Полосатый катафалк (сборник)

10

Днем фергюсоновское жилище производило внушительное впечатление: современный серо-зеленый дом из камня, дерева и стекла, невысокий, искусно вписанный в пейзаж. Он не выделялся на фоне моря и холмов, а сливался с ними.

Дверь открылась, едва моя машина свернула на подъездную аллею. Из дома вышел полковник Фергюсон, а за ним по пятам — Падилья. Вид у Падильи был бледноватый и не первой свежести, но он сумел улыбнуться. Угрюмое лицо Фергюсона застыло в глубоких неподвижных складках. Подбородок вокруг ссадины покрылся густой щетиной — угольно-черной вперемежку с серебряно-белой. Он подошел к моей машине.

— Какого черта вам тут надо?

— Естественно, я беспокоюсь о вашей жене…

— Это мое дело. Я сам решаю. Я вышел из машины.

— Но и мое, хочу я того или нет. И требовать, чтобы я сидел сложа руки, вы не можете.

— А я вот сижу.

— Больше вы никаких известий не получали?

— Нет. Но одно я вам все-таки скажу, хоть это вас и не касается. Я связался с управляющим банком — деньги будут готовы.

— Раз уж вы зашли так далеко, почему бы не сделать еще шаг и не обратиться к властям?

Он ощетинился:

— Чтобы Холли убили?

— Вы можете обратиться к ним тайно, без фанфар.

— А толку? Раз у преступников есть связь с полицией?

— Этому я не верю. Они вас просто запугивают, стараются парализовать, чтобы вы не принимали никаких мер. Как я вам уже говорил вчера, я знаю местную полицию: очень порядочные люди.

Падилья беспокойно нахмурился. До известной степени я разделял его тревогу, но подавлял ее. Фергюсон слушал меня, зажав длинный подбородок между большим и указательным пальцами. Я заметил, что ноготь на большом пальце обгрызен почти до мяса.

— Рисковать я не буду, — ответил он.

— Но, возможно, рисковать вам уже нечем.

— Не понял?

— Вашей жены, возможно, уже нет в живых.

Я рассчитывал его встряхнуть, но он окаменел от ужаса. Челюсть отвисла так, что открылись нижние зубы. Он провел по губам кончиком языка.

— Нет в живых? Ее нашли мертвой?

— Этого я не говорил. Но может так случиться, что и найдут.

— Почему? Я же отдам им деньги. А они только о деньгах и думают. Зачем им причинять ей вред? Для меня деньги — ничто…

Я перебил его:

— Вполне вероятно, что деньги вы отдадите, а ее так и не увидите. Вы это понимаете, Фергюсон? Едва они получат деньги, какая им выгода возвращать ее вам? Ни малейшей, а риск большой.

— Не могут же они взять деньги и все равно ее убить?

— Они профессиональные убийцы. Во всяком случае, некоторые из них. Каждый лишний час с ними — опасность для нее.

— Зачем вы ему это говорите? Он и без вас знает. — Падилья покачал темноволосой головой. — Оставьте его в покое, а?

Фергюсон сказал сердито:

— Хватит меня опекать. Можете обо мне не беспокоиться!

— Я больше беспокоюсь о вашей жене. Возможно, ее убивают вот сейчас, пока мы стоим здесь и разговариваем, а своими деньгами вы поможете убийце спастись.

— Я знаю, что ей грозит опасность. Я всю ночь только об этом и думал. Перестаньте долбить одно и то же.

— Поезжайте в полицию.

— Не поеду. И довольно ко мне приставать!

Он провел пальцами по жидким волосам. Они вздыбились и затрепетали под ветром с моря, как серые перья. Фергюсон отошел к обрыву и остановился, глядя вниз. Я слушал, как бьется и плещет прибой — непрерывная горестная нота, пронизывающая утро.

— Оставьте его в покое, а? — повторил Падилья. — Вы хотите, чтобы он сорвался?

— Я ведь не для развлечения это делаю. Ситуация на редкость скверная, куда ни кинь.

— Но вы ее не облегчаете, мистер Гуннарсон.

— Должен же кто-то хоть что-нибудь сделать!

— Может, да, а может, нет. Вот ошибки сделать нам нельзя. Это уж точно. А если полковник прав? Он в жизни много чего видел. И достиг своего потому, что не позволял другим решать за себя.

— Беда в том, что никто ничего не решает.

— Иногда нужно ждать, и только. А перегнешь палку — и все посыплется.

— Без поучения я как-нибудь обойдусь.

Падилья обиженно отвернулся.

— Послушайте меня, — сказал я в спину Фергюсона. — Ведь это касается не только вас. А в первую очередь — вашей жены, и гораздо больше. Вы берете на себя тяжелейшую ответственность.

— Знаю, — ответил он, не обернувшись.

— Ну так разделите ее с другими. Дайте возможность помочь вам.

— Вы мне поможете, если отвяжетесь от меня! — Он обернулся. Близко посаженные глазки были сухими и жгучими. — Я должен сам с этим разобраться. Для себя и для Холли. Один.

— У вас в Калифорнии совсем нет друзей?

— Ни одного, кому я мог бы довериться. В клубе я для них пустое место. А наши знакомые в Голливуде и того хуже. У них на меня зуб, и по веской причине. Я обнаружил, что так называемые друзья моей жены жили за ее счет, как пиявки. И я ее от них избавил.

— Так, значит, здесь вы совсем один?

— По собственному выбору. Надеюсь, я говорю достаточно ясно?

— Без слуг?

— Шпионящие за мной слуги мне ни к чему. Холли только радовалась, что мы с ней тут вдвоем, и сама все делала. Я не люблю, чтобы за мной шпионили, вам понятно?

Он направился к дому, подняв голову, вздернув плечи. Рядом, передразнивая, бежала его укороченная тень. Кое-что в нем становилось понятным. Упрямый канадец шотландского происхождения, которого деньги обрекли на надменное одиночество. Но он сохранил способность чувствовать, глубины которой я и не подозревал. Трудно что-то понять в человеке, не проникнувшись прежде к нему симпатией.

Падилья не пошел за ним.

— Нельзя ли поговорить с вами, мистер Гуннарсон? С глазу на глаз. Ума у меня немного, а законы я не изучал…

Мне не понравился его осторожный извиняющийся тон.

— Можно сесть в мою машину.

Я сел за руль. Он влез в правую дверцу, закрыв ее очень мягко, словно боялся сломать. Я предложил ему сигарету и хотел дать ему огня, но он ловким движением бармена опередил меня: поднес мне зажигалку и закурил сам.

— Спасибо, Тони. Я был немножко многословен, но это профессиональная болезнь.

— Да, за адвокатами такое водится. Я подумал, не пережимаете ли вы, гоня его в полицию. Против полицейских я ничего не имею. Люди как люди, хотя видывал я, как они мажут. Да и вы это знаете. Чаще они стараются. Но иной раз просто махнут рукой и отвернутся.

— Ну, а конкретно?

— Вчера вечером я отвез Секундину Донато к ней домой. Она много чего наговорила. И дела и ерунды. Я и решил поговорить с кем-то, кто сообразит, что лучше предпринять. А к полицейским тут не обратишься.

— Почему?

Он замялся, а потом сказал быстро:

— Она думает, что Пайк Гранада стакнулся с грабителями. Только не ссылайтесь на меня. И на нее. — Он посмотрел в небо сквозь ветровое стекло, словно высматривая вертолеты. — Ей и так уж скверно, дальше некуда. Осталась без мужа, а детей кормить надо. И я не хочу, чтобы они совсем осиротели.

— Так вы ей верите?

— Сам не знаю. — Падилья затянулся так, что его сигарета сразу укоротилась на полдюйма, и выдохнул коричневато-серое облачко дыма. — Может, она и выдумывает, да только, по-моему, на такое у нее ума не хватило бы. С Гранадой она давно знакома. Когда-то он был одним из ее дружков. Она, Гэс и Гранада состояли в одной уличной шайке. Очень буйной — курили травку, крали машины, избивали прохожих. Собирались на заброшенном ледяном заводе… там где Гранада пристрелил Гэса.

— А давно это было?

— Да не так уж. Лет десять, не больше. Они же еще все молодые. Секси — они ее Секси прозвали — Секундина говорит, что как-то вечером Гэс и Гранада подрались из-за нее. Гранада играл в футбол, и голыми руками Гэс с ним справиться не мог бы. Но он его подколол. Чуточку продырявил ему грудь ножиком, и Гранада убежал. А потом на завод явилась полиция, и Гэс угодил в исправительную школу за кражу машины.

— Но это вовсе не обязательно причина и следствие.