Страница 33 из 64
— У вас неплохой голос. А то, что вы рассказали о происхождении дождей, действительно любопытно.
— Я рад, что это заинтересовало вас. Значит, наше пари отменяется?
— Зачем отменяется? Продолжим спор.
— Ваше величество, беру назад то, что я сказал о ваших обрядах по призыванию дождя, и чертовски извиняюсь. Готов даже съесть свой шлем. Почему бы вам не сказать: «Плюньте, Хендерсон, и разотрите»?
— Никоим образом. У нас нет оснований прекращать спор. — В голосе Дафу послышались повелительные нотки.
— О’кей, ваше величество, пусть будет по-вашему.
— На что спорим?
— На что хотите, король.
— На что хочу? Хорошо. — Дафу махнул рукой с крупным алмазом на пальце и снова лег на палантин.
Я понял, что король — азартный человек. И не сводил глаз с золотого кольца, с алмаза, оправленного драгоценными каменьями.
— Вам нравится этот перстень?
Я уклонился от прямого ответа:
— Недурственное колечко.
— А вы что ставите?
— При мне порядочная сумма, но деньги вам здесь вряд ли понадобятся. В рюкзаке я держу отличный фотоаппарат. Отснял всего лишь несколько кадров, и то случайно. В пути не хватало времени. Кроме того, я захватил с собой хороший пистолет «Магнум-375» с оптическим прицелом.
— Не вижу, каким образом в случае выигрыша я его использую.
— Дома у меня есть несколько занимательных вещей. Готов поставить их на кон. Кроме того, у меня осталось несколько породистых свиноматок.
— В самом деле?..
— Свиноматки, кажется, вас не заинтересовали.
— Хотелось бы видеть на кону что-нибудь личное.
— Личное? Улавливаю. Если бы я мог поставить мои беды и неприятности. Это самое личное, что имеется в моем распоряжении, ха-ха! Таких проблем я и злейшему врагу не пожелаю. Надо подумать, что еще достойное короля я мог бы предложить. Разве ковры? Один, персидский, у меня в мастерской постлан. Может, бархатный халат? Он бы пошел вам. У меня есть даже скрипка работы Гварнери. Впрочем, постойте, постойте… Придумал: картины! Два портрета, мой и жены. Написаны маслом.
— Портреты? О’кей! — воодушевился король. — Но пари вам все равно не выиграть. И не мечтайте.
— То есть?.. И что будет, если я проиграю?
— Будет интересно.
«Кому интересно?» — встревожился я про себя.
— Итак, решено: кольцо против портретов. Или скажем так: если я выиграю, вы подольше останетесь моим гостем.
— Подольше — это как долго?
— Ваш вопрос сугубо теоретический, — сказал король, отворачиваясь. — Оставим его покуда открытым.
Дафу заключил разговор напыщенным африканским жестом.
Так и не достигнув окончательного соглашения, мы оба задрали головы. На вершины гор падал бледно-голубой отсвет безоблачного неба.
Может, он деликатно как бы извинялся за подкинутый труп и просил погостить у него еще какое-то время? Изнывая от жары, дыша открытым ртом, я сказал:
— Странное у нас пари, не находите?
В этот момент несколько человек с редким оперением на голове, и оттого похожие на ощипанных птиц, начали стягивать брезент с истуканов. Делали они это бесцеремонно, чем вызвали смех у зрителей. Поощряемые криком и хохотом, они начали издеваться над богами как умели. Небольших идолов валили наземь, катали по песку, пинали ногами. На колени одной из богинь посадили карлика. Как помешанный тот качался из стороны в сторону, высунув язык. Боги терпеливо сносили издевательства. У всех были короткие ноги и длинные туловища, тонкие шеи венчали маленькие головки. В общем и целом они не были разгневаны и взирали на людей с чувством собственного достоинства. Как-никак боги. Они правили горами, растениями, огнем, скотом, облаками, удачами и болезнями, рождением и смертью. Даже слабый захудалый божок чем-нибудь да правил. Люди представали перед ними со своими пороками и грехами, и ничто не могло укрыться от них, всевидящих. Мне хотелось сказать королю: «Неужели так уж необходимы ваши кровопускания?» Я удивлялся: такой человек, и — возглавляет толпу дикарей. Король, однако, был совершенно спокоен.
На арену вышла бригада, отряженная оттащить в сторону весь пантеон. Работники начали с третьеразрядных богов. Они грубо толкали идолов, ругая за неповоротливость, те падали на землю. Какое неуважение к богам, думал я, хотя у людей наверняка накопилось немало обид на тех, кто правит ими. Я старательно делал вид, что меня ничего из происходящего не касается.
Разделавшись с второстепенными богами, воронья стая принялась за больших истуканов, но те не поддавались ни в какую. Требовалась помощь. Один за другим на арену выходили силачи, но не могли свалить идолов и возвращались на свои места под насмешки соседей.
Демонстрация силы — неотъемлемая часть празднества, сообразил я. Некоторые силачи подходили к большим богам сзади и обхватывали их за поясницу. Другие прислонялись к статуям спиной, как делают грузчики, взваливая на плечи мешки. Один взял идола под мышки — точно так же сделал я с моим мертвецом. У меня невольно вырвалось сдавленное восклицание.
— Что с вами, мистер Хендерсон? — спросил король.
— Ничего, ничего.
Пантеон небожителей таял на глазах. Силачи уносили богов с глаз долой. Последний здоровяк представлял собой великолепный экземпляр сильного человека, на таких глаз у меня наметан. На протяжении определенного отрезка жизни я увлекался поднятием тяжестей, для тренировки толкал штангу. Пытался заинтересовать этим занятием сына, Эдварда. Если бы сын послушал меня, не было бы никакой Марии Фелуччи. После штанги у меня отрос живот, появились другие неправильности фигуры, какие всегда бывают у крупных представителей рода человеческого. О мое тело, о моя плоть! Почему оно никак не подружится с душой? Я загрузил свое тело многочисленными пороками, как загружают плот или баржу. Кто избавит меня от избыточности телосложения? И вообще, почему должен умирать хороший человек? Пусть сходит в могилу какой-нибудь блаженный дурачок. Какая несправедливость! Что за извращенная прихоть природы! Увы и ах, что только не выпадает на долю человека!
Горестные думы не мешали мне наблюдать, как растаскивают пантеон. К этому времени остались всего два крупных изваяния — Хуммата, бога гор, и Муммахи, повелительницы облаков. У Хуммата торчали длинные, как у сома, усы, а еще ваятель наградил его плечами-булыжниками. Силачи пытались сдвинуть идола с места, но безуспешно. Они уходили под шиканье и свист. Потом на арене появился мужик в красной феске и клеенчатых штанах, наподобие тех, что надевают для разминочного бега. Он шел быстро, размахивая руками, и, подойдя к Хуммату, пал перед ним ниц — первый смертный, кто поклонился божеству. Затем обошел кумира и, засунув голову ему под руку и расставив ноги, занял нужную позицию. Вытер о штаны руки, схватил Хуммата под мышки и начал поднимать. Глаза у смельчака вылезли из орбит, он стиснул зубы, обнажив десны. От натуги мышцы вздулись. «Вот это да! Силенок у него хватает, — думал я. — Положи перед ним тяжелую ношу, этот навалится всей грудью, поднимет и понесет». Народ криками поощрял его, только Дафу молчал. Я вскочил с места и заорал во все горло: «Давай, давай, парень! Вот так, молодец! Теперь толчком его, толчком!» Сетуя на собственную горячность и неподобающее поведение, я сел.
Силач взвалил Хуммата на плечи, пронес бога гор метров пять-шесть и поставил бок о бок с другими богами. Потом, отдуваясь, посмотрел на Муммаху, которая как будто ждала его. Муммаха была высокая, даже выше Хуммата, и некрасивая, если не сказать уродливая. Мощная фигура не то чтобы запрещала человеку попробовать на ней свои силы, нет, — она дышала уверенностью в том, что никому не удастся сдвинуть ее с места. Явная беззаботность роднила ее с соседями по Олимпу. Народ вскочил с мест, побуждая односельчанина к действию. Поднялся даже Хорко, затянутый в тугую красную блузу. Он протянул вперед руку и показал пальцем на Муммаху, гордую своей неподвижностью. Под тяжестью телес у нее подгибались колени, и для устойчивости она уперла руки в боки. Как и у многих высоких и крепких женщин, у нее были тонкие красивые руки. Она ждала мужчину, который стронул бы ее с места.