Брешь

Отвернувшись от телефона, Трэвис направился было к холодильнику, когда кто-то постучал в дверь.

Он пересек гостиную, отворил дверь и увидел Пэйдж, тоже только что принявшую душ.

— Скажите, что вы еще ничего не ели, — промолвила она.

— Я еще ничего не ел.

Спустя час они сидели, скрестив ноги, на ее кровати, глядя друг на друга. Порой она опускала взгляд на свои никак не находящие места руки, а волосы падали ей на лицо так, что Трэвис просто не мог на них не смотреть.

Разговор шел о чем попало. Пэйдж, окончив школу в шестнадцать лет, поступила в Техасский университет с намерением стать историком. Но как-то само получилось, что она переключилась на нанотехнологии, и спустя четыре года темой ее магистерской работы стала попытка создания начальной версии того, что в будущем, в случае удачи, должно стать цифровым аналогом лейкоцитов, то есть в перспективе лекарством чуть ли не от всего на свете.

Когда Трэвис поинтересовался, почему она сменила специализацию, Пэйдж ответила, что со временем поняла: как бы ни было интересно прошлое человечества, куда больше ее увлекает будущее. Ничто не воодушевляло Пэйдж сильнее, чем передний край технического прогресса, стараниями лучших умов человечества продвигавшийся со все нараставшей скоростью. К двадцати одному году она уже твердо решила связать свое будущее с этим чудесным миром. А затем как-то на выходные отец, к тому времени единственный из ее живущих родственников, доставил ее в это удивительное место и познакомил с тем, чем он в действительности зарабатывает на жизнь. Для нее это стало настоящим открытием. Но выяснилось и другое. Всем, кто был близок и дорог сотрудникам «Тангенса» — таким, как Питер Кэмпбелл, — уже по одной этой причине грозила серьезная опасность. Жизнь Пэйдж подвергалась риску просто потому, что она была тем, кем была, и до тех пор, пока эта угроза не будет устранена, ей было предпочтительнее оставаться в «Пограничном городе».

— С тех пор я здесь и живу, — сказала она, обводя взглядом помещение. Расположенное на два уровня ниже того, которое предоставили Трэвису, оно было точно таким же, за исключением деталей убранства, отражавших ее личный вкус.

Их руки соприкоснулись, и он, взяв ее ладони, принялся поглаживать их, водя туда-сюда своими большими пальцами.

— У тебя были с кем-то серьезные отношения после тюрьмы? — тихонько спросила Пэйдж.

— Ни с кем, — ответил Трэвис и, помолчав, добавил: — И в тюрьме тоже.

Пэйдж рассмеялась и, оторвав взгляд от их рук, встретилась с ним глазами.

— После освобождения, — продолжил он, — какой-то части моего «я» казалось, что смысла нет и пробовать, потому что, едва начав разговор, упрешься в стенку: «О, ты из Миннесоты? И что ты там делал?»

Пэйдж снова негромко рассмеялась.

— А что, интересно, казалось другой части?

Трэвис немного помолчал, а потом ответил:

— Что это и есть мое настоящее наказание. От которого мне не освободиться вовеки. И что я его заслужил.

— За то, что случилось с… — Пэйдж замешкалась, и Трэвис, понял, что она вспоминает прочитанный ею полицейский доклад. — С Эмили? — вспомнила она. — С Эмили Прайс?

Трэвис кивнул.

— Она спасла меня от того, кем я был. Спасла мою жизнь — и фигурально, и, я уверен, даже буквально. А они ее за это убили. Я должен был предвидеть беду, предотвратить ее, но не сделал этого.

— Легко совершить ошибку, не догадываясь, на что способны другие люди, — промолвила Пэйдж. — Не думаю, что это основание для пожизненного приговора.

Он изобразил нечто похожее на улыбку и чуть крепче сжал ее руки.

В темноте их одежда словно испарилась сама собой, и осталась лишь ее кожа, такая жаркая, какой он и вообразить не мог, и ее волосы, падавшие на него, дурманя сладким запахом октябрьских яблонь. Он ощущал на ее языке привкус белого вина, которое они пили за обедом. Ощущал нежную кожу под ее подбородком, всю ее.

Позднее, молча обнимая ее, Трэвис почувствовал, как тишина вновь заполняется всеми теми вопросами, на которых они остановились. Всем тем, что упорно не сходилось, как ни старались они приладить одно к другому.

— Решительно все, сделанное «Шепотом» с момента появления из Бреши в 1989 году, было частью некоего плана. Так? — спросил Трэвис и ощутил у груди ее кивок.

— Думаю, да.

— То, что он будто бы поначалу вынужденно помогает человеку, а потом пытается установить контроль над его волей, — это чушь. Он может делать что хочет в любое время. Ничто его не принуждает и не ограничивает. Просто он напускает туману, создает дымовую завесу для тех, кто имеет с ним дело. Скажем, тогда на Аляске, когда он чуть не использовал меня для развязывания ядерной войны, могло показаться, будто эта затея сорвалась из-за того, что люди Пилгрима на своем вертолете прибыли слишком рано. Но, скажи, ты хоть на секунду веришь в это? Чертова штуковина могла предсказать выпадение выигрышных номеров за годы вперед, но предчувствовать появление вертолета за несколько минут ей было слабо… Да это мог рассчитать в уме любой наблюдатель, имей он радар и секундомер!

— Да, это малость несообразно, — прошептала Пэйдж.

— Он создавал видимость, — продолжил Трэвис, — исполнял свою роль. Но не слишком ли долго, если предположить, что каждое его действие, совершенное с момента появления в нашем мире, было направлено на то, чтобы привести все к нынешнему положению вещей? Ты ведь видишь, в чем тут проблема?

— В том, что два десятилетия — это чертовски долгий срок для достижения цели, когда речь идет о столь могущественном объекте?

— Вот именно, — подтвердил Трэвис. — Будь его целью установление контроля над «Пограничным городом» или Брешью, он бы давным-давно этого добился. Повел бы себя иначе с самого начала, прибрал тут всех под контроль, добрался до нужного человека, имеющего доступ к самому смертоносному дерьму, которым наверняка нашпиговано это место, и, используя его как марионетку, всех бы здесь перебил. Короче, что-то в этом роде. Но если так, то какого черта ему нужно на самом деле? Это должно быть нечто вне пределов его досягаемости. Находящееся настолько далеко, что ему потребовались все эти годы и эти хитроумные интриги. Что это может быть?

Некоторое время Пэйдж молчала, потом лоб ее сморщился.

— А вдруг ему нужно нечто такое, что до настоящего времени было недоступно? — спросила она.

Трэвис задумался. Догадка звучала правдоподобно. И уж точно была гораздо лучше любых его соображений, поскольку у него таковых не имелось.

— Нечто вроде нового объекта? — предположил он. — Который мог бы только что появиться?

— Не знаю. Ни один из недавно появившихся уникальных объектов не был особо могущественным или опасным — во всяком случае, насколько мы знаем.

Они снова погрузились в молчание: в тишине Трэвис слышал, как работает вентиляционная система здания. Он уткнулся лицом в макушку Пэйдж, и каждый его вздох наполнялся ароматом ее волос.

— Тут есть один момент, беспокоящий меня больше всего остального, — заговорил он после затянувшейся паузы, снова умолк, размышляя, с чего начать, и продолжил: — Мы ведь сошлись на том, что Пилгрим не настоящий враг, верно? Я не в том смысле, будто он ни в чем не виноват; скорее всего «Шепот» остановил свой выбор на нем, именно зная, на что этот человек способен. Однако, что бы ни воображал на сей счет Пилгрим, на самом деле всем заправляет «Шепот». Пока все вроде складывается, верно?

— Верно.

— Но ведь «Шепот» — это всего лишь машина. Это инструмент, который не может сам выбирать свое предназначение. За него это должен был сделать кто-то другой.

— Ты имеешь в виду, кто-то другой по ту сторону Бреши? — уточнила Пэйдж после долгой паузы.

— Да.

Он ощутил, как дрожит под его ладонью ее спина.

— Если это так, — сказала она, — то у нас никогда не было ни единого шанса.

Трэвис попытался придумать какую-нибудь успокаивающую реплику, но не получилось, и единственное, что он смог сделать, — обнять ее покрепче. Это тут же встретило ответный отклик: она тоже прижалась к нему. Так он и лежал, прислушиваясь к ее дыханию, чувствуя, как постепенно расслабляется ее тело, и вновь и вновь прокручивая в голове все те же вопросы и гадая, с кем — или с чем — им приходится иметь дело. За этим его и сморил сон.