Дорогой бессмертия

Время затянулось за полночь.

— Засиделись мы, — посмотрел на часы Антон Семенович. — Уже давно комендантский час. Вам, пожалуй, лучше заночевать у меня. А завтра зайдем к Измайловым.

За окном блеснула молния, обнявшая серебряным светом притихший Луцк. Перекликнулись одиночные выстрелы. Не раздеваясь, мы уснули крепким сном.

10. Партизан выхолит на след

Дождь лил весь день. По улицам Луцка бурлили потоки мутной воды. Возле хлебной лавки тянулась длинная унылая очередь. За ней с тяжелой плетью в руке присматривал куценогий полицай.

Вечером вместе с Антоном Семеновичем Колпаком мы пошли к Измайловым.

— Знакомьтесь, — представил меня попутчик. — На дворе слякоть, деваться некуда. — продолжал он, — дай, думаю, зайдем, поиграем в карты. Или невовремя нас занесло?

— Пожалуйста, мы тоже не прочь от мирских забот отвлечься, — приветствовал гостей высокий, с буйной прической и широким красивым лицом Вячеслав Васильевич.

Мы сели за круглый стол и начали играть в «66», оживленно беседуя на отвлеченные темы.

Вячеслав Васильевич снял очки, протер их.

— Погода прескверная.

— Как и настроение, — отозвалась его жена Лина Семеновна. — Утром повстречала старого «знакомого» — Малаховского. Важничает как. Еще бы — агент полиции! Всегда щурится, будто что-то ищет в тебе.

— Чего тут удивляться, Лина, — пробасил муж, — собака и в собольей шубе блох ищет.

Меткая реплика Вячеслава Васильевича рассмешила всех, а Лина Семеновна даже не улыбнулась, не изменила интонации голоса:

— А какой был? Ой, ой! Только и видели от него поклоны. Утром, бывало, встретит на улице, трижды о здоровье справится. Не зная его, впрямь подумаешь — сердечный какой!

— Ты, родная, напрасно его так хулишь, — не сдавался Вячеслав Васильевич. — Малаховского все нынче с почтением встречают.

Доводы мужа не убедили Лину Семеновну.

— Власть переменилась, вот он и завыл по-другому!

Разговор о Малаховском заинтересовал меня. Было ясно, речь шла о предателе.

— Чего же этот Малаховский щурится? — с веселой ноткой включился я в беседу.

Лина Семеновна не сразу ответила. Перетасовала карты, раздала их.

— То ли в глаза людям не может смотреть, то ли присматривается к ним. Ну и пусть, цену ему мы хорошо знаем…

За окном властвовала темень. Ветер разогнал тучи, и сразу стихла однообразная дробь капель. Через открытую форточку в комнату струился сырой воздух. Раздался мелодичный звон часов. Восемь ударов. Раньше в такое время жизнь бурлила, а сейчас замирала.

— Нам пора, — поднялся Антон Семенович, — далековато идти, пока доберемся домой, в аккурат комендантский час начнется.

— Приходите завтра пораньше, — любезно пригласил Вячеслав Васильевич. — Виктор дома будет. Он азартный игрок.

— Спасибо, придем.

Когда мы шли к Колпаку домой, он по дороге рассказал все, что знал о Викторе Измайлове. Внимательно слушал я Колпака. Именно такой парень нам и нужен, подумалось. Хотя с Виктором я еще не был знаком, однако проникся к нему уважением.

На следующий день за чаем у Измайловых Виктор спросил меня, давно ли я в Луцке, чем занимаюсь.

— В Луцке недавно, работу подыскиваю.

— Какую?

— Какая придется по душе.

Внимательно слушал нашу беседу Вячеслав Васильевич. Он, видимо, вспомнил, как ему приходилось искать работу. До марта 1942 года семья перебивалась тем, что меняла вещи на хлеб. Украинские националисты донесли на него местной полиции, его арестовали.

— Если скажешь правду — отпущу домой, — обещал начальник полиции Вознесенский. — Ты коммунист?

— Нет!

Полиция не располагала точными данными о принадлежности Вячеслава Васильевича к Коммунистической партии. Адвокат по профессии, Измайлов учел это обстоятельство и потребовал очной ставки с доносчиком.

— Ишь чего захотел! — рассмеялся в лицо толстолицый полицай. — А почему же ты не работаешь? Большевиков ждешь? Напрасно! Их песенка спета!

— Я юрист и хочу работать.

— Надо работать, а не только хотеть! — сердито оборвал его Вознесенский. — А то, пожалуй, с добровольцами поедешь в Германию.

Улик не оказалось, и Вознесенский отпустил Измайлова. А черед две педели но указанию начальника арбайтзамта[3] Пителя Вячеслав Васильевич устроился грузчиком на крупорушке. С тех пор в семье Измаиловых наступило некоторое облегчение. В доме появился хлеб, чай пили с сахаром.

Виктор ответил мне:

— Работу найдете, придется ли по душе — не знаю.

Ведь это еще и от вас зависит…

Намек был весьма прозрачным — речь шла о борьбе с оккупантами.

При последующих встречах с Измайловым шло взаимное «прощупывание». Однажды, рассказывая о появившейся в городе листовке с сообщением Советского Информбюро, Виктор с воодушевлением воскликнул: «Молодцы ребята!». А я ему в тон:

— С такими молодцами не грешно бы познакомиться!

— Для чего?

Наступил момент, когда требовалось сказать правду.

И я ответил:

— Для дела. Можно было бы создать подпольную коммунистическую организацию.

— Она уже существует, — с решимостью ответил Измаилов.

Услышав долгожданное откровение, я поднялся из-за стола, подошел к Виктору вплотную, взял его теплую руку в свои руки и от души крепко ее пожал.

— Очень рад. Я из партизанского отряда.

— Тем лучше для нас обоих. Задача у нас одна. Откроюсь, мы давно ждали этой встречи. Нам нужна вата помощь.

— А нам — ваша!

— Вот и чудесно!

На маяк Ядзя передала краткую записку, в которой сообщалось об установлении связи с партийным подпольем. Отныне дела должны были пойти куда веселее, чем прежде.

В полдень Ядзя возвратилась в Луцк. Владимир Ступин передал ей весточку от партизана Александра Бурлатенко. В ней было всего несколько слов, но как много они значили для нее: «Будь осторожна. Скучаю. Жду». Ждет! Как хорошо сознавать, что тебя ждут, думают о тебе, что ты нужна…

Ядзя до мелочей знала жизнь своего друга. И часто думала: разве его жизнь сложилась лучше, чем у нее? Рано Александр лишился материнской ласки. И не потому, что мать постигло несчастье. Нет! Женщина жила в свое у довольствие, а сын ей был обузой, она отдала его на воспитание чужим людям. Много пришлось пережить обид. Мыкал горе и подался, куда глаза глядели.

Донбасс. Маленьким скитался по городам и поселкам. С Пузырем, новым другом, таким же, как и он, беспризорником, бродяжничал, воровал. Но это не стало призванием в его жизни. Опротивело все. Тоска по матери привела в отчий дом. Мама! Он думал — бросится ей на шею, обнимет, расскажет, как тяжело без нее. Но перед ним стояла безразличная женщина. Холод, с которым она встретила сына, пронизывал юношеское сердце. Зачем было кривить душой? Целовать? Нет! Нет! Обойдется без поцелуев! С тем и ушел.

А потом долго еще оставался в объятиях улицы. Никого вокруг из близких, родных, кто бы унял боль души, приласкал, не было.

Беспризорники окрестили его непонятным именем Колодка. И ничего, кроме этого имени… Однако он нашел в себе силы, проявил волю, «оторвался» от «пузырей», пристроился учеником к мастеровому человеку, полюбил труд и очень увлекся бондарным делом.

Дни потекли по-новому, они приобрели смысл, повели свой счет, появился интерес в жизни. Отныне он не чувствовал себя лишним человеком. Не успел оглянуться — призвали в Красную Армию.

Война выбила его из колеи. После ранения и непродолжительного лечения вместе с другими смельчаками он отправился в глубокий тыл врага. Туда его влекли неизведанные тропы мужества.

И он оказался в родных местах, милых его сердцу украинских лесах. Все в отряде знали, что Бурлатенко души не чает в Ядзе. А тут еще подзадоривали парни. «Любви, огня и кашля от людей не спрячешь, — говорили ему. — Поэтому лучше открыться — и дело с концом». Александр пытался отшутиться, мол, «любовь — кольцо, а у кольца нет конца». Но потом с юношеской застенчивостью признался: Ядзя, не спросясь, поселилась и его сердце. Так и рассказал ей Александр, как говорил боевым товарищам. Кончится война — поженимся. А может, и раньше? Прямо в партизанском отряде! Чего откладывать. Так легче будет во всем…

3

Биржа труда