Воспоминания

Получив письмо это, мы перечитывали его не один раз и готовы были уже исполнить просьбу брата и дать семейству покойного брата Михаила Михайловича на поддержку журнала просимые братом Федором Михайловичем три тысячи рублей, но мы не могли этого исполнить. Дело в том, что три тысячные билета были именные (на мое имя) и по получении их в апреле месяце были отданы мною торговому дому Ульман и К° для их торговых оборотов (без права разменивать их как именных) на целый год из 5 годовых процентов. Когда я было обратился с просьбой к Ульману, не может ли он возвратить мне билеты, то он высказал решительную невозможность, так как билеты эти лежат у него в залоге по одному предприятию и не могут быть освобождены ранее будущего года. Получив такой ответ от Ульмана, я и отписал об этом брату Федору Михайловичу, что я при всем желании не могу исполнить его просьбы по вышеизложенным обстоятельствам. Но буду продолжать описание случившегося в 1864 году. С конца июля и весь август и даже сентябрь город Екатеринослав был в напряженном состоянии. Дело в том, что в это время начали случаться в городе частые пожары, почти ежедневные. Слухи приписывали это простой несчастной случайности, но впоследствии начали убеждаться, что это были поджоги. Это действительно и было так. Обывателями получались подметные письма с предварением о пожарах, и предварения эти в большинстве случаев подтверждались и оправдывались. На город напала паника. Пожарная команда, очень недостаточная и в спокойное время, теперь являлась вполне атрофированной. Часто случалось, что в одно время возникало два-три пожара в различных местах, тогда на некоторые из них пожарные команды и вовсе не появлялись. Но замечательно было то обстоятельство, что пожары случались преимущественно днем, но не ночью. Говорили, что стены зданий намазывались каким-то составом, который от солнечной теплоты воспламенялся и происходил мгновенный пожар. Тревога давалась знать колокольным звоном или набатом, который удручающим образом действовал на нервы. Все обыватели ежеминутно находились начеку. Я помню, что и мы сложили свои главнейшие и более ценные пожитки в два больших сундука, держали их запертыми, связанными крестообразно веревками и запечатанными и денно и нощно на дворе, чтобы при первой тревоге отнести их в более безопасное место. Поджоги приписывались и, вероятно, не без основания влиянию польской пропаганды, которая вроде отрыжки действовала поджогами и во внутренних губерниях. Но благодаря Богу с сентября месяца тревога начала утихать, и пожары постепенно прекратились.

С приближением зимы мы с Домникой начали серьезно подумывать о совместном путешествии в Москву и Петербург. Домнике давно хотелось побывать в столицах и познакомиться с моими родными, да и мне было очень желательно свидеться с родными после столь долгой разлуки. После долгих размышлений мы решились ехать в начале декабря месяца, чтобы пробыть в Москве и Петербурге праздники и воротиться домой в начале января уже 1865 г. Главнейшим образом нас озабочивало то обстоятельство, как пристроить на время нашего отсутствия младших детишек, т. к. двух старших мы решили взять с собою. Но это дело скоро уладилось благодаря нашим добрым друзьям-знакомым, и мы пустились в дальний путь.

На 12-й день с более длительными остановками в Харькове, Курске и Орле мы прибыли в Москву и остановились в гостинице Челышева, не зная, в каком положении находятся родственные нам дома. Номера Челышева были расположены в самом центре города близ Большого Московского театра. Устроившись наскоро в гостинице, я поехал сперва один к своим родным. Был у сестры Варвары Михайловны, а затем у сестры Веры Михайловны, а затем у тетушки Александры Федоровны. Сестер застал здоровыми и живущими по-прежнему. Тетушку же нашел в очень плачевном состоянии. Она уже почти потеряла всю память и быстро впадала в сумасшествие. Впрочем, меня она узнала, долго целовала и все повторяла: «Ключики, ключики, ключики…». Единственное слово, которое она сохранила в своей упадающей памяти. Но, впрочем, я имел неоднократный случай убедиться, что в этот период времени, т. е. в декабре 1864 года и в январе 1865 года, она, хотя и не могла говорить, потому что позабыла слова, но все еще понимала. Так, например, я был свидетелем, как она не на шутку рассердилась на бабушку Ольгу Яковлевну, когда та, уехавши куда-то в гости, запоздала к ужину; тетушка долгое время не хотела смотреть на нее, и только после того, как та подала ей персик или какой-то другой гостинец, она улыбнулась и согласилась идти к запоздалому ужину. Значит, тогда она еще чувствовала, что она хозяйка дома, и требовала к себе уважения. На другой день по приглашению бабушки мы переселились из гостиницы в тетушкин дом, пробыли в родственном кругу несколько дней и 29 декабря выехали в Петербург.

Путешествие прошло весьма благополучно, и на другой день утром мы были на вокзале железной дороги в Петербурге. Сейчас же запаслись извозчиком и поехали отыскивать себе пристанище. Тогда это было не так трудно, как теперь. Нам еще в Москве советовали одни меблированные комнаты, содержимые близ Казанского собора, куда мы и направились и там приютились, наняв номер из двух комнат за сравнительно очень недорогую цену, т. е. за полтора рубля в день с самоварами. Устроившись кое-как в этом номере, я один поехал к своим родным. Сперва, конечно, разыскал помещение редакции журнала «Эпоха», где жило семейство покойного брата Михаила Михайловича, думая там застать и брата Федора. Но оказалось, что брата Федора не застал, он занимал комнату вблизи редакции и, как я справился, не был дома. Вдова брата, т. е. моя невестка Эмилия Федоровна, приняла меня очень радушно и очень обрадовалась, узнав, что я приехал с семейством. Она пригласила нас в тот же день на вечер, уверяя, что и брат Федор Михайлович тогда будет у них. От невестки я поехал на Петербургскую сторону к Голеновским, которые тоже очень удивились и обрадовались моему приезду. К ним я обещал явиться с женою и детьми на следующий день. Тут же у Голеновских я увиделся и с братом Николаем Михайловичем. Он уже не состоял на службе и занимал квартиру в одном из флигельков сестрина дома. Увидев его, я был очень огорчен его положением. Молодой еще человек и так вдруг опустившийся! Руки у него тряслись. Все движения и походка были как у расслабленного! Бедный брат, вот что значит невоздержание! Но я нашел в нем того же добряка, как и прежде!

Воротившись домой в номер и сообщив о своих встречах, мы, дождавшись вечера, — кажется, часов около 7, поехали на двух извозчиках к Эмилии Федоровне. Тут я представил свою жену и семейство, а затем вскоре, услышав о нашем приезде, явился из кабинета редакции и брат. И я свиделся с ним более чем через 15 ½ лет после нашей последней встречи в Белой зале III Отделения! Конечно, встреча была очень трогательная и радушная. Затем брат, посидев с нами недолго, отправился опять в кабинет, где довольно долго занимался, а в более позднее время опять явился в гостиную, и мы провели вечер очень приятно.

На другой день было 31 декабря. Мы были у Голеновских и утром, были и вечером, где встречали Новый год все наши родные, т. е. семейство брата Михаила и брат Федор, мы и брат Николай Михайлович. Покойная сестра Александра Михайловна отнеслась очень радушно и родственно к Домнике и двум нашим деткам. В промежутке между вечерним и утренним посещениями Петербургской стороны мы много ездили по городу и, между прочим, запаслись билетами на два спектакля в театре: на 1 генваря мы взяли 4 билета в Мариинский (т. е. тогда Драматический театр), а на 2 генваря мы взяли билет на ложу (8 руб.) в Большой театр на итальянскую оперу. Тогда приобретение билетов было более доступно, чем теперь.

Встреча Нового года была очень оживленна. Брат Федор был в отличнейшем расположении духа, равно как и все присутствующие, и мы возвратились домой далеко за полночь, как и подобало при встрече Нового года. Для меня же, собственно, первая половина наступившего нового 1865 года была очень тревожна, как увидим впоследствии.