Кругами рая

– Молодому человеку?» – спросил Айвазовский.

– Немного, – согласился отец, – на случай атомной войны».

От вина язык стал шершавым, и Алеша принялся заедать оскомину помидором – огромным и сине-багровым, как небо перед грозой. Михаил Степанович очень гордился этим сортом, который назывался «черный принц». Как всегда, он рассказывал про свое духовное общение с огородом:

«Человек, вырастивший хоть одну гронку винограда, не может быть плохим человеком, – говорил Айвазовский, опуская в вино кусочек колотого сахара. – В эту гронку столько труда вложено… А как благодарит природа, когда о ней заботишься, как благодарит!»

Они сидели на веранде, обтянутой марлей, которая то прогибалась в их сторону от ветра, то отпрядывала назад.

– Это моя Лидуся рукодельничала, – почти взвизгнул вдруг Михаил Степанович. – Хорошо, с ветерком. А и без насекомых.

– Говном, правда, все равно с дороги тянет, – сказала тетя Лида рассеянно и даже как будто мечтательно. – Есть и в пасторали свои недостатки. Я права, Григорий Михайлович?»

– За одним исключением. В вас, дорогая Лидия Сергеевна, несмотря на свой скверный педантизм, изъянов обнаружить не могу». – Отец поцеловал руку тете Лиде.

«Господи! Какая гадость! – подумал Алеша. – Она же рыбой пахнет!»

Тетя Лида как раз заканчивала управляться с копченым бычком, посасывала жирный лоскуток спинной шкурки. В ее жирных губах отражался телевизионный экран.

Телевизор работал без звука. Там шли новости.

– Не люблю политики, – сказал Айвазовский. – Провинциальный театр. Они все знают, что надо делать, и не знают как. А я, представьте, знаю. Любой человек с трезвым умом знает.

– Ну как ты, например, будешь бороться с нашей бюрократией? – спросила тетя Лида. – Собственной кровью политые овощи и те без их бумажки на базар не пускают.

– Бюрократию надо выжигать каленым железом!» – взволнованно и решительно заявил Айвазовский и переложил своей здоровой рукой сохнувшую руку со стола на колено.

– Они тебе первому глаз выжгут. Тем более что ум твой сейчас не такой уж и трезвый.

– Ну, как ты можешь, лапа? – пробормотал Михаил Степанович, хихикая, и тоже потянулся целовать рыбную руку тети Лиды. – Эсэрочка моя ненаглядная. Вы знаете, ведь Лидия Сергеевна эсэрка. У нее дед был эсэром.

– Да, с выжиганием железом могут возникнуть непредвиденные трудности, – сказал отец. – Например, не окажется железа.

У тети Лиды была манера останавливать на ком-нибудь внезапно взгляд. Как будто этот человек и был тем самым прудом, в котором ей предстояло закончить свои дни. Человек начинал невольно чувствовать себя виноватым. Сейчас ее взгляд остановился на отце.

– Что это я хотела сказать гадкое? – спросила его тетя Лида, пристально глядя отцу в переносицу, от чего зрачки ее сошлись на опасное расстояние. Если бы в телевизоре был звук, то и он бы сейчас, кажется, притих. Тетя Лида думала. Но все разрешилось благополучно. – Или это не вам? – вдруг сообразила она и кокетливо рассмеялась.

Между тем Айвазовский принес самовар, который до того разогревался на дворе. Стали пить чай.

– Григорий Михайлович, – сказал хозяин, – мы здесь затворниками живем, а вы везде ходите, все читаете. Какие-нибудь новости расскажите?

– Да вот, что же?.. Пожалуйста. Под Полтавой, где-то в Санжарах, кажется, свиноматка по кличке Леди от голодухи съела все свое новорожденное потомство. В честь сего происшествия ей дали новое прозвище – Медея. Но жизнь сохранили. Ввиду того, что рекордсменка.

Алеша прыснул: он не сомневался, что историю эту отец выдумал от начала до конца.

– Какая прелесть, – заулыбался Михаил Степанович, и Алеша уже было решил, что тот разгадал розыгрыш. Но он спросил: – В какой это газете, говорите?

– Вторничный «Гудок», – незамедлительно ответил отец. – В разделе «Простое, как мычание», на четвертой полосе.

– Мы, к сожалению, не выписываем этой газеты.

Свежие новости отец всегда приносил хозяевам из

«Гудка», и газета всякий раз поражала воображение разнообразием материалов и оперативностью. Михаил Степанович решил выписать «Гудок» на следующий год.

– Я не одобряю смертной казни», – немного меланхолично произнесла тетя Лида.

– С вами, Лидия Сергеевна, согласен и Лев Толстой, – вежливо ответил отец.

Алеша давно уже не слушал разговора взрослых. Труба в самоваре еще дымилась. Марля на рамах бесшумно вздувалась под ветром. Ему казалось, что он один плывет куда-то на пароходе. Он даже слышал гудок – одинокий гудок самовара.

Тут в телевизоре заработал звук. Начиналась передача «Клуб путешественников». Михаил Степанович пересел в кресло и сказал, поглаживая беспомощную руку:

– Хорошо работать Сенкевичем.

Передачу смотреть Алеша не захотел, и они ушли, поблагодарив за хлеб-соль, вино и взаимопонимание.

Алеше стало грустно. Он так устал оттого, что отец сегодня его несколько раз не признавал, оставлял одного, однажды насовсем. Все это уже не казалось ему случайностью и игрой. Они шли по галерее, и ему представлялось, что дом этот, как песочный замок, тоже когда-нибудь исчезнет вместе со всеми его обитателями, и они с отцом исчезнут. Но ему почему-то никого не было жалко. Ему было все равно, умрет он или нет. Но он все же спросил отца о том, о чем хотел спросить еще днем:

– Папа, а как это меня совсем не было?

Отец остановился. Он тоже устал за день. На лице его была та же улыбка, что и на пляже, когда он спал. Отец приоткрыл дверь в темную пустую комнату. В гамаке, подвешенном на двух привинченных к полу столбах, лежали арбузы.

– Видишь? Тебя здесь нет.

– Вижу.

– Вот так тебя нигде не было.

Дома Алеша, быстро скинув одежду, бросился в постель. Тело стало тяжелым, но при этом куда-то летело. Сквозь сон Алеша услышал, как отец разговаривает сам с собой:

– Подумать только: сколько человеческого материала уходит на жизнь… А и то правильно – из ничего ничего ведь и не сошьешь.

* * *

День еще не догорел, когда Алеша проснулся. Отца рядом не было. Мальчик быстро натянул шорты и выскочил во двор. Куры возились в загоне, значит, хозяева ушли спать. И на дороге пусто. Алешка побежал к морю. Малиновое солнце коснулось туч, и высоко над ним взошла прозрачная, еще не набравшая силы луна. До темноты оставалось совсем немного. Ночи здесь не приходят, а падают, как подстреленные.

Отца он увидел издалека. Напротив него стояла та, летающая женщина. Отец держал ее за ладони, подбрасывал их вверх и что-то быстро говорил. Так однажды подбрасывал он ладони Алеши, когда тот набрал в лесу волчьей ягоды и хотел ее съесть. Ягоды подпрыгивали и рассыпались, а отец, испугавшись, кричал. Сейчас он тоже кричал, а женщина, кажется, плакала.

О том, что отец обманул его и ушел на море один, Алешка уже почти не думал. Но когда тот успел познакомиться с этой женщиной так, чтобы подкидывать ее ладони и чтобы она при нем плакала? Или они были знакомы до этого и оба притворялись? Зачем? В это он поверить не мог.

Но что-то случилось. Вдруг вспомнилась фраза отца: «Это тебе не козявки трескать!» И еще слова старика на рынке в Ильичевске: «Не бери в голову, клади в карман». Чушь какая-то! Но вся она была из той веселой, беззаботной, понятной жизни, которая кончилась. В этой, новой, его дар проницательности никому был не нужен. Никто не ждал от него откровения. Его здесь вообще не ждали.

Неожиданно пошел дождь. Алеша даже не сразу сообразил, что это дождь. Тот подкрадывался издалека, и сначала он его услышал. Звук дождя был похож на звук горящей стерни. Алеша мгновенно вспомнил. Это было прошлым летом.

Огонь бежит дымной полосой, подбирает по дороге скелетики полевых мышей, оглаживает голубым пламенем шкурки кротов. Мошкара не успевает улететь и вспыхивает в воздухе фейерверком. Тучи палят.

Они с отцом бегут от огня, бросаются в маленькую речушку и быстро переплывают. Отжимают одежду и уходят, неся ее в руках. Огонь не пройдет через реку.