Оковы страсти

Глава 45

Как сильно все здесь подчинялись «сезонам», подумала Алекса и, слегка вздрогнув, отвернулась от окна спальни. Лондонский сезон сменялся массовым исходом в загородные поместья, охотой, затем следовала Европа и модные водные курорты, потом снова надо было возвращаться в Лондон и начинать все сначала. Она позволила себе саркастически усмехнуться: «На круги своя». Можно подумать, что она сама так давно этим всем занимается, что смертельно устала от светской круговерти. Ома случайно увидела себя в зеркале, висевшем над камином, и сменила улыбку на лице гримасой. Скучно! Конечно, так и должно было случиться, если принять во внимание, какие настроения обуревали ее с недавних пор. Она устала от деревни, от лисьей охоты, от вечеров, сопровождаемых дилетантской игрой на фортепиано и дрожащими тонкими сопрано, что-то поющими после обеда из шести или семи блюд, но — и это всего ужаснее — ей смертельно надоел несчастный Чарльз.

Подойдя к камину, Алекса не могла сдержать непроизвольное содрогание, когда мысленно возвращалась к подробностям той ночи две недели назад, которая обернулась ужасным фиаско, несмотря на все ее старания создать заранее особую атмосферу, раз уж она сама себя настроила на то, что она должна, просто обязана ради собственного спокойствия последовать циничному, но вполне логичному совету своей тетки и «разрешить» ему уложить себя в постель.

— Дорогая моя, женщина всегда сначала считает, что первый мужчина, которому она отдается, и есть тот единственный, кого она будет любить всю жизнь, пока она не поймет впоследствии, что нет лучшего способа судить о мужчинах, чем сравнивать их друг с другом! Я надеюсь, ради тебя же самой, что ты не настолько глупа, чтобы влюбиться!

В самом деле, она влюблена! Разве не решила она давным-давно, что никогда-никогда себе не позволит поддаться этому глупому и расслабляющему результату расстроенного воображения? А Чарльз ее просто спас, предложив ей руку, несмотря на те скандальные сплетни, которые о ней ходили. Он сказал ей, что всегда любил ее, боготворил ее и хотел лишь одного — стремиться всячески ей угождать. Какая резкая разница между… Алекса на всякий случай прикусила губу, чтобы не думать о нем. Николас Дэмерон, виконт Эмбри, который, несмотря на все свои испанские страсти, ни секунды не колеблясь, вышвырнул ее из своей жизни.

— Где, черт побери, может быть сейчас этот Эмбри? — недавно ей довелось услышать такую фразу от одной дамы на обеде. — Я думала, что он прибудет сюда на охоту.

И она услышала, как кто-то ей ответил с ехидным смешком:

— Возможно, он оказывает знаки внимания своей маленькой невесте скуки ради, я полагаю. Интересно, почему до сих пор нет официального уведомления о свадьбе?

Без сомнения, он сейчас вместе с Элен в родовом поместье Ньюбери близ шотландской границы, подумала Алекса и удивилась, почему она испытывает такую злость. С чего ей злиться: она помолвлена с Чарльзом, у Николаса есть невеста, Элен, он же всегда этого хотел.

— Я надеюсь, что мы нигде не встретим лорда Эмбри? — ~Ј спросила она Чарльза вскоре после этого эпизода, и он тут же уверил ее, что Эмбри, судя по всему, отправился погостить к «„е“ друзьям во Францию или что-то в этом роде. Он, слава Создателю, даже в деревню не поехал. Но все равно она никак не могла перестать думать о нем, Николасе Дэмероне, виконте Эмбри, хоть и против своей, воли, не могла она и не утомляться обществом Чарльза Лоуренса. Что с ней происходит? Она и сама не могла бы дать отчет в своих чувствах. Когда-то она думала, что если сумеет овладеть искусством поведения куртизанки, то сможет оставаться равнодушной, но при одном виде Чарльза все в ней восставало. Она совершенно не сумела привязать его к себе, притворившись страстной, она только и могла, что лежать с ним рядом, позволяя ему пользоваться своим телом, а сама в это время старалась подавить в себе неприятное чувство. Ах, Соланж была права! Несмотря на все уроки этого „мастерства“, она не только не стала куртизанкой, но даже не могла искусственно разжечь в себе страсть!

Она все продолжала ходить от окна к зеркалу и обратно. Может быть, ей тоже поехать на некоторое время за границу? Ей все равно где находиться, только бы не здесь, лицом к лицу с непреодолимой скукой, испытываемой ею в обществе Чарльза. Может быть, ей стоит принять приглашение Пердиты и снова отправиться в Рим ненадолго? Может быть… И вдруг внезапно перед ее мысленным взором встало его лицо — так ясно и четко, а схватив себя руками за щеки, она с болью в сердце вспомнила, как нежно и бережно это делал он, прежде чем поцеловать ее так же нежно. О Господи, Николас! Алекса испугалась и закрыла рот ладонью, чтобы не произносить вслух его имя. Как же все это случилось? Что случилось? Она не хотела Чарльза, она никогда в жизни не сможет выйти за него замуж, никогда не сможет быть с ним в одной постели. Она хотела… Она все продолжала, как большинство людей, мечтать о том, что было совершенно непостижимо, вопреки всем законам логики. А то, за что ей бы следовало благодарить Бога, то, что было у нее в руках, — раздражало ее! Она взглянула в зеркало, и почти чужое лицо в золотой раме показалось ей слишком бледным и измученным. Алекса ли это? Она даже почувствовала удивление, и ей захотелось дотронуться до незнакомки в зеркале, которая смотрела на нее провалившимися глазами. У незнакомки были тщательно причесанные волосы и элегантный наряд, но губы ее были горестно сжаты. Казалось, в глубине души эта женщина знает, что ей нужно, но она не может пренебречь рамками приличий, в которые ее поставил свет, ей не хватает для этого мужества. «Хэриет!» — вдруг подумалось ей. Бедняжка Хэриет, она так и не смогла понять, что ей нужно, потому что разыгрывала из себя скромницу, — это было модно и для всех привычно. Юная порывистая красавица и циничная угрюмая старуха так не похожи были друга на друга.

«Скажи мне, где фантазии родятся: в сердце или в голове?» Для Шекспира вся жизнь — цепь трагедий и комедий, карты лежат на столе вверх рубашкой, и ты берешь одну с замиранием сердца, думая, повезет ли, ждет ли удача? Или ты отказываешься от своего шанса и бросаешь карты. Почему бы нет? Какая же она дура, просто дура! И одного сезона не провела в Лондоне, а уже начала мыслить так же, как и все, ее сбили с толку их мнения, постоянное ощущение, что ей необходимо их одобрение, постоянный страх осуждения. Словно яркая вспышка света озарила изнутри ее мозг и освободила ее мысли.

Внезапно у Алексы закружилась голова, ее охватило чувство полета, и это так ее взволновало, что она готова была рассмеяться в полный голос. Что стало с ее прямотой, чистотой и честностью? Что с ней, ведь она всегда осуждала лицемерие и маски, а теперь сама же и надела одну из них — и причем как легко все это получилось! Общество — горстка людей, которая так пугала слабых и чьи хорошие манеры прикрывали всевозможные пороки и темные делишки. Неужели прежде ее стало бы заботить их мнение? Она никогда не позволила бы этим людям влиять на ее поступки, идущие вразрез с ее инстинктами, что непременно привело бы к утрате ею честности и правдивости. Она же в них не нуждалась. Ей они все даже не нравились! Она тосковала, ей было невыносимо противно, а она притворялась довольной. Она не решалась загорать голой, потому что голое тело оскорбляло принятые у них нормы, и вообще все естественное и доброе становилось в их глазах нехорошим и неестественным, они всячески поощряли ложь, обман и лицемерие. И она попала прямо к ним в сети — к тем людям, которых всей душой презирала.

«Посмотрите на мои волосы! — думала Алекса, только теперь она уже смеялась снова, показывая ямочки на щеках. — Я так ненавижу эти взбитые букли, а ношу их потому, что так принято причесываться! Возможно, если я завтра появлюсь где-нибудь с распущенными волосами и заявлю, что это последняя парижская мода, не исключено, что на следующий день они все так причешутся! И почему я посещаю дома, где мне бывает нестерпимо скучно, зачем хожу на все эти балы, суаре и рауты, для чего я должна показываться то здесь, то там, когда мне это совсем неинтересно и я от этого не получаю никакого удовольствия? Зачем вообще я ношу тесные корсеты, в которых мне так душно, и все эти нижние юбки и…» Ее смех внезапно оборвался, и она с новой силой, почти болезненно вернулась к тем же мыслям.