Читать не надо!

Так что же меняется, когда писатель становится литературным авторитетом? Ничего. Разве только то, что лишь литературный авторитет и становится писателем в полном смысле этого слова. Потому что нет охотников взваливать на себя неблагодарный труд оценки литературного авторитета. Книгу литературного авторитета едва ли читают редакторы, едва ли читают критики, едва ли читают даже и те, кто присуждает ему премии. Быть авторитетным писателем означает получить дипломатическую неприкосновенность в литературном мире, обладать неоспоримым, непререкаемым авторитетом в литературе. Это означает также жить на доходы, текущие с бездонного счета, именуемого «Авторитет». Авторитетный писатель становится для прочих писателей подходящей фигурой как автор обложечной рекламы (сам книги не читающий), что в свою очередь еще приумножает его авторитет. Авторитетный писатель непременно вхож во все антологии, как местного, так и международного масштаба (если редакторам надо подыскать пару имен из отдельно взятой литературы), его имя непременно присутствует в программах учебных курсов литературы. Быть литературным авторитетом означает получить пропуск в вечность. А что такое история литературы, как не история литературных авторитетов?

Недавно я загорелась мыслью проверить, насколько высок мой литературный авторитет. Выяснилось, что причин для тревоги у меня нет. Интернет выплюнул мне приличное количество ссылок, где упоминается мое имя. Что сказать: я почувствовала себя истинным авторитетом. Я обнаружилась в составе примерно двух десятков ссылок на резюме одного литературного критика из города Афины, штат Огайо. Чтение мною лекций было упомянуто, среди примерно полусотни других мероприятий, в программе семестра одного из университетов, который я посетила однажды, даже не подозревая, что мои слушатели окажутся опытными пользователями Сети. Я оказалась упомянутой еще примерно в сотне прочих ссылок на внушительной веб-странице телевизионной критики, попала в число двух сотен имен, упомянутых в одной книжке про войну на Балканах, и еще примерно трех сотен имен, упомянутых в другой книжке про войну на Балканах.

Я быстро прикинула: если я катапультируюсь в космос, это также отразится в виде ссылок на моей веб-странице. Именно так обеспечиваем мы себе вечную жизнь. Ведь смертны только люди. Мы же нечто иное, мы — авторитеты. Единственное, что способно нарушить нашу вечную жизнь, это обесценивание необходимых литературных авторитетов. Но пока не наступило еще то время, ты будешь «ГУГЛить» меня, я буду «ГУГЛить» тебя…

1997

Аура гламура

Мне почему-то недавно вспомнился бедный профессор Барнард, специалист по пересадке сердца, озаривший общественный небосклон в семидесятых и затем куда-то сгинувший. Его пример доказывает, что многие профессии, сколь бы прогрессивны они ни были, не обладают достаточным звездным потенциалом. Суть звездного потенциала состоит в убежденности широких масс, что все они, буквально каждый из них, если немного в жизни повезет, сможет оказаться на месте телевизионной звезды. В случае с доктором Барнардом, отринутые, обреченные на безвестность массы быстро сообразили, что все могут сделаться пациентами, но не все способны стать хирургами. И доктор Барнард сошел со своего звездного пути, удалившись в профессиональную безвестность. Похоже, аура гламура сохраняется лишь за публичными профессиями, которые создают иллюзию, будто каждому эта профессия доступна.

На нынешнем медийном рынке литература также обрела ауру гламура. Как случилось, что теперь буквально все кинулись занимать места, прежде оставляемые изгоям, книжным червям, романтикам и неудачникам? Деньги? Возможно. Но отчего тогда даже материально обеспеченные кинозвезды кидаются пробовать себя в качестве авторов детской книжки или романа, не довольствуясь написанием автобиографий, которых от них ждут? Отчего таких серьезных людей, как теоретики литературы, психологи, доктора, влечет туда же?

В ноябрьском номере журнала «Гардиан» за 1997 год была опубликована язвительная переписка между искусствоведом Дэвидом Ли и Трейси Эммин, преуспевающей молодой художницей и хозяйкой галереи. Ли посмел заявить, что суперсовременное произведение искусства — это чистое мошенничество, и, кроме того, обвинил молодых художников в безграмотности. Молодая дама резко парировала: «Ну и что, если я безграмотна? Права голоса меня еще никто не лишал!»

Ответ молодой художницы отражает основной пафос современной индустрии искусства. На таком демократичном рынке каждый имеет право творческого голоса. Многие века искусство за редчайшими исключениями было вотчиной «образованных», а сегодня рынок распахивает двери перед каждым. Фактически «безграмотные» в искусстве зачастую становятся коммерчески более успешными, чем «образованные».

И все же разве лишь по этой причине такое множество людей пробует свои силы на творческом рынке? Несмотря на очевидность убеждения «это может каждый», искусство, как это ни парадоксально, сохранило ауру исключительности. Помимо всего прочего область искусства создает иллюзию: раз оказавшийся здесь останется здесь навеки. Мы создали настенное граффити — некую книгу — и, кто знает, может, самим этим действием уже вписали свое имя в равнодушный почетный круговорот вечности.

Рынок уничтожил замкнутые учреждения культуры — академии и факультеты; растоптал старомодных арбитров искусств, «блюстителей хорошего вкуса», теоретиков искусства и литературы; распустил строгих и требовательных критиков, прошелся катком по господствовавшим эстетическим критериям ценностей. И установил свой собственный железобетонный критерий коммерческой эстетики, а именно: то, что продается, хорошо; то, что не продается, плохо. Многих привлекает эта примитивная коммерческая формула, они усматривают в ней шанс для себя. Старая коммунистическая утопия, согласно которой искусство создается и потребляется каждым, возведена современным рынком в реальную возможность.

Понимая, что их навеки лишили привычного статуса неприкасаемых неудачников, писатели радикально поменяли свой имидж. Чахоточные неврастеники, нескладные растяпы, пьянчуги, недотепы, богема, тощие мужчины и женщины в черных шерстяных свитерах, подпирающие спинами густо заставленные книгами домашние книжные полки, бородатые интеллектуалы в твидовых пиджаках с академическими заплатками на локтях и книжкой в руке, очкарики-курильщики трубок и сигарет — все они отошли в далекое прошлое.

Хотя издательская индустрия именует писателей «поставщиками ассоциативных услуг», их работа шире этого понятия. Они также поставщики имиджей. В наши дни писатели все чаще и чаще приспосабливают свой имидж к содержанию своих книг и содержание своих книг — к своему имиджу. Так, С. М., современная американская литературная звезда, сфотографировалась в белом прозрачном платье у входа в вонючий туалет. Эта фотография отражает основное содержание ее романа, выполняет роль визуальной книжной рекламы и даже более того: она будоражит воображение читателя догадкой, что именно она, сама писательница, а не героиня романа, возможно, на самом деле и была участницей темных эротических занятий, описанных в нем.

Следуя жестоким законам рынка, писательницы принимаются подтягивать кожу на лице, оправдываясь тем, что этого требует профессия. Писатели на фотографиях все чаще и чаще интеллигентно демонстрируют свои бицепсы или обнажают волосатый торс. Каждый смотрит с фотографии уверенно, как бы говоря: «Я знаю, что делаю». В кратких биографиях на обложке ни один не упоминает даты своего рождения, зато все радостно подчеркивают моральную устойчивость, перечисляя подробности личной жизни: верный супруг, отец двоих детей… Если писатель внешне привлекателен, его фотографию помещают на обложке. Фотография ориентирована на возраст читателей: авторы хотят молодо выглядеть как можно дольше, чтобы их имидж привлекал максимально широкую аудиторию потенциальных читателей. Они благодарят за помощь, помимо мужей и жен, редакторов, агентов, друзей и вдохновителей, любимых кошек и собак, чтобы расширить свою аудиторию еще и за счет любителей животных.