Богдан Хмельницкий

– Благодарю пана гетмана за честь, – отвечал Выговский, – но думаю, что гетманство должно остаться в славной семье Хмельницких. Велики заслуги Богдана Хмельницкого перед Украиной: разумом и мужеством своим избавил он казаков от ярма ляшского. Казаки должны и по смерти Богдана оказывать честь его дому…

Толпа встрепенулась.

– Да, да! – крикнули казаки. – Кроме Юрия Хмельницкого никто не может быть нашим гетманом.

У старика Хмельницкого заблестели глаза от удовольствия; его тайное желание осуществлялось, но он не хотел сразу дать заметить свою радость.

– Вижу, друзья и товарищи, что вы меня любите, но я должен вам отсоветовать, – сын мой очень молод, он почти дитя, а для гетманской должности нужен муж опытный…

Хмельницкий знал слабую струну казаков, стоило только начать возражать им, чтобы возбудить в них упорную настойчивость.

– Что ж, что сын твой молод, мы окружим его опытными людьми, а всем нам будет легче, если гетманом нашим станет опять Хмельницкий. Мы будем тогда вспоминать тебя, милого нашего батька.

Хмельницкий заставил себя долго уговаривать и наконец согласился. Позвали шестнадцатилетнего Юрия и вручили ему знаки гетманского достоинства. Отец при этом ему сказа:

– Сын мой, воздавай честь старшим тебя и не пренебрегай их советами; не льни к богатым, не презирай убогих, а люби всех равно. Храни заповеди Божьи, будь верен его царскому величеству. Если же поступишь противно этому, то пусть все зло отвратится от других и обратится на твою голову. Молодого гетмана прикрыли знаменами и шапками, заиграла музыка, стали стрелять из пушек и ружей; то и дело слышались громкие восклицания в честь Юрия. Богдан же Хмельницкий так утомился, что едва дошел до своей постели и с этого времени почти не вставал более.

В начале июня в Чигирин приехали царские послы. Их встретил Юрий Хмельницкий, Выговский и войсковая старшина.

Будущий гетман отвесил низкий поклон послам и проговорил:

– Здоровы будьте, паны послы! Отец мой шлет вам поклон и просит не гневаться, что он не встречает вас. Он уже вторую неделю не встает с постели. Сегодня ему очень плохо, да и вы утомились с дороги; мы проводим вас на вашу квартиру, а завтра и повидаете отца.

На другое утро есаул привел послам богато оседланных коней.

– Здоровы будьте, панове послы! Добродий наш пан гетман велит вам ехать к нему.

Послы въехали на широкий гетманский двор, поднялись на крыльцо и в сенях встретили Выговского.

– Гетман никак не может встать вам навстречу, он очень слаб, вот сами увидите.

Богдан, действительно, лежал в постели. Лицо его сильно осунулось и пожелтело; глаза ввалились и светились нездоровым беспокойным блеском.

– Его царское величество велел спросить о здоровье твоей гетманской милости! – сказал посол, низко кланяясь.

– Благодарю его царское величество! – отвечал гетман. – Плохое мое здоровье. Вот уже который день лежу и подняться не могу.

– Бог даст, поправишься! – заметил Бутурлин. – А вот его царское величество шлет тебе и писарю твоему, и полковникам по росписи царское жалованье.

– Благодарим его царское величество! – проговорил гетман слабым голосом.

– Наказано нам, послам, еще переговорить с тобой, гетманом, о государских делах, а тебе, гетману, те государские дела от нас выслушать. – Невозможно это, – отвечал гетман. – Вы видите, какая великая скорбь меня постигла. Пусть за меня выслушает вас войсковой писарь Иван выговский.

– По указу великого государя мы присланы к тебе, гетман, и можем говорить только с тобой, а не с писарем.

– Все равно, чтобы вы мне ни сказали, я не утаю от писаря и все, что вы ему скажите, он не скроет от меня. А теперь по великой моей болезни не могу говорить о государственных делах.

Бутурлин потерял терпение и сердито отвечал:

– Все это отговорки! Не пригоже тебе это, Богдан Михайлович! Надо тебе самому слушать указ и повеление великого государя.

– Указ и повеление государя слушать я повинен, – сказал Богдан, – но ответа держать не могу. Бог даст полегчает, тогда пришлю вам сказать. Ну-ка, Иване, – обратился он к Выговскому, – попроси господ послов не побрезговать нашими хлебом-солью, да зови Анну и Катерину.

– Пан гетман просит вас откушать! – с поклоном сказал писарь послам, надевавшим свои шапки.

Бутурлин, рассерженный и обиженный приемом Хмельницкого, сухо отвечал:

– По милости его царского величества обеды у нас приготовлены дома.

– Все послы его царского величества в моем доме едали. Если вы теперь откажетесь, то я сочту это за немилость его царского величества ко мне.

– Ну, будь по-твоему! – согласился Бутурлин, снимая шапку и ферязь.

Вошла гетманша с замужней дочерью Богдана, Катериной Выговской, невесткой писаря, они низко поклонились гостям.

– Накройте столы поближе ко мне! – приказал больной. – Хочу обедать с вами вместе.

Столы подвинули к самой постели. Писарь и есаул тоже сели с гостями. После жаркого гетман сказал Выговскому: А ну-ка, Иване, вели подать венгерского да постарше. Есть я нынче разучился, а пить еще могу.

Подали кубки и бутылку старого венгерского.

– А мне, Катрю, принеси мой заветный серебряный кубок.

Катерина встала и из соседней комнаты принесла на маленькой тарелочке массивный серебряный кубок, отделанный чернью и украшениями.

– Мне его теперь, пожалуй, и не поднять, – сказал Богдан.

Он попробовал привстать, но руки и ноги совсем его не слушались. – Поддержите-ка меня! – сказал он, обращаясь к жене и Выговскому. Они встали и подхватили его под руки. Дрожащей рукой гетман поднял тяжелый кубок и проговорил:

– Да здравствует благоверный великий царь всея Руси, милостивая царица и чада их! Многие лета им и милостивому ходатаю и заступнику нашему архиепископу Никону и всему освященному собору, боярам и думным людям, христолюбивому воинству и всем православным христианам. Да покорит Господь Бог под ноги великого государя не только иноверцев, еретиков, но и самого поганина, басурмана туркского султана.

Он осушил кубок, упал в изнеможении на постель и так ослаб, что не мог более ничего говорить.

Послы прожили больше месяца. Гетману становилось то хуже, то лучше, но он не переставал заниматься делами. Московские послы особенно были недовольны его сношениями со шведами, с Ракочи и с Молдавией.

– Вы обещали служить одному великому государю, – говорили они, – а теперь дружите с неприятелем Карлом-Густавом и обещаете помогать ему войском запорожским.

Гетман вспылил.

– Со шведским королем у меня давняя дружба, с тех пор, когда я еще не был в подданстве его царского величества. Шведы люди правдивые, они всегда держат свое слово, а его царское величество помирился с ляхами и нас хотел отдать в их руки. До нас дошли слухи, что его царское величество посылает двадцать тысяч человек войска на помощь ляхам против шведов и казаков. Мы же всегда готовы были служить его царскому величеству, когда и в подданстве его не были. Уговаривали крымского хана и не пускали его разорять города царские. Если бы я теперь не сошелся со шведами да с Ракочи, да с волохами и татарами, то они соединились бы с ляхами, побили бы нас, а потом дошли бы и до Московии.

Положение Выговского между недовольными послами и раздражительным больным гетманом было крайне затруднительно. Он уговаривал послов:

– Не сердитесь на гетмана, он болен и от болезни стал запальчив и раздражителен; он и нас всех бранит, за что-нибудь малое так рассердится, что и подойти к нему нельзя.

Бояре, видя, что от гетмана они ничего не выпытают, старались узнать у писаря, какие дела ведет гетман со шведским послом и приехавшим от Ракочи посланным; но Выговский уклонялся от ответа, уверяя, что послы приехал заявить о любви к запорожскому войску. Послы настаивали на свидании с самим Хмельницким, но он, действительно, был так слаб, что долго не мог принять их.

Явился, наконец, в Чигирин и польский посол, уполномоченный заключить с Хмельницким договор против шведов и Ракочи. Король думал разжалобить гетмана, укоряя, что он навлекает новую гибель на свою родину, заключая союзы с иноземцами.