Богдан Хмельницкий

Переправа затянулась еще на несколько дней. Пленные казаки покачивали головами, говоря втихомолку:

– Опростоволосился наш батько. Нагрянуть бы на них теперь, от них бы и духу не осталось.

В лагере Хмельницкого в это время происходило торжество: приехал хан с ордой и его шумно встретили.

– Доброго здоровья его ханскому величеству! – почтительно встретил гетман хана.

– Мое-то здоровье при мне, а вот тебе, мятежнику, скоро не сносить головы! – далеко не дружелюбно встретил его Ислам-Гирей.

– За что изволит гневаться на меня ханское величество? – еще почтительнее проговорил Хмельницкий.

– Как на тебя не гневаться! – сурово воскликнул хан. Зачем нарушаешь договоры? Сидел бы смирно в своем Чигирине. Зачем опять потревожил нас? Ты думаешь, что все будешь загребать нашими руками жар?

– Ваше ханское величество, напрасно изволите гневаться на своего верного слугу! – отвечал гетман. – Если сам падишах объявил нам свою дружбу, то не следует хану, вассалу его, с ним спорить.

– Султан мог принудить меня, – гордо отвечал Ислам-Гирей, – но буду ли я еще для тебя желанным союзником, это мы увидим! Гораздо было бы лучше, если б ты соблюдал договор. Я взял бы деньги с ляхов, а потом вместе с ними пошел бы войной на Москву.

– И теперь, ваше ханское величество, получите хороший ясыр, а, быть может, и самого короля в плен возьмете.

– Следовало тебе его брать тогда, когда он уж был в твоих руках, –угрюмо отвечал хан. – А теперь я охотнее соединился бы с королем, чтобы наказать тебя, хитрая лисица, – с гневом сказал хан, уходя в свой шатер. Такая встреча не могла успокоить гетмана. Он в волнении ходил по своей палатке, обдумывая, чем умилостивить хана, когда вошел к нему гонец казацкий.

– Батько! – с испугом проговорил он. – Наш отряд встретился с князем Еремой. Я не видел, побили ли их, но ляхов втрое более, чем наших; побьют наверное.

– Убирайся вон! – сердито крикнул Хмельницкий. – Нашли с чем посылать гонца; разве я могу теперь двинуться на помощь; пока дойду, до тех пор и косточек от них не останется.

Видя, что гетман гневен, казак поскорее убрался. Хмельницкий позвал Чорноту и долго с ним советовался.

Вернувшись к себе, Чорнота выбрал трех казаков и послал их к гетману. – Скачите тотчас же к Берестечку, ухитритесь попасть в плен и уверьте ляхов, что мы двигаемся к Дубно, – приказал гетман. – Если которому-нибудь из вас удастся убежать и он принесет мне известие о том, что предпринимает король, я награжу его атаманством.

Казаки поклонились и поскакали к Берестечку. Следом за ним двинулись татары, а Хмельницкий пошел к Дубно. Почти уже у самого города его нагнал один из трех казаков, посланный в польский лагерь.

– Я прямо от ляхов из плена, батько! – сказал он. – У них там такой содом, что убежать не трудно. Остальные двое тоже бегут за мной, я только их опередил.

– Что же там делается? – спросил гетман.

– Сначала нам поверили и король хотел было уже послать конницу под Дубно, да князь Ерема помешал. Он, как серый волк, рыщет впереди королевского войска, наткнулся опять на наших и разнюхал все. Прискакал к королю и говорит: "Не идите на Дубно, казаки хотят перебить поляков, когда они будут переправляться через реку Икву, а хан уже близко и сторожит обоз, как только вы уйдете, нападет на него". – Нечистая сила сидит в этом Ереме! – с гневом проговорил Хмельницкий. – Колдун он, что ли? Уж попадись он только в мои руки, такую князь придумаю, какой и не слыхивали. Что же дальше? – спросил он у казака.

– Король вернул отряды, отправленные в Дубно, и стал переправлять остальное войско с левой стороны на правую. Вот тут-то и началась у них суматоха; кричат, спорят, за возы дерутся, а начальники торопят. Ночью, как зажгли лучины, никто не узнает друг друга, вот мы и утекли из до дому…

– Ну, уж поймаю этого Ерему! – крикнул Хмельницкий. – Позвать ко мне атаманов; выберу самых храбрых и пошлю на него силу казацкую.

Казаки поскакали навстречу князю Иеремии и нашли его недалеко от Берестечка. Началась упорная битва. Поляки стали ослабевать, Вишневецкий послал за подкреплением. Прискакали свежие силы славной польской конницы, опять засвистели в воздухе копья, замелькали казацкие сабли, а князь Иеремия, как вихрь летал на своем коне перед рядами и ободрял ослабевших. Пришлось опять послать за подкреплением; казаки дрались, как львы, и наконец поляки принуждены были отступить.

Вишневецкий, видя, что ему не совладать с казацкой силой, хотел уже двинуться к Берестечку, как вдруг с другой стороны показались новые хоругви.

Пан Конецпольский, пан Конецпольский со своими драгунами! –пронеслось среди войска.

Ободренные новым подкреплением, воины Вишневецкого сплотились, перешли в наступление. Конецпольский же напал в тыл казакам и к ночи от мужественных борцов остались только груды трупов да немного пленных, попавших в руки ляхов.

В это же время польским разведчикам удалось захватить несколько татар; те в один голос показали, что хан неохотно начал войну и ждет удобного случая, не навлекая на себя гнева султана, оставить Хмельницкого. Король тотчас же велел разгласить эту весть по лагерю, чтобы ободрить войско, всего более боявшегося татар. Однако, несмотря на показания пленных, 18-го июля на горизонте вдруг показались татары и через минуту туча стрел взвилась над лагерем. Все засуетились. Хлопы закричали и стали прятаться, войско поспешно построилось, начальники отдавали приказания. Все были уверены, что это сам Ислам-Гирей с ордой. Но страх был преждевременный; оказалось, что это только передовой татарский отряд, вызывавший поляков на гарцы.

Несколько польских смельчаков выехали из лагеря и сразились с татарами. Один из татар налетел на поляка, но тот поднял свое копье, быстро опустил его и татарин мертвый упал с коня, головой к своим. Татары ждали первой жертвы гарцов и бросились к тому месту, где упал их товарищ. Увидав, что он лежит на земле ногами к польскому лагерю, они дико взвыли, оставили гарцы и быстро поскакали к своим.

– Что с ними? – спрашивали новички шляхтичи.

– У них это считается дурной приметой, когда первый мертвый упадет головой к своим. Значит, будет неудача.

Всю ночь польская сторожевая конница простояла в открытом поле в ожидании неприятеля. На рассвете вдали показались казаки, надвигавшиеся, как грозная туча, с шумом, криком, песнями. Они разбили свой лагерь верстах в пяти от поляков. За казаками появились и татары. Казаки и татары тотчас же по приходе бросились на неприятеля. Целый день продолжалась битва: ни та, ни другая сторона не уступала. Бились до ночи и только темнота прекратила сражение. И поляки, и казаки приписывали себе победу. Хан расположился в ставке на холме, отсюда он мог видеть весь ход сражения. Его окружали мурзы; им он сообщал свои замечания.

– Много ляхов, ой много! – говорил он. – Я и не думал, что у короля так много войска.

– Хмель тебя обманул, высокий повелитель! – заметил хитрый мурза Белибей. – Он нарочно говорил, что у короля и тридцати тысяч не наберется. – А нельзя ли нам как-нибудь помириться с ляхами? – обратился хан к своим советникам.

– Ляхи и сами не прочь помириться с тобой, – отвечал Белибей. – Пусть дерзкий казак сам сражается с ними, как хочет.

– Я бы рад был его бросить, – заметил хан, – да только надо, чтобы было за что, а не то мне придется отвечать перед султаном.

Мурзы поддержали Белибея и говорили, что надо уйти от Хмеля.

Весть об этом дошла до казаков. Ивашко вбежал в палатку гетмана и, едва переводя дух, проговорил:

– Я сейчас от татар. Нехорошие вести, батько.

– Что такое? – с испугом спросил Хмельницкий.

– Хан хочет перейти к ляхам.

– Бессовестный татарин, – с сердцем сказал Хмельницкий.

Он тотчас же пошел к Ислам-Гирею.

Последние воины татары вернулись уже с поля. Хан сидел в своей палатке, поджав под себя ноги и задумчиво покуривая трубку. Он гневно взглянул на гетмана.