Страница 111 из 131
— Была бы тут твоя мать, она бы тебе отрапортовала!
— Значит, не рапортовать, дядя Гриша?
— Обойдемся и без рапорта!
— Батя, это я их заметила возле пруда, — сказала Марфутка. — Смотрю, сидят грязные-грязные! Мы сразу узнали друг друга. Я только говорю: искупайтесь, смойте с себя грязь. А Олег, такой смешной, отвечает: «Искупаться еще успеем, сперва отрапортуем твоему отцу о благополучном прибытии». Смешно, правда?
— И ничего тут смешного нету! — сказал Ленька. — Не могли же мы так явиться… несерьезно. С нами, дядя Гриша, и Черныш. Неотвязчивым оказался.
— Вижу, вижу! Возьмем и его в отару. — Дядя Гриша обнял ребят. — Ну, ходоки, есть хотите?
— Да, с харчами у нас получилось туговато, — сознался Олег. — Не рассчитали. Тут и Черныш повинен; он тоже был на общем довольствии.
— Накорми их, Даша, — сказал Григорий, — я пойду и позвоню в Грушовку. Пусть там обрадуются — нашлись беглецы!
Глава XVIII
Что такое сакман!
Молодой рог месяца чуть приметно бледнел на высоком и чистом небе. Его было видно в оконце из чуланчика, где лежали Олег и Ленька. И может быть, потому, что перед глазами было это оконце, рассеченное серпом месяца, или от новизны впечатлений, только Ленька не спал, без причины ворочался на жесткой, из сухих овчин, постели. Хорошо Олегу! Имеет выдержку, да и характер у него спокойный. Лег и в ту же минуту засопел и даже начал что-то бормотать во сне. Олег действительно что-то бубнил, раскинув руки, а Ленька тоскливо смотрел на оконце. «Так вот какая ты нерадостная, Сухая Буйвола! — думал он. — И ничего нет в тебе ни красивого, ни привлекательного. Голая степь, и лежит село как село. И чего мы сюда так торопились?..»
Леньке никак не верилось, что они уже в Сухой Буйволе. Может, это только сон? Эх, хорошо бы проснуться дома, у Олега под навесом! Нет, это не сон. И как же, оказывается, не похожа эта, настоящая Сухая Буйвола, на ту, какой они ее себе представляли! Земля здесь серая, цветом похожая на кизяковую золу. Лежит одна улица, и та серая и такая широченная, что по ней свободно пройдет огромное стадо коров… Хатенки приземистые, тоже серые, крыши плоские, будто их срезало ветром. Изгороди земляные, точно сложенные из золы. Всюду растет бурьян, ходят свиньи, куры. Ни возле дворов, ни во дворах нет ни кустика, ни деревца.
Олегу тоже не понравилась Сухая Буйвола. Увидев вчера разбросанные в степи хатенки, он остановился, поправил трусики и сказал:
— Да, Лень! Картина не та! Получилось в мечтах одно, а на глазах другое. Ну ничего, обживемся, привыкнем.
Легко сказать «обживемся, привыкнем»! В первую же ночь Ленька не мог спокойно спать, а что будет дальше! Затоскует и сбежит в Грушовку. Но бежать же стыдно. А как тут жить? Садов нету, речки нету. Есть пруд — мелкий, грязный. В нем водятся одни головастики.
Думая обо всем этом, Ленька понял, что ему не уснуть. Лежать тоже не хотелось. Он встал и вышел за ворота. Следом за ним в дверь прошмыгнул Черныш.
— Ну, как, Чина, дела? — ласково спросил Ленька. — И тебе, дружище, не спится? Видишь, как оно получилось нехорошо. Думали, мечтали, что тут такое село и такая степь, а вышло…
И не досказал. Уселся на завалинке и, лаская Черныша, смотрел на Сухую Буйволу. Ночь была не темная, а серая, как и все село, и разливалась повсюду такая тишь, что звенело в ушах. Сухая Буйвола спала. Не лаяли собаки, не пели петухи: до рассвета было еще далеко.
Опершись спиной о колкий земляной забор, Ленька поднял голову и смотрел на крохотную луну, похожую на запятую. Мысленно он то бродил по Грушовке, то плыл по Егорлыку, то сидел возле сухобуйволинского пруда. Там он впервые увидел двоюродную сестренку Олега. Она подбежала, запыхавшись. На ней было коротенькое старенькое платье; оно выгорело на солнце и из розового стало почти белым. Ноги босые, упругие и быстрые. «Наверно, хорошо танцует», — подумал Ленька. За спиной болтались две косички, и были они такие светлые, точно сплетены из льна. Лицо у Марфутки веселое, и в глазах теплилась смешинка. Леньке она понравилась. Солнце так опалило щеки, нос, что они шелушились. Эта тонконогая сестренка Олега была худенькая и не то чтобы шустрая, а вертлявая. Подумать только, прилетела и ни с того ни с сего обняла Олега, поцеловала его, а потом обняла и поцеловала Леньку так, точно и он доводился ей родственником. Ленька покраснел, на глазах у него выступили слезы. А Марфутка подпрыгивала и кричала:
— Ага! Заявились! — и закатилась смехом. — Батя всю степь изъездил! Что вы так смотрите? Кто вы, я сразу узнала: ты Олежка, а ты… Ленька…
— Ты погляди на нее, угадала! — сказал Олег. — Ну, а ты есть Марфутка Корчнова? Ох и вытянулась!..
— Узнал, братушка?
— Приблизительно, — ответил Олег. — Давненько мы, сестренка, с тобой видались. Даже и не припомню, в каком году.
— Еще детьми!
И Марфутка залилась таким заразительным смехом, что даже Ленька, напустивший на себя суровость, чтобы показать двоюродной сестре Олега, что друг у него — человек серьезный, и то не утерпел и улыбнулся. И до чего же у нее звонкий смех! И когда она смеялась, то показывала подковки мелких и острых зубов, похожих на пилочку. Всякий, видя эти зубы, скажет: ох и умеет же она кусаться!
«И острозубая, и легкомысленная, — заключил Ленька тут, на завалинке. — Хохочет, а по какой причине, не знает. Да ей-то что, можно смеяться, она дома…»
Ленька закрыл глаза, обнял руками голову и повалился на завалинку. Так он пролежал до рассвета. Спал или не спал, а только слышал, как со двора выбежала Марфутка. Она наклонилась к Леньке и крикнула:
— Леша! Вот где примостился, чудак!
И захохотала так, что ее смех был слышен на краю села. Ленька поднялся, протер глаза. Был день. Сухая Буйвола жила своей обыденной жизнью. Быки лениво тянули бричку с бочкой; из дворов хозяйки выгоняли коров в стадо; на все голоса горланили петухи… Только теперь Ленька понял, что уснул, и уснул крепко. Ему стыдно было взглянуть на Марфутку.
— Чего ты смеешься? — буркнул он, не поднимая глаз. — Какая веселая!
— Как же не смеяться? Нашел где зоревать! Леша, ты скорее просыпайся да беги к Олегу, а то вот-вот батя заявится.
— А ты куда собралась?
— Быков запрягать.
— Умеешь? — удивился Ленька.
— А то! Батя сказал, что сегодня мы отправимся в отару. Да беги к Олегу!
И Марфутка помчалась по улице, только пыль вспыхивала из-под ее босых ног. Ленька не успел уйти к Олегу. За ворота вышел Григорий. Он стоял, покручивал ус и усмехался.
— Чего вы, дядя Гриша?
— Проснулся?
— Я не спал. Так, вышел посмотреть село.
— И как? Нравится Сухая Буйвола?
— Ничего… Приличная.
— Алексей, а ты, случаем, не лунатик? — спросил Григорий, подойдя к Леньке. — Есть такие, что во время полнолуния не лежат на одном месте: засыпают, к примеру, в чулане, а просыпаются на завалинке. Но зараз не полнолуние.
Ленька молчал: нечего было сказать.
— Перед утром я вышел, — продолжал Григорий, — смотрю, кто-то спит. Кто ж это, думаю? Подошел, а ты так сладко спал, что будить тебя стало жаль. Ты что, или тоскуешь по дому, или не выспался?
— Я, дядя Гриша, врать не буду, не умею, — сказал Ленька, пряча пылавшее лицо, — но мне тут, у вас тоскливо. Может, это с непривычки.
— И я так думаю, — согласился Григорий. — Ты вот что, Завьялов Алексей, бери себя в руки. Жить вам тут будет труднее, чем в Грушовке: не будет той вольницы, и вообще вы не на гулянки приехали, а к труду приобщаться. Так что надо сразу же внушить себе ту мысль, что с сегодняшнего дня вы чабаны. — Григорий улыбнулся, покрутил ус. — Нет, конечно, не сразу станете чабанами, сперва так поживете в отаре, ознакомитесь, потом побегаете за сакманами.
— Дядя Гриша, а что такое сакманы?
— Нерусское слово, а у чабанов прижилось. Это, Леша, небольшая кучка овец с малыми ягнятами. Вот эту кучку и называют сакманом. Все это вы на практике увидите.