерть, что и требовалось доказать.