Последний фуршет

— Я похожа на этого типа из греческой мифологии, который перевозит умерших через реки подземного царства до врат Аида, царства мертвых? — Ее тонкие брови изогнулись и замерли. — В общем, что-то есть. Он тоже на этом зарабатывал.

— Правда? — изумилась Лиза.

— За перевоз платили и там, — кивнула Ксения Петровна.

— Бросьте, — недоверчиво усмехнулась Лиза.

— Смеешься, а я знаю. Для уплаты за перевоз покойнику клали в рот монету. Но это их проблемы, — она махнула рукой, на мизинце сверкнуло серебряное кольцо с желтым топазом. Ксения Петровна не расставалась с камнем своего знака Зодиака. Она была Скорпионом. — Но слушай дальше, я отвлеклась. То, что мы проделали, называется зачатие с использованием высоких технологий. Мы провели оплодотворение в пробирке.

— Так я... что же, на самом деле ребенок из пробирки? — воскликнула Лиза, и лицо ее побледнело. А потом покраснело. Рыжеватые волосы, казалось, вспыхнули огнем на фоне красных щек. Зеленые глаза стали еще зеленее.

— Да. Хирургическим путем мы извлекли у Надежды из яичника яйцеклетку, потом поместили ее в чашку Петри и смешали со спермой твоего отца. Через два дня оплодотворенные яйцеклетки...

— Десяток, что ли? — насмешливо спросила Лиза, стараясь унять волнение. Она-то думала, что ее зачали совсем не так...

— Не насмешничай, — остановила Ксения Петровна. — Это дело обычное. Да, их несколько, мы все пересадили в матку твоей матери. Очень часто в таком случае возникает два плода. — Она внимательно посмотрела на Лизу.

— Вы хотите сказать, у меня... был или мог быть...

— У твоей матери было два плода. Но опять-таки, как часто случается, выживает один. Точнее, мы позволяем выжить одному.

Лиза потрясенно смотрела на Ксению Петровну.

— Говорите, — бросила она хрипло.

— Хорошо. Скажу. Вместе с тобой развивался мальчик. Но его...

— Убили? — прошептала Лиза.

Ксения Петровна, словно не слыша, продолжала говорить:

— Мальчики слабее, обычно доктора выбирают сильного... К тому же твоя мать не смогла бы выносить обоих. Вы погибли бы оба.

Лиза чувствовала, как перехватило горло.

— Так вот почему они упоминали о мальчике? О том, что я одна за двоих? А мама... однажды она плакала, как мне... значит, не показалось, а на самом деле...

— Я летала в Петропавловск-Камчатский. Я должна была руководить родами, — призналась Ксения Петровна.

— Это вы... вынимали меня на свет? Господи, — выдохнула Лиза. — А... Надежда Сергеевна? Она...

— Надежда в это время копала в Средней Азии.

— Подумать только, — прошептала Лиза.

Ей все время казалось, что у родителей есть какая-то тайна. Они словно договорились о чем-то не вспоминать, не говорить. Теперь открылось, что это...

— Мой отец был согласен на то, что вы сделали? Ведь нельзя обойтись без его участия?

— Ему ничего не оставалось делать. Он любил Ирину, но не мог отказаться от собственных принципов. Ему нужен был ребенок, которого родила бы она. Детей от другой женщины он не хотел. Тогда Ирина рассказала мужу все. Родители уехали из Москвы, чтобы она рожала тебя не здесь.

— Как странно, — сказала Лиза, — я всегда ощущала себя составленной из каких-то кусков. Не цельной. Неужели поэтому?

Ксения Петровна вскинула брови:

— Кто знает.

Они молчали. Тикали часы на стене.

— Почему вы мне не рассказали, когда была жива Надежда Сергеевна?

— В Европе существует закон, по которому человек может знать, что родился от донора. Но кто этот донор — нет. Мне такой закон нравится.

— Но мы же...

— Законы должны быть одинаковы для своих и чужих, — строго сказала Ксения Петровна. В ее тоне улавливалось что-то, не позволяющее спорить.

— Поняла. Какая вы... мудрая, — проговорила Лиза, чувствуя, что все внутри дрожит. Лучше бы ей сейчас встать и уйти, уехать в Валентиновку. Там, наедине с собой, прокрутить в голове все услышанное. Но она не могла себе этого позволить. Ксения Петровна сказала, что они сегодня проведут вечер вдвоем.

В окно стучали дозревающие плоды бешеного огурца. Этакие шарики, покрытые колючками. Они вились до окон мансарды по капроновой нитке, которую Лиза сама натянула. Еще вчера она казалась себе похожей на этот шарик с колючками. Но сегодня, едва открыв глаза, почувствовала — она другая.

Ночью порывы ветра были такими сильными, что ей захотелось встать и посмотреть, что происходит за окном. Отбросив легкое одеяло, ступила на мохнатый коврик из овечьей шкуры. Отдернула занавеску. Уличные фонари не горели, ночь стояла черная и глухая. Лиза снова легла в постель и на удивление быстро и спокойно заснула.

Утро выдалось пасмурное, небо было обложено облаками, но среди них угадывались просветы. Ветер больше не трепал огуречные плети, поэтому колючие плоды спокойно висели перед стеклом. Как будто ночью они своим стуком пугали темноту.

Небо светлело, Лиза наблюдала, как ширятся разрывы, и настроение поднималось. Ей казалось, то же самое происходит и в ее жизни. Тьма уходит, появляется свет.

В эту ночь ей снились родители. Они были такие молодые, какими она их не помнила.

Лиза быстро встала, выбежала из дома и прошлась босиком по мокрой траве. На лужайке все еще стояли лужи, а тазик, который она вечером не убрала из-под яблони-китайки, был полон.

Девичий виноград наполовину побагровел. Первыми обрели осенний цвет плодоножки, как будто темной ночью кто-то кисточкой покрасил их все. На них топорщились зеленые прыщики ягод. Виноград девичий, значит, и плоды такие же — ненастоящие, несъедобные. Гроздья были странной формы, их очертания напоминали кристаллическую решетку из учебника физики.

Шумели деревья, им вторило шоссе, а может, наоборот. Господствующий ветер здесь всегда западный, поэтому кусты и деревья кренились на восток. Как она сама, к Японии, посмеялась над собой Лиза.

И еще в эту ночь ей снился Славик. Этот сон наполнил ее странной печальной нежностью.

С тех пор как Лиза развелась, она ничего не знала о бывшем муже. Ни у кого не спрашивала о нем. Впрочем, и ни с кем из того круга не встречалась. Теперь она занималась другим делом, а значит, совершенно иные люди окружали ее. Интересно, какой он сейчас? За два года Лиза сама переменилась, не узнать.

Она втянула воздух. Он был прозрачный, влажный и щекотал нос. Лиза поморщилась. Люди, поняла она, видят тебя такой, какой ты предстанешь перед ними. Они требуют от тебя то, на что ты согласна сама.

Как странно, думала Лиза, в Валентиновке она впервые почувствовала себя цельной. Часто вспоминала Надежду Сергеевну. Зеленые, похожие на Лизины, глаза этой женщины всматривались в нее. Что было в них? Одобрение? Беспокойство? Или что-то большее — беспричинная, казалось бы, любовь? Все-таки жаль, что крестная не сочла возможным при жизни Надежды Сергеевны рассказать Лизе, кто она для нее. Но... Ксения Петровна не хотела лишних волнений для Никаноровых на излете дней.

Единение родных... Лиза теперь чувствовала это тоньше. Она помнила, что чем дальше отходила от матери, тем сильнее тянулась к отцу. То, что рассказала Ксения Петровна о тайне ее рождения, расставило по своим местам события и ощущения прежней жизни. Теперь у нее нет ни одного вопроса ни о родителях, ни о себе...

Лиза вздрогнула, услышав свой полудетский голос.

— Ну и родите себе мальчика, — сказала она однажды, когда отец обронил: «Вот если бы ты была мальчиком...»

Увидела лицо матери и удивилась, как оно побледнело. Как поспешно та вышла из гостиной в ванную и заперлась там.

Лиза не знала, что они не могли никого родить.

— Ты наша единственная и неповторимая, — говорил отец. Теперь она знала, что он имел в виду.

Действительно, на жизнь человека влияет все, Ксения Петровна права, думала Лиза.

— Даже то, — объясняла крестная, — каким образом ты вышел из утробы матери. Это доказано.

— На мою жизнь — тоже? — удивлялась Лиза.

— Конечно. Ты кесаренок. В твоей натуре — сочетание бесстрашия и опасливости. Я тебе уже объясняла. Знаешь, у меня есть одна знакомая, которая не может носить свитер с высоким воротом. Он давит ей шею. Даже самый мягкий. Ей подарили свитер из нежнейшей шерсти альпаки — есть такое животное в Латинской Америке, так она отдала его мне.