Выживший

Сразу после взрыва мне безумно хотелось домой, в Австралию. Но мог ли я теперь, после всего, повернуться к Нью–Йорку спиной, если у меня еще были здесь дела? Где–то в городе оставалась Фелисити… Забыть про все и уйти?

Нужно было отдать городу последнюю дань. Дейв говорил, что родители живут где–то в районе Вильямсбурга. Есть ли у меня время сходить туда, найти их? А вдруг за пределами Манхэттена все не так страшно? Я бы мог рассказать его маме и папе, как умер их сын. Или не имеет смысла ворошить прошлое? Ведь чтобы выжить, нужно смотреть в будущее, так?

— Беги на север, как можно дальше на север, — сказал Старки.

— Почему на север? Вы уверены?

— Свою семью я отправил в Канаду. В этом я уверен, как в самом себе.

— В Канаде все в порядке?

— Говорят, что да.

— А в Австралии? Вы слышали про Австралию?

Старки молча забросил винтовку на плечо, подтянул ремень, надел капюшон.

— Ну, пожалуйста, может, вы что–то знаете…

Он пожал плечами.

— Я знаю только то, что касается лично меня. И это мне совсем не нравится. Постарайся хотя бы выйти за пределы города, отсидись где–нибудь, найди других — может, в пригородах ситуация получше. Один в поле не воин. И держись подальше от крупных магистралей: там будет много таких, как мы. Да и не таких — тоже…

Он посмотрел себе под ноги; бросил взгляд на грузовики, подъезжавшие к следующему перекрестку.

— Почему на север? — быстро спросил я. От быстрой ходьбы изо рта шел густой белый пар.

— Инфекция лучше распространяется в тепле, — стал объяснять Старки, глядя на меня сверху вниз. — Вирусы дольше живут в воздухе, на почве, медленнее теряют активность, медленнее умирают, ясно?

— Не совсем, — казаться дураком не хотелось, но я должен был выяснить, насколько серьезно Старки говорит со мной, попытается ли он объяснить, в чем дело.

— Биологический возбудитель болезни все еще опасен, понимаешь? Но на холоде он гибнет, не может долго жить без «хозяина».

— Через сколько он гибнет?

— Через несколько дней, через неделю, я не знаю точно.

Но ведь недели должно хватить, чтобы найти Фелисити, найти других людей, убедить их уйти со мной? Ведь чем нас больше, тем мы сильнее, так?

— Мы уходим из города.

Старки предлагал мне уйти с ними?

— Может, вы подождете, пока я побегу найду Фелисити? Я быстро.

Он покачал головой.

— Я не могу взять тебя с собой. Извини, парень. Мне пора.

Я лихорадочно думал. Могу ли я вот так, сразу, забыть о Фелисити?

— Если вам нельзя ждать, то…

Я ведь даже не уверен, что Фелисити существует на самом деле. Вдруг я выдумал ее, как выдумал Анну, Дейва и Мини? В чем я вообще могу быть уверен, проведя в одиночестве двенадцать дней? Судя по взгляду Старки, он не особо мне верит. Это глупо — не воспользоваться шансом на спасение, выпустить единственную тоненькую ниточку, связывающую меня с нормальным миром, ради призрачной надежды отыскать девушку, которой может и не быть…

А если… если я найду Фелисити, вернусь, а на самом деле нет Старки? Но ведь все, что происходит сейчас, происходит по–настоящему? Я же не мог сам выдумать про возбудителя болезни? Я же прятался от выстрелов, слышал шум?

Я потряс головой, чтобы избавиться от наваждения, чтобы вернуть ясность мыслей. Нет, Старки существует на самом деле — вот он. И Фелисити существует на самом деле. И выбирать надо на самом деле.

— А можно я пойду с вами, прямо сейчас?

— Нет!

Я хотел было начать спорить с ним, уговаривать, просить, но Старки схватил меня за шиворот и почти оторвал от земли. Мне показалось, что он отшвырнет меня как котенка или заорет мне прямо в лицо.

— Найди нормальных людей, таких, как ты. И делай, что я тебе сказал: уходи с ними на север. Пойдешь за нами — пеняй на себя. Больше я тебе не помощник. Я не стану вразумлять ребят, если ты вдруг покажешься им опасным.

— Поэтому мне нельзя с вами?

— Поэтому тоже. — И Старки отпустил меня.

Я понял, что люди на грузовиках не военные. Военные бы так не поступили. Американские солдаты не бросили бы меня. Военные не могут быть так одеты: да, они в форме, но у всех разной длины волосы, у некоторых отросли бороды. И оружие они держат, как попало, и много еще чего. Рюкзак у Старки почти как мой школьный. И возрастом они как мой отец, а то и старше.

Только мне–то с этого что? Ни один из них не повернулся, ни один не воспринял меня всерьез — даже Старки. Они просто бросили меня одного и ушли.

4

Очень осторожно, стараясь не выдать своего присутствия, я пошел за грузовиками.

Машины проехали сначала один квартал, потом второй, в третьем остановились. С грузовика спрыгнул один из мужчин и пошел на разведку. Перекресток впереди был заблокирован: расчистить его не получилось бы даже грузовиками. Нет, можно, конечно, по одной оттаскивать машины, но проезд все равно завален кучей обломков высотой в трехэтажный дом. Солдаты повыскакивали из машин, долго спорили о чем–то, кричали, размахивали руками, показывали пальцами то на улицы, то в карты — а может, это были не карты, а снимки города с воздуха. Они искали проезд.

Я спрятался на остановке на противоположной стороне улицы и оттуда наблюдал за ними, стараясь смотреть и по сторонам тоже, но охотников пока не было. Сегодня они не высовывались. А я все равно никак не мог избавиться от ощущения их присутствия: казалось, что они следят за мной, наблюдают, держат в поле зрения.

Ветер понемногу стих, и повалил снег — мелкий, густой, он укрывал землю безмолвным одеялом. Небо затянули свинцовые тучи. У меня затекла шея, занемело лицо, и страшно замерзли ноги.

Огромного диаметра колеса с широким рисунком протектора оставили в снегу глубокие борозды. Грузовики были явно новыми, все металлические детали блестели свежей полировкой, только капот и верхняя часть брезента были неровно покрыты белой краской, будто их наспех залили из пульверизатора, чтобы замаскировать машины.

Люди в форме продолжали выяснять отношения. Вслед за водителем первого грузовика, водитель второго залез на крышу такси и рассматривал проезд, на который тот ему показывал.

Наконец все расселись по местам, и первый грузовик очень медленно двинулся вперед, прямо на каменные завалы и искореженные машины, хотя с моего наблюдательного пункта казалось, что проехать там невозможно. Но огромным колесам оказались нипочем два десятка превратившихся в бесформенное месиво легковушек и фургонов: стало понятно, что минут через десять грузовик преодолеет завал. Просто я успел забыть, на что способен хороший автомобиль. Все двенадцать дней я передвигался на своих двоих, ну и пару раз пользовался «своей» полицейской машиной.

Пока первый грузовик пробирался через развалины, несколько солдат устроились в вестибюле полуразрушенного офисного здания и зажгли газовую горелку, чтобы вскипятить воду. Старки оставил их и направился к моему укрытию. Молча подошел — казалось, у него просто не было сил снова меня прогнать, — смахнул со скамейки снег и сел.

Теперь он еще меньше напоминал военного. И глаза казались добрыми: в них не было жесткости, не было злости или раздражения.

— Спасибо за все. Меня зовут Джесс.

Старки расстегнул ворот куртки.

— Мне все равно, — ответил он и оглянулся проверить, что делают его спутники. Один из них как раз направлялся к нам. Он подошел и протянул Старки железную кружку с горячим кофе. Мужчина был небольшого роста, крепкий; в налитых кровью глазах кипела злоба, ему надо было срочно выпустить пар, например, дать кому–нибудь затрещину.

Мне было знакомо такое состояние.

— Можно попробовать пройти два квартала на запад, а потом… — начал говорить я, но злобный коротышка оборвал меня:

— Тебя никто не спрашивает.

— Я просто хотел…

— Что–то ты, пацан, слишком болтливый, — сказал он и, уходя, бросил на Старки многозначительный взгляд.

Старки протянул мне кружку с кофе, но я отвел его руку.

— Ты ведь не местный?