Дорогой бессмертия

— Володя, да пойми же ты, я женщина, понимаешь? Меньше подозрений! Кроме того, у меня, а не у тебя там родня, — сказала она с подкупающей ноткой в голосе.

Вспыхнувшее вдохновение, которое теплилось в материнской душе, теперь, как пламя, осветило её лицо. Отец давно не замечал у нее такого блеска глаз. Он чувствовал, что именно сейчас не находит в себе хитрости, чтобы расстроить ее намерения. Еще раз посмотрел в близкие, излучавшие тепло глаза и, не скрывая тревоги и участия, спросил:

— Так ты все же решилась?

— Иначе нельзя!

В чуме собрались дети. Мать крепко их обняла, прижала маленькие головки к своей груди, ласкала огрубевшими руками. Чуть охрипшим голосом шептала:

— Не скучайте, милые, отца слушайтесь.

— А вы надолго, мамочка?

— Да нет, милые, скоро, скоро вернусь.

Помимо воли слеза скатилась по морщинистой щеке.

Все ели молча, но с аппетитом. Очень вкусные были лепешки! Солнце поднялось из-за розовато-серой дымки и своими лучами залило оживший лес. Птицы звонким щебетом предвещали хороший день.

Отец отправился в хозчасть, а мать готовилась в дорогу.

— Разрешите войти? — раздался приятный мужской голос.

— Пожалуйста! А, Николай Иванович! — мать поставила перед гостем самодельный табурет. — Присаживайтесь! Вы, наверное, к Николаю? Да? Он сейчас вернется, пошел за водичкой. А ваши как дела?

— По-прежнему, Марфа Ильинична. Только вот ночи короткими стали.

— Зато день длиннее.

— И это правда, — улыбнулся Кузнецов.

Я вошел в чум. Мать предложила Кузнецову свежих лепешек и вышла.

— Коля, я слышал, что твоя старушка идет в Луцк, — начал Кузнецов. — Ты бы ей рассказал, как следует себя вести среди немцев. А?

Николай Иванович дал несколько советов. Говорил он не громко, но отчеканивал каждое слово. И почему-то именно в эту минуту я подумал о нашей первой встрече в начале октября 1942 года. Усевшись в лесу на Спиленное дерево, Кузнецов приятным бархатным голосом увлекательно рассказывал о затерявшейся на Урале родной русской деревушке Зырянке, где в такую пору детвора спускается с гор на саночках.

Нелегко жилось крестьянской семье Кузнецовых до революции. Четверо детей — Лидия, Агафья, Николай, Виктор, а работник один — отец Иван Павлович. Потом Николай учился в начальной школе, а в годы коллективизации стал комсомольцем. Как сложилась судьба дальше? Техникум, работа в Кудымкаре по лесному хозяйству. Николая потянуло к технике, в центр большой индустрии — город Свердловск.

— Чем заниматься будешь? — спросили у него родители.

— Работа найдется!

И вот он влился в большой коллектив «Уралмаша». Вскоре поступил в заочный индустриальный институт. Свой дипломный проект защищал на немецком языке.

— Отлично знает иностранный язык! — не скупились на похвалу преподаватели.

Война… Кузнецов — в тылу врага. Вместе с партизанами Дмитрия Николаевича Медведева он начал борьбу с ненавистными фашистами.

Хотя Николай Иванович и придерживался правила, что нельзя обрывать рассказ, как и песню на высокой ноте, но он все же остановился. На разрумяненном лице появилось виноватое выражение, словно он извинялся за отнятое время. Слушая его, я думал: «Какой спокойный человек, сколько в нем воли!»

— Коля, — нарушил тишину Кузнецов, — ты хочешь пойти в подполье?

Внезапное предложение Кузнецова не пришлось мне по вкусу. С тех пор, как я связал свою судьбу с партизанами, я всегда рвался в открытый бой, а подпольная работа представлялась мне скучной, лишенной настоящей романтики.

— Не задумывался над этим, — с легким вздохом ответил я.

— А ты подумай, есть над чем! — дружески советовал Николай Иванович. Он поднялся, зачесал наверх светлые волосы. — Пойдем!

То ли под влиянием обаяния этого человека, то ли от желания быть вместе с ним, я сказал:

— Если нужно, пойду и в подполье!

— Вот и хорошо, — одобрил Кузнецов, морща свой высокий лоб, перехваченный резкой складкой. — Значит, на очередное задание в Ровно пойдем вместе. Согласен?

— Безусловно.

— Но вот что, Николай, — деловым тоном предупредил Кузнецов, — сегодня же пойдешь к заместителю командира отряда подполковнику Лукину. Побеседуешь с ним.

День клонился к вечеру. От Лукина я вышел довольный. Мне разрешили пойти с Кузнецовым в Ровно. Вместе с нами были партизаны-разведчики Шевчук, Гнидюк и Приходько. Особенно усердствовал в сборах Николай Приходько, саженного роста парень, обладавший большой физической силой. Он придирчиво отбирал в хозчасти отряда обмундирование и оружие.

Ранним утром 28 октября 1942 года, когда круглый солнечный диск своим краем еще цеплялся за горизонт, партизаны-разведчики, соблюдая строгую конспирацию, отправились в Ровно. Недалеко от передовых постов отряда нас нагнала щегольская бричка, запряженная парой резвых лошадей.

— Прошу, господа, карета подана, — игриво пригласил нас Приходько.

«Господа» — Шевчук, Гнидюк и я, одетые в форму полицейских, а Николай Иванович Кузнецов в отличном мундире обер-лейтенанта немецкой армии — сели в «карету».

Мы проезжали села, хутора и всюду встречали холод сердец, суровые взгляды, губы матерей, шептавшие нам, «немцам», проклятье.

Поздно вечером прибыли на хутор Леоновка, расположенный в тридцати пяти километрах от Ровно. Остановились у Марии Степановны Мамонец. Вначале она даже испугалась, когда мы к ней заявились с таким бравым видом. А потом смеялась:

— Ну и ну! Не отличишь вас от настоящих немцев. Куда там!

Такая оценка ободрила нас, значит, маскировались хорошо.

В Ровно мы уже следовали с большей уверенностью. А ну, кто осмелится сказать, что мы не те, за кого себя выдаем! С нами офицер, один вид которого не давал повода для каких-либо подозрений.

Но как мы ни старались придать себе немецкую щеголеватость, когда въезжали в Ровно, лица стали грустными, заметно проглядывало волнение. Еще бы! Это был наш первый визит в город, который мы хорошо знали и где теперь хозяйничали фашисты.

Остановились у брата Николая Приходько — Ивана Тарасовича. Принимая нежданных гостей, он шутил:

— Да ко мне не иначе как вся Германия пожаловала!

День выдался теплый, солнечный, несмотря на то, что октябрь был на исходе. Николай Кузнецов распорядился, чтобы я вместе с ним отправился «знакомиться» с городом, а Шевчук и Гнидюк поискали бы нужных людей. Приходько остался присматривать за лошадьми.

Как только мы оказались на улице, нас сразу оставила скованность. Кузнецов шел уверенным шагом, с достоинством отвечал на приветствия нижних чинов, демонстрировал свое презрение к полицейским, что заискивающе сторонились перед немецким офицером.

Мы вышли на улицу Гарную, подошли к дому № 16. Николаи Иванович пригласил:

— Зайдем.

После обмена паролями Кузнецов предупредил хозяина конспиративной квартиры Домбровского:

— Обо мне никому ни слова, Казимир Иванович. Вы меня не знаете.

— Ясно, — кивнул головой Домбровский. — А квартирой моей распоряжайтесь по своему усмотрению.

— Благодарю. Если кто-либо из соседей спросит, почему к вам заходил офицер, скажете — заказал уздечку. Сведения передадите товарищам, которые к вам зайдут через пару дней.

Возвратились к Приходько с наступлением ночи. По дороге Кузнецов говорил:

— Нельзя мне здесь оставаться. Обратят внимание, что хожу в летней форме. Поедем в отряд, а если удастся, по дороге добудем зимнюю форму.

Заметив мое удивление. Кузнецов успокоил:

— Сюда мы скоро вернемся. Не унывай, друг!

На Кудринском маяке нас встретила группа из шестнадцати партизан во главе с лейтенантом Маликовым. Рассевшись на подводы, мы направились к шоссейной дороге Костополь — Александрия. Возле неё остановились, надеялись взять «языка» и, если удастся, — зимнюю офицерскую форму.

По шоссе проезжали крестьянские подводы, изредка проходили одинокие пешеходы. Лежа на сухой траве, Кузнецов мял в руке пилотку.

— Что-то их долго нет!