Оковы страсти

Молчали они все. Маркиз и Алекса в одной карете, вдовствующая маркиза и леди Марджери — в другой.

Она умно рассчитала, выбрав Эмбри вместо Чарльза в конечном счете. Так думала Аделина. Что бы там ни говорили, а девчушка очень даже умна. Власть, говорила она. Но старая королева еще не умерла, и они нуждались в ее помощи и поддержке. Это ведь она весьма разумно предложила, чтобы Алекса выделила какой-то доход Чарльзу, чтобы одновременно успокоить его и держать в должниках. И у девчонки, по крайней мере, есть мозги, чтобы понять, что ей понадобятся совет и поддержка в обществе, если она хочет создать фасад респектабельности. Власть по доверенности… А почему бы и нет? Она может сделать так, что ее, маркизы, помощь и руководство будут становиться все более и более необходимыми, и в конечном счете возобладает именно ее влияние. И рано или поздно она добьется того, что эта нелепая дружба Алексы с леди Марджери истощится и окажется не более чем случайным знакомством.

Вдовствующая маркиза выпрямилась на сиденье и сделала вид, будто поправляет перья на своей элегантной шляпе. Самое важное — это попытаться убедить Алексу никогда не расслабляться до такой степени, чтобы позволять мужу управлять собой. И, будучи человеком действия, маркиза уже предприняла несколько шагов в этом направлении, не позволяя Ньюбери что-либо узнать об этом. Ну нет… Он, может быть, и напугал ее вначале своими угрозами, но окончательно разделаться с собой она еще долго не позволит!

— А вот и мы! — сказала леди Марджери с напускной радостью, потому что она всегда не доверяла Аделине и не проявляла к ней интереса. — Боже мой, такое впечатление, будто мы снова в самом разгаре сезона, не так ли? И сколько карет!

Собралась большая толпа зевак, желавших посмотреть на невесту, и этому отчасти способствовал удивительно ясный для поздней осени погожий день. Нестройные крики восторга пронеслись по толпе, когда великолепный экипаж наконец остановился; они раздались вновь, когда появилась сама невеста. — Ого-о, какая красавица!

— Дженни, ты видела ее лицо?

— Никогда в жизни не видела такого красивого платья, ей-богу!

Алекса слушала эти замечания, не вполне понимая то, что слышала. Руки под ее короткими лайковыми белыми перчатками совершенно заледенели. «Я боюсь… Я боюсь… Мне страшно… — Эти мысли бились о поверхность ее рассудка, как крылья бабочек. — Что же я тут делаю? Почему я здесь? Он мне чужой, а я совершенная дура, отдающая себя ему, действительно предлагающая ему себя. И придет ли он сюда? Как это все нереально!.. Ведь я даже не видела его после той ночи…»

Та ночь все еще не уходила из ее памяти. Неясный свет фонаря и свечей, полыханье раскаленного угля в жаровне, принесенной кем-то из мужчин для обогрева.

«Вам нужно выйти замуж как можно скорее, и в случае…

…Только за того, кого я выберу сама».

Но выбрала ли она только потому, что продолжала верить: это выбрали ее? Или потому, что она была чересчур гордой и слишком упрямой, чтобы признать свое поражение?

— Тебе будет легче идти по проходу, если ты будешь держать меня под руку, — сухо посоветовал ей маркиз Ньюбери, и Алекса подобно заводной кукле послушалась и уцепилась за него.

Проход между скамьями в церкви показался ей бесконечным, и каждый шаг, который она делала, сопровождался для нее десятками лиц, поворачивавшихся к ней. Это было море лиц с каждой стороны, раздвигающееся подобно Красному морю. Неясные пятна зажженных свечей маячили и ждали ее где-то впереди. Был даже орган, игравший достаточно громко, чтобы заглушить шепот, шелестевший, как осенние листья, опадающие под сильным бризом. Но его звуки не были столь громкими, чтобы перекрыть знакомые полутона его несколько хриплого голоса.

— Вы могли бы сделать лучший выбор, милая, умная Алекса, а не останавливаться на таком отбросе, как я! Я восхищен вашим чувством драмы и выбором момента, безусловно, но не вижу в этом достаточной причины для брака… и связанных с ним обязанностей…

Обязанности? И все же он прислал ей несколько дней спустя официальное предложение руки и сердца, в котором он также просил извинить его за отсутствие, вызванное болезнью, от которой он уже начал поправляться.

Принесло ли это ей облегчение? И как она чувствовала себя теперь, когда отступать было уже поздно? Был ли это страх? Нет! Ведь это был ее собственный выбор, ее решение, а поначалу также и его, и, кроме того…

Подняв голову над всем этим шелестом голосов, Алекса теперь увидела, что он ее ждет и в его темных густых напомаженных волосах отражается неясный свет свечей. Он отрастил усы, отчего его темное лицо обрело еще более суровый вид, и он казался ей еще более чужим и даже незнакомым. И когда она подошла к нему и встала рядом, в его глазах не читалось ничего: он просто наблюдал за ней, а не чувствовал ее так, как она это помнила.

Должно быть, она правильно отвечала на все вопросы, хотя потом Алекса не могла вспомнить, так ли это было на самом деле. В какой-то момент во время церемонии Николас снял с нее перчатку и надел кольцо ей на палец, и тут она поняла, что они стоят рядом на коленях, причем она сообразила это только потому, что он снова взял ее руку, чтобы помочь ей подняться. К осознанию ничем не прикрытой реальности ее возвратило, по всей вероятности, только чисто формальное прикосновение его губ к уголку ее рта, вслед за чем он поднял голову и вежливо осведомился у нее, готова ли она снова встретиться с толпой. Таким же формально вежливым был и жест, когда он предложил ей руку для опоры. Вновь полились нарастающие звуки органа, и опять было много разных голосов и слов, которые нужно было осознать, и это продолжалось до тех пор, пока ее губы не устали улыбаться, а. шея не заболела от поклонов и кивков.

— Мне кажется, мы должны пройти в молитвенную и записать наши имена в книгу, чтобы все было совершенно законно.

Николас наклонил к ней свою темноволосую голову, словно собирался прошептать ей на ухо какие-то слова любви. И она поняла, что глупо было бы ожидать чего-то подобного, так как он, видимо, находился в таком же напряжении, как и она. Столь неловким в отношении друг друга их делала непривычность всего окружающего.

— Ты никогда не причинишь ей вреда, — произнес маркиз негромко, обращаясь к Николасу, когда они оба стояли, наблюдая за тем, как она, склонившись, расписывается в церковной регистрационной книге.

— Если это вам доставит большое удовольствие, я готов дать вам свое слово, что я никогда не подниму даже палец на вашу дочь и мою жену, сэр.

Кривая усмешка виконта Эмбри встретила холодный взгляд Ньюбери, и Аделина, заметив эту небольшую интермедию, заложила услышанное в свою память, чтобы потом обдумать и использовать в своих интересах.

— Мы… то есть Марджери и Эдвин Джарвис и я… хотели устроить небольшой и очень узкий прием для нас после всего этого, но, поскольку их дом так мал, я предложила… Ты не будешь возражать, Николас? Я послала тебе письмо, в котором спрашивала, что ты об этом думаешь, но ответа не дождалась и потому приняла решение на свой страх и риск.

То ли это ей только показалось, то ли он действительно вздрогнул слегка, когда как-то безразлично пожал плечами:

— Почему бы нет? Я уверен, ты привыкла принимать все решения самостоятельно, и у тебя на это есть все основания. А ты уже решила, где мы проведем медовый месяц?

Она держала его за локоть, когда они выходили из молитвенной комнаты, и тут Алексе пришлось перебороть свой инстинкт, чтобы не вонзить ему в руку свои ногти и не издать самый дикий крик, на какой способна мегера, только ради того, чтобы посмотреть на его реакцию. Как он смеет отвергать ее за то, что она продемонстрировала свою силу?

Она могла бы все это сделать и сказать и даже предпринять что-то большее, если бы в этот момент их не встретил град сыпавшегося риса и облака конфетти, когда ожидавшая их выхода толпа любопытных и доброжелателей обступила их, принуждая к вежливости. И они остановились и прижались друг к другу спинами, как дуэлянты, которым пришлось прекратить свою частную ссору, чтобы защитить себя от неприятельской армии.