Страница 25 из 117
Во время разговора зазвонил телефон — Василий Иванович Качалов! Все очень обрадовались, просили передать приветы, он тоже просил кланяться Яхонтовым. ЛЮ была давно знакома с Качаловым и — к слову — вспомнила, какой он был блестящий Чацкий в старой постановке, еще в «Общедоступном»… «А в сороковом я не пошла смотреть его Чацкого, ему впору было бы играть Фамусова. Видела фотографии — зачем он взялся? И голос уже немолодой»…
— А как вам его чтение Маяковского?
— Боже, это же пародия на самого себя! Но все равно я его очень люблю.
Заговорили о МХАТе, куда ЛЮ недавно занесло на «Кремлевские куранты», и она рассказала такую притчу: «Однажды, еще до революции, к нам приехал родственник из провинции и мы ему купили билет в «Художественный Общедоступный» на «Гамлета» в постановке Гордона Крэга. Возвращается, его спрашивают: «Как понравилось?» — «Ничего, посмеялся». Так и я на «Кремлевских курантах» — ничего… посмеялась!»
Много лет спустя после смерти Яхонтова ЛЮ мне рассказала:
«Во время войны в Москву приехал на гастроли пианист из Англии. Яхонтов с ним когда-то учился, пианист нашел его, позвонил и пригласил на концерт. Потом он был у него пару раз в «Национале». Вскоре Яхонтова вызвали на явочную квартиру и предложили сотрудничество. Когда он отказался, намекнули, что это отразится на работе артиста. Предложили сообщать о Пастернаке. Яхонтов отнекивался, говорил, что не исполняет его стихов и с ним не знаком. «Так познакомьтесь с ним под предлогом чтения его стихов». И как-то он попросил меня познакомить его с Пастернаком, но я не советовала ему читать его стихи, очень уж они были разные. Тогда я ничего этого, разумеется, не знала. Они так и не познакомились, я потом спросила Пастернака.
Яхонтов в последнее время перестал ходить к нам, только звонил изредка. Я сейчас думаю, что он не хотел, чтобы его там спрашивали о нас. Он был в ужасном состоянии, его терзала тяжелейшая депрессия…
Не выдержав, он выбросился из окна. Летом 1945 года».
Виталий Маркович Примаков
На склоне лет Лили Юрьевны многие удивлялись и, не веря, глазели на нее, когда в театре или на улице им говорили: «Смотрите, вон Лиля Брик. Да, да, та самая!» Несведущие думали, что она уже давно принадлежит прошлому, истории литературы.
В семидесятых годах приехал в Москву филолог из Америки и пришел к моему отцу с какими-то вопросами о Маяковском.
Заходит, здрасьте-здрасьте, и прошли в кабинет. Разговаривают, шуршат бумагами. Через какое-то время ЛЮ позвала их ужинать. За столом филолог сказал, что несколько дней был проездом в Париже.
— Не видели ли вы там мою сестру? — спросила ЛЮ.
— А кто ваша сестра?
— Эльза Триоле.
— Как Эльза Триоле?
— Так — Эльза Триоле!
— Что же тогда получается? Вы что — Лили Брик, что ли?
Филолог был ошарашен и смущен. Вскочил из-за стола, еще раз поздоровался — все очень смеялись. Ведь он думал — как многие, — что ЛЮ давно осталась в той эпохе, в двадцатых годах, и на том закончилась. И никак не связывал ее с дамой, которая сейчас разговаривала с ним и наливала чай. А ведь она прожила после Маяковского почти полвека — длинную жизнь!
Она была еще далеко не старая женщина в тридцатом году, ей было 39 лет. Она не ушла в монастырь, она связала свою жизнь с Виталием Марковичем Примаковым. Это был видный военачальник, участник гражданской войны, человек храбрый, незаурядный. Когда он приходил к нам в дом, я, пионер, на него смотрел с восхищением — герой!
«Мы прожили с ним шесть лет, он сразу вошел в нашу писательскую среду, — вспоминала ЛЮ. — Он и сам был талантливым писателем, достаточно прочесть хотя бы его рассказы в «Альманахе с Маяковским». Примаков был красив — ясные серые глаза, белозубая улыбка. Сильный, спортивный, великолепный кавалерист, отличный конькобежец. Он был высокообразован, хорошо владел английским, блестящий оратор, добр и отзывчив. Как-то в поезде за окном я увидела крытые соломой хаты и сказала: «Не хотела бы я так жить». Он же ответил: «А я не хочу, чтобы они так жили».
В 1933 году Примаков был командирован в Германию, и ЛЮ провела с ним в Берлине несколько месяцев. Там она познакомилась с Бертольдом Брехтом. Они вместе ездили смотреть новые индустриальные районы Берлина, ЛЮ интересовали всяческие новшества. В конторе Совэкспортфильма была копия «Стеклянного глаза», и Брехт захотел ее посмотреть. Он пришел на просмотр с Эрнстом Бушем. Втроем они фантазировали насчет фильма, где Брехт хотел, чтобы Буш пел зонги на стихи Маяковского, но дальше разговоров дело не пошло, не нашли денег.
«Уже после войны, — рассказывала ЛЮ, — когда театр приезжал в Москву, ко мне несколько раз приходила Елена Вейгель, жена Брехта, актриса. Это была острая, умная и очень некрасивая женщина, но с нею было интересно разговаривать, и она многое знала. Очень увлекалась Фрейдом — мы все через это прошли в десятых годах, — называла его Зигмундом, будто он ее родственник, и цитировала на память целые абзацы. Я не поверила и достала с полки его том, она моментально нашла это место, и все оказалось точно. Я была посрамлена, мы смеялись, а она сказала: «Жаль, что не заключили пари. Я бы выиграла!» Типично по-немецки.
Несколько раз я их приглашала с Эрнстом Бушем. Он как актер мне нравился больше, чем певец, хотя зонги его любила. Несколько песен он пел на стихи Маяковского, но переводы не всюду были точны, я пару мест ему исправила, и он мне потом прислал пластинку, где он поет уже исправленные слова.
Я их расспрашивала о Валеске Герт, но они ничего вразумительного не могли сказать. Это была знаменитая танцовщица и певица, красавица с талантливым телом. Она могла все — и классику, и эстрадную эксцентрику. На нее ставили специально ревю, и она произвела сенсацию тем, что пела один номер, окруженная почему-то стадом дрессированных шимпанзе. Мы водили компанию с нею и Эйзенштейном. Его пригласили поставить с Валеской феерию в стиле начала века, на сцене и экране одновременно — как я сейчас понимаю, это была бы «Латерна магика», но тогда она еще не была придумана. Ее богатый любовник хотел выписать костюмы и шляпы из Парижа, музыку заказать Равелю, а декорацию Руо — все, как задумал Эйзенштейн, но внезапно разорился, и вся затея лопнула. Валеска, вопреки ожиданиям, не бросила его, и какое-то время он жил на ее деньги, пока его дела не поправились, но не настолько, чтобы финансировать затею Эйзенштейна. Она была презабавная, очень остроумная, и с нею всегда было весело, даже тогда, когда все было плохо. У меня есть фотография — мы с Эйзеном и она в Москве. В 1928 году она приезжала на гастроли».
Вернемся, однако, к Примакову. После Германии Виталий Маркович был заместителем командующего военным округом — в Ростове, в Свердловске, Ленинграде, и ЛЮ ездила с ним, как «жена военного».
…Его арестовали на даче под Ленинградом в ночь с 14 на 15 августа 1936 года. Это был первый арест в шеренге крупных военных. По делу проходили восемь человек, в их числе Якир, Уборевич, Тухачевский…
Их всех расстреляли в июне 37-го года.
В 1957 году я пришел к ЛЮ и застал ее с грелкой в ногах и с лекарством под языком, только что уехала «неотложка».
— Я недавно вернулась оттуда. Очень вежливый следователь вручил мне вот это. Посмотри.
«СПРАВКА
Дело по обвинению Примакова Виталия Марковича пересмотрено Военной Коллегией Верховного Суда СССР 31 января 1957 года.
Приговор специального судебного присутствия Верховного Суда СССР от 11 июня 1937 года в отношении Примакова В. М. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен и дело за отсутствием состава преступления прекращено.
Примаков В. М. реабилитирован посмертно.»
Подписи, печати.
В архиве ЛЮ сохранился акт обыска при аресте, где среди изъятых вещей значится: «Портсигар желтого металла с надписью «Самому дорогому существу. Николаша.»