Страница 9 из 23
Партию пленных загнали в тюрьму. Но ни тюремный режим, ни издевательства охраны не могли убить в советском человеке стремления на волю. Как только Николай Ванин поправился, он тут же задумал побег. Его поддержал Иван Воронов. Решили посоветоваться с товарищами по камере. Но все откладывали, присматриваясь друг к другу: немцы частенько подсаживали к пленным провокаторов — вот и приходилось остерегаться. Кто знает, сколько бы недель и месяцев недоверчиво посматривали друг на друга узники, если б не пасмурный ноябрьский день 1941 года.
Большую партию пленных погнали в лес на заготовку дров. После работы двоих не оказалось в строю. Немцы подняли шум, пустили собак. А спустя час, перед строем невольников поставили двух избитых человек. Николай Ванин на всю жизнь запомнил их имена: это были его соседи по нарам — сибиряк Семен и украинец Василий. Били их долго и методично. Особенно старался длинный, как жердь, с водянистыми глазами гитлеровец. Окончив экзекуцию, он подтащил пленных к сосне, крепко привязал к кочковатому стволу. Аккуратно, не спеша обложил жертвы хворостом, плеснул на груду сушняка бензину, чиркнул зажигалкой. Подобно легендарному Тарасу Бульбе, умирали советские воины.
Вечером Николай Ванин снова заговорил со своим земляком.
— Ну как, Иван, что будем делать?
— А чего думать-то? Двум смертям не бывать, одной не миновать. Бежать надо.
Н. А. Ванин.
Прошло еще пять дней. Команду пленных погнали на станцию грузить «имущество»: потерпев поражение под Москвой, гитлеровцы стремились как можно больше отправить в «Великую Германию» награбленного советского добра.
Вечером не досчитались двадцати человек. Подняли на ноги воинские части. Пустили сотни собак. И только неделю спустя нашли беглецов. Ванин, Воронов и восемнадцать товарищей, избитые до полусмерти, под усиленным конвоем были отправлены в лагерь строгого режима. Ванин и Воронов попали в партию, которую каждый день гоняли в завод на подсобные работы.
Бежать из лагеря было невозможно. Он был обнесен колючей проволокой, охранялся усиленной внешней и внутренней охраной. Ночами десятки овчарок звенели цепями. На угловых башнях-бойницах дежурили пулеметчики. По ночам мощные прожектора прошивали темноту. А тут еще народ в блоке незнакомый. Измученные тяжелым трудом, голодные и доведенные до отчаяния люди, возвращаясь с работы, валились на нары и молча лежали, уставившись в потолок отчужденным, безразличным взглядом.
В одну из таких бессонных ночей Николай Андреевич склонился к уху своего земляка.
— Иван, а что, если нам прощупать каждого и раскрыть карты?
— Другого выхода у нас нет, — шепнул в ответ Иван Воронов.
На следующий день Николай Андреевич пилил дрова и переносил разные тяжести в паре с высоким сгорбленным украинцем. Оказавшись вдали от конвойного и вглядываясь в бледное лицо напарника, Николай, словно бы мимоходом, обронил:
— Браток, что это ты крылья опустил?
— Опустишь, когда белый свет не мил, — зло ответил напарник.
— Верно, не легко нам здесь живется. У тещи в гостях было бы лучше. Но что поделаешь, мириться надо. Куда денешься…
— Мирись, если хочешь так жить.
— Хочется или нет, но ведь существовать-то как-то надо.
— Ну и существуй. А мне так жить не хочется, — сверкнул глазами напарник.
— Это почему не хочется? — Николай Андреевич чуть подался вперед.
— Да потому, что я не раб. И не привык к рабской жизни, к рабскому обращению. Что мы видим здесь? Что переживаем? Издевательства, насмешки. Лучше смерть, чем такая жизнь.
— Вот тут ты не прав. Какая польза от твоей смерти? Бороться надо. Понимаешь? А для этого свобода нужна.
— Пытался сбежать, — сокрушенно бросил напарник, — да ничего не вышло. Отсюда еще никто не уходил. Шагнул не так, и то охранник орет: цурюк! И собаку с поводка спустить ладит. Нет, отсюда не уйдешь.
— А если хорошенько подумать? Раскинуть мозгами так и этак. Взвесить все за и против? Тогда как? — спокойно спросил Николай Андреевич.
Тот судорожно рванулся и что есть силы стиснул ладонь Ванина.
— В случае чего, я с тобой. Запомни, Алексеем меня зовут.
А вечером Иван Воронов лежал на нарах и шептал соседу-уфимцу:
— Гарей, ты тут присматривайся к своему соседу. И, самое главное, сердцем пойми, чем он дышит. Дело-то мы какое затеваем — сложное. Тут вся артель должна быть, как один человек.
— Понимаю. Моя все поняла, ох как крепко поняла.
На вечерней проверке у одного из пленных нашли гвоздь: в конце смены он забыл очистить карманы. Его расстреляли перед строем притихших узников. Фашистам казалось, что такие крутые меры отобьют охоту у пленных не только бежать, но и думать о побеге.
Внимательно присматриваясь к лагерному начальству, Николай Андреевич подметил, как оно благоволит к тем, кто безропотно подчиняется, кто по одному взгляду угадывает его желание и сломя голову спешит исполнить приказание.
Николай Андреевич собрал весь блок:
— Будем готовиться к побегу. Для этого требуется прежде всего строжайшая дисциплина — это первое. Второе — надо усыпить бдительность начальства и охраны. Ну, а чтоб этого добиться, мы должны быть тише воды, ниже травы. И, самое главное, не перечить начальству, быть послушными, терпеливыми. Понимаете, терпеливыми.
— Постой, постой! — зашептал вспыльчивый, как порох, Гарей Муслюмов. — Он тебя башка стукнул, ты ему морда суй — лупи пожалоста. Так, что ли?
— Ничего не поделаешь, первое время, может быть, и так придется, — ответил Николай Ванин.
— Нет, моя так не будет согласна, — Гарей вскинул вверх непослушную голову.
— Гарей, ты уралец или нет? — спросил Ванин.
— Пошто не уралец? Родился Урал, школа учился Урал, жил Урал, — когда Гарей нервничал, то он сбивался, забывая русские слова. — Но башка бить не дам, не дам. Надо карачун конвойного. Секир башка его и удирал.
Ванин испытующе посмотрел на Гарея:
— Гарей, ты знаешь, что такое дисциплина?
— Пошто не знает. Гарей все знает. Колхоз работал, Уфа завод робил, Аша-Балаша мало-мало работал. Везде дисциплин надо. Везде начальник уважать шипко надо. Командир подчиняйся.
— Вот и подчиняйся, — твердо прошептал Николай Андреевич.
Гарей тяжело вздохнул и замолчал.
— Ну как, братишки, согласны со мной или нет? — посмотрел на товарищей Николай Андреевич.
— Иного выхода у нас нет. Распоряжайся, товарищ младший сержант. Как скажешь, так и будет. А нам придется до поры до времени все сносить, — сказал Алексей.
— Согласны на все, только бы на волю вырваться, — раздались торопливые шепотки.
С того памятного вечера, решившего судьбу блока, все они безропотно выполняли каждое желание не только начальника лагеря и конвоя, но и охранников. На работе, как требовал Ванин, были тише воды, ниже травы.
Сменил свой непокорный нрав Гарей: не мог он подвести товарищей и не выполнить приказ Ванина. И только вечером, когда возвращались в блок, он, сжав кулаки, ходил из угла в угол. В такие минуты Николай Андреевич говорил ему:
— Действуешь ты правильно, держи и дальше так.
Подбодренный командиром Гарей старался перед гитлеровцами играть роль простачка. Он всегда держался как можно ближе к начальнику конвоя и рабски преданно помогал то снять плащ-палатку, а то падал перед ним на колени и до блеска чистил кованые сапоги фашиста. Частенько рядом с Гареем оказывался и Иван Воронов. В такие минуты у Гарея смекалка удваивалась. Он становился смелее, изворотливее и своей простотой стремился как можно быстрее войти в полное доверие к начальнику конвоя, не думая о том, что заставило Ивана быть рядом с ним. Гарей не мог знать, что спокойному, уравновешенному в любой обстановке Ивану Воронову Ванин наказывал:
— Как бы Гарей не сорвался, посматривай за ним.
Как правило, в проходной лагеря и завода все пленные подвергались обыску. Гарей и Иван частенько оказывались с личными вещами начальника конвоя или какого другого лагерного чиновника, «помогая» их донести, и проходили беспрепятственно.