Куросиво

6

После отъезда жены виконт Сасакура переоделся в кимоно, выпил чашку горячего шоколада, просмотрел полученные за день письма и другие бумаги, сделал записи в дневнике (виконт был деловой человек, все делал тщательно и точно так же, как на службе, в банковских своих делах не терпел никаких неясностей, так же строг он был и в отношении домашнего бюджета – его управляющий нередко приходил в замешательство, говоря, что господин в курсе всех цен, вплоть до стоимости дров). Наконец, с книгой старинных пьес, которыми он увлекся в последнее время, виконт вошел в спальню, устроенную на европейский лад. Надев спальное кимоно, он во весь свой огромный рост растянулся на белоснежной постели и, чуть убавив огонь в лампе, принялся бормотать вполголоса текст пьесы «Цветок в горшке». Пробило одиннадцать. Виконт приподнялся, взглянул на часы и прислушался.

– Поздно… – прошептал он.

Почти в ту же минуту издалека, словно отдаленный гром, донесся стук колес. Стук постепенно приближался, и вскоре стало слышно, что у подъезда остановился экипаж. Успокоенный, виконт улыбнулся и снова лег. Спустя немного дверь спальни отворилась и вошла виконтесса – она все еще была в выходном костюме, даже не сняла шляпы.

– Я задержалась. Ты, наверное, беспокоился?

– Конечно. Ну, что там?

– Слава богу, все обошлось. Я привезла ее с собой.

Уложила спать вместе с Тэруко.

– Вот как? Где же она была? Что с ней случилось?

– Решила поехать в Нумадзу и, говорят, уже добралась до вокзала Симбаси. Такая отчаянная! Я даже не поверила сперва… Но что за дом! Ни одного толкового мужчины…

– В Нумадзу? Была уже на вокзале?! Бедная девочка! Решиться одной на такой поступок!.. Хорошо еще, что об этом узнали вовремя…

– Какое там узнали! Когда я приехала, только тогда и удалось послать, наконец, человека на вокзал и в полицию. Я сама по секрету от всех распорядилась. Но оказалось, что посланный разминулся с девочкой – ее привез домой Умэдзу-сан.

– Умэдзу? Разве он уже вернулся из Киото?

– Да. Что я начала говорить?.. Да, Умэдзу-сан как раз приехал на вокзал Симбаси и встретил там Митико…

– Умэдэу? Гм… Что ж, случается, что и шалопай бывает полезен… Хорошо, что хоть он там оказался… Да, это удачно. А что Китагава?

– Не хочется даже говорить о нем. Удивляюсь, как может человек до такой степени отупеть? Кричит, что такую негодную дочь лучше было бы утопить в колодце… Лучше бы, говорит, она умерла… Тут же была эта, как ее, О-Суми… Мне он заявил, чтобы я убиралась восвояси. Но я была так взбешена, что дала-таки ему острастку… Так, немножко совсем…

– Беда с этим человеком… – виконт вздохнул.

– Если бы ты знал, как мне жаль Митико… Иметь такого отца! Хоть бы слово ей сказал ласковое, хоть бы обрадовался, что девочку отыскали. А он: «Где была? Дрянь, негодяйка!» – и дальше в том же духе, а у самого такой вид, словно он готов разорвать ее на куски. Тут уж я вмешалась, стала просить отпустить ее к нам денька на два, на три, сказала ему, что я, мол, хорошенько ей растолкую, как неправильно она поступила. Всеми правдами-неправдами кое-как удалось ее забрать. По дороге я все спрашивала: «Отчего же ты не пришла к тете?» Ничего не отвечает, только плачет…

Виконт снова вздохнул.

– Да, жаль ее, бедняжку. Мыслимое ли дело, так жестоко обращаться с родней дочерью!.. Китагава берет на себя большую вину… А ведь раньше он был не такой…

– Всему виной эта деревенская баба. Это она превратила его в идиота. Вот поэтому я утверждаю – нельзя в одно и то же время безобразничать в семье и быть честным политическим деятелем. Когда откроется парламент, нужно прежде всего поставить вопрос о ликвидации института наложниц… Произвол, который позволяют себе мужчины, перешел уже все границы… Да взять хотя бы этого Китагава, да и высказать ему все прямо в лицо!..

– Ну, полно, не надо смотреть на вещи так мрачно. Но в данном случае действительно положение тяжелое. Жаль Митико – иметь такого отца!

– Подумать только, у ребенка есть мать, есть отец, а она все равно что сирота. Я договорилась, что она пробудет у нас всего несколько дней. Но ты сам понимаешь, что стоит ей опять вернуться домой, и ей опять придется несладко… Отправить ее в Нумадзу тоже невозможно… Может быть, как-нибудь удастся уговорить Китагава… Право, если Садако обо всем узнает, – это будет ужасно… У нее и без того достаточно горя…

– Пусть побудет пока у нас. Тэруко будет очень довольна.

– Когда мы приехали, Тэруко уже спала. Увидела Митико и говорит спросонок: «Ой, это ты, Митико? Разве мы уже в школе?» А когда, наконец, проснулась, очень обрадовалась… Улеглись спать вместе. Бедняжка на ногах не стояла от усталости… По дороге чуть не заснула в экипаже… Ох, наконец-то отлегло от сердца. Прямо душа была не на месте, пока не повидала ее своими глазами… Ну, пойду переоденусь… – виконтесса встала. В ту же минуту на лестнице послышались быстрые шаги.

– Мама! Мама! – позвал за дверью детский голос.

– Кто там? Это ты, Тэруко? Что ты шумишь? В чем дело?

– Мама, Митико-сан такая странная…

– Митико-сан?.. Что еще? Что случилось? – виконтесса поспешно спустилась в первый этаж. Внизу, в постели Тэруко, уткнувшись головой в лиловую бархатную подушку, лежала Митико, одетая в белую фланелевую ночную рубашку Тэруко.

– Мити-сан, что с тобой? Мити-сан!

Митико с трудом приподняла голову, но тотчас же снова бессильно упала лицом в подушку.

– Что с ней? Да она вся горит! – испуганно воскликнула виконтесса, приподнимая девочку. Лицо Митико, освещенное светом лампы, пылало, точно в огне, лихорадочно блестевшие глаза блуждали, зубы выбивали мелкую дробь.

Виконт, тоже спустившийся вниз с лекарствами, в испуге послал людей за врачом. И пока ждали врача, Митико вся горела и дрожала как лист. «Мама! Мама!» – непрерывно повторяла она, и видно было, что она не узнает виконтессу, которая прикладывала ей ко лбу холодный компресс.

С этой ночи Митико заболела тяжелой горячкой.

Глава X

1

Тадасу Су до не ошибался, предостерегая графа Фудзисава. Пока правительство втайне готовило удар, которым намеревалось разом покончить со своими противниками, оппозиция не дремала. К наступлению июня у каждого оппозиционера уже имелся на руках отпечатанный на гектографе свой проект пересмотра договоров. Отдаленный гул набата уже тревожил безмятежный сон графов Срудзисава и Киносита. Впрочем, все это бурнее кипение страстей занимало лишь верхние слои общества, да и в нем – лишь сравнительно небольшую группу людей. Что же до народа в целом, поглощенного заботой о хлебе насущном, то ему было совершенно безразлично, останутся или нет в Японии судьями иностранцы, отменят ли право экстерриториальности, или оно сохранится до 1904 года.

Тем более равнодушно относились к этим проблемам жители Нумадзу, отгороженного от мира горным кряжем Хаконэ. Люди рождались здесь, здесь умирали, и радость и печаль всей их жизни зависела от того, скуден или обилен улов рыбы. Когда на море свирепствовала буря, когда лили дожди и выехать на рыбную ловлю было нельзя – люди ложатся спать. Такова была жизнь в рыбачьем поселке Ганюдо. В дождливую погоду здесь даже днем царила такая тишина, что селение казалось совсем необитаемым.

Наступил дождливый сезон – дожди лили непрерывно днем и ночью. В один из таких дней по улице поселка, прямо под дождем, шел человек, обутый в соломенные сандалии на босу ногу, в соломенном плаще, в круглой бамбуковой шляпе.

За спиной у него болталась корзинка с рыбой. Опираясь на длинный посох, похожий на палку, какие носят носильщики паланкинов, он приблизился к одной из хижин. «Охо-хо, надо бы немножко передохнуть…» – прошептал он про себя и подошел ко входу в деревенскую лавочку.