Страница 36 из 47
– Егор, дай я им первый за Андрея Федоровича, за Косту, а, Егор? Уважь!
Столько ли мольбы было в голосе Ивана или повлияло что-то другое, только Егор молча уступил оружие. И вдруг, уронив голову на руки, скрипнул зубами и сдавленно застонал. В горячке никто не обратил внимания на его стон.
Иван отчетливо, как на учении, щелкнул затвором, досылая патрон в казенник, сказал шепотком:
– Н-ну, послужи, красавица.
И, умостив ствол между двух камней, прикладываясь, широко раскинул локти.
Целился он старательно, долго, а выстрелив, помянул капитана Хазенфлоу и что-то из корабельного такелажа.
– Плавней, не дергай, – строго напомнил из-за его плеч Шмелев, – неужели заново тебя учить?
Егор продолжал лежать, не поднимая головы. Тугими пузырями лопались выстрелы. Раздельно чертыхался Иван Корнев. Все ближе подвывали овчарки.
Однако после третьего выстрела Иван с размаху хлестнул ладонью по каменной плитке.
– Есть один! Списан!
– Старшина, не увлекайся, – хмуро предостерег его Шмелев. – Обходить бы не стали. Скорее до леса добираться надо… Эх, тебя-то только и недоставало!
Рослая, волчьей масти, овчарка, вывернувшись из темной норы каменоломни, яростными скачками рванулась в гору. Шерсть ее свирепо взъерошилась на загривке.
Шмелев неспешно, не поднимаясь с колен, вскинул винтовку. Пес, опустив лобастую голову, носом держась за след, бежал к нему.
Выстрел грохнул, когда до ищейки осталось не больше двадцати шагов.
Две напряженные силы столкнулись в яростно ощетинившемся звере – инерция могучих бросков его мышц и валящая на землю, опрокидывающая сила свинца.
Пес, ощерясь, вскинулся на задние лапы, перевернулся в воздухе и витком спущенной пружины полетел под откос.
Вторую овчарку проводник так и не спустил с привязи. Беснуясь заливистым лаем, она рвалась из его рук где-то за грудами камней.
– А ну, в лес, под елки! – вскидываясь с колен, прикрикнул Шмелев и, только сейчас увидев уткнувшуюся в ладони голову Егора Силова, нагнулся над ним и положил руку на его вздрагивающий потный затылок. Глуха застонав сквозь сцепленные зубы, Егор поднял голову. Он был мертвенно бледен, сразу стала заметна на осунувшемся лице ржавчина молодой светлой бородки.
Из уголка его поблекших, уже обведенных синевой губ стекала алая струйка.
– Куда?-озабоченно спросил Шмелев, стаскивая с себя форменку и тревожно взглядывая на небо – не сверкают ли плоскости снижающегося с выключенным мотором самолета?
– Под ключицу, – отчетливо сказал Егор и, упершись левой рукой в камни, приподнялся. Глаза его смотрели сосредоточенно, грустно.– Меня еще там чиркнуло,– он ткнул пальцем под гору и вдруг весь перекосился от боли, вызванной резким движением.– И надо думать, крепенько, товарищи, садануло… Главное, крови-то во мне не так уж и много осталось после нынешней зимы. Только не хотел я вам праздника портить. Все равно не помочь.
Чертыхаясь и все косясь на небо, Шмелев рвал на полосы рукава форменки, бинтовал плечо и грудь Егора. Небо еще молчало, но, вероятно, где-то за первой гористой складкой Хазенфлоу или Туриньи, натужливо крича в телефонную трубку, уже вызывали аэродром.
Егор, морщась от боли, следил за спорой возней крепких рук своего командира.
Тряпки быстро намокали – из грязно-серых становились яркими и свежими, как полотнище нового знамени.
– Эх, кабы в руку, либо в ногу… – безучастно глядя на окровавленные самодельные бинты, через силу сказал Егор.– Ну, тогда… еще было бы о чем говорить… А так зря вы трудитесь, товарищ капитан-лейтенант, не задерживайтесь… Я еще пройду с вами… на сколько крови хватит.
Поддерживаемый товарищами под руки, он медленно поднялся и, закусив губы, окровавленный, бледный, упрямо побрел вперед.
Шли медленно, трудно. Вся надежда была на лес, зубчато и плотно подступивший к подошве ближней горы.
Шмелев достал вдруг из кармана пачку махорки, взятую из полевой сумки убитого им итальянца и наспех стал разбрасывать пригоршни табаку себе под ноги.
– Павел Николаевич, да вы что? – испуганно вскрикнул Иван. – Она же нам дороже хлеба!
– Пусть понюхают, – не слушая, сосредоточенно пробормотал Шмелев, продолжая сорить табаком. – Махорочка крепкая. Она их сразу со следа собьет. Ну, марш!
Ослепительно горели снега на горных вершинах. Голубел внизу, в дымке, в полуденном мареве Атлантический океан, и уже совсем не такими большими казались под светом близкого солнца все человеческие заботы и горести. Сосны, приближаясь, гудели знакомым уверенным мачтовым гулом. Их мохнатые лапы раскачивались, маня и обещая прикрытие. Еще 10-15 минут, и самолет уже ничем бы не мог помочь Догне-фиорду.
– Эх, други,– в полузабытьи клонясь головой то к одному, то к другому плечу, едва разводя бледные губы, жарко шептал Егор, утешая не себя, а остающихся жить товарищей.– Не вечен же человек. Когда-никогда помирать надо.
– Молчи, дурень! Ты еще меня пережить должен! – с болью гаркнул Шмелев и осекся. Усмешливые и грустные глаза его комендора были рядом, они смотрели понимающе и совсем спокойно, светлые и прямые глаза простодушного волжского парня.
То, что он видел сейчас, было уже выше и насмешек, и обиды, и самой субординации. Егор сказал только укоризненно:
– А ведь вы на меня, товарищ капитан-лейтенант, по службе никогда не кричали… Так уж и по человечеству не кричите. Ни к чему это. Я ж говорю, никто не вечен. А по-людски помереть – тоже кой-чего стоит…
В синеве, в непередаваемой словами прозрачности, строго и прямо стояли сосны и лиственницы. Ручьи пенной кружевной прошвой, точно искусно вышитые полотенца, были брошены на источенный временем гранит.
Вокруг простиралась Норге, старая рыбацкая промысловая «Норвега», мирная, триста лет ни с кем не воевавшая страна.
Где-то далеко внизу едва слышно застрекотал мотор мотоцикла. Егор, настораживаясь, поднял голову.
– Ну, а если погоня, други,– вдруг окрепшим голосом сказал он, – так уж попрошу «два ща» (Сигнал «Спуск флага без церемоний») мне сразу набрать. Без меня-то еще наверняка уйдете.– Спасительное наречие «трехфлажки», язык лагерной конспирации, еще владел его мыслями. – Да уж, без никаких церемоний… – прислушиваясь к далекой скороговорке мотора, повторил он.
– Молчи, дурень! На себе унесу! – яростно и убежденно бросил Шмелев и крепче прижал к себе руку Егора.
– Что у них там, по две головы, что ли, погоня? – зубы Ивана Корнева сверкнули совсем по-волчьи. – Кто в догон-то пойдет? Туриньи? Так он один. Или, думаешь, унтерам под пулю лезть большая охота? Некому за нами по горам таскаться. Вот уж когда в дол спустимся… Ну-ну, держись, не падай…
Солнце сдвинулось уже к заваленному горами морю, дымящемуся между их расщелинами, и тени стали удлиняться.
Было три часа пополудни.
– Ну-ка, отдохни, Егор, – попросил Шмелев, подводя раненого к вековому валуну.– Давай, Иван, руки, мы его в кресло посадим. Вот так.
Медленным, ровным шагом, стараясь не сбиваться с ноги, понесли Егора дальше в глубь леса на скрещенных руках.
Зеленый и рыжий плюшевый мох мягко обрамлял валуны. Шептались детскими голосками ручьи. Не верилось, что где-то война, оккупация, развалины городов, колючая проволока Догне-фиорда. Горы, камни, лиственницы и сосны стояли так же спокойно, как и тысячи лет назад. Егор беззвучно перебирал бескровными губами.
Три ветвистые, могучие близнецы-сосны сошлись поодаль от остальных деревьев у выбивающегося из камней родничка.
В горле Егора лопались какие-то сухие пузырьки.
– Испить бы…– глухо попросил он. – Сгораю…
Напившись, вздохнул с опаской, судорожно приоткрывая рот, выплюнул себе под ноги кровавый сгусток, внимательно оглядел деревья, камни, зелень вокруг и как бы про себя определил:
– Ну, вот и пришли, Егорка, на якорное место… Да-а… «У Муромской дороги стояли три сосны»… Здесь меня и кладите, товарищ капитан-лейтенант.
Теперь он все время подчеркнуто называл Шмелева полным воинским званием, и это, видимо, доставляло ему удовольствие, напоминая, что плен кончился.