Кругами рая

– Хорошо, – сказала Евдокия Анисимовна, – зовите меня Дуней, если вам так нравится.

– Спасибо! – выдохнул он. – Давайте потанцуем.

– Ну что ж, попытаюсь вспомнить. И не бойтесь, я не стану под музыку спрашивать: приходилось ли вам убиватъ людей? – Спустя секунду она прибавила, странно улыбнувшись: – К тому же, это еще ничего плохого о человеке не говорит.

Дальше пленка закрутилась так быстро, что Евдокии Анисимовне с трудом удалось потом восстановить события этих нескольких минут. Она неловко оступилась в самом еще начале танца, и, воспользовавшись этим, Володя сильно обхватил ее и приподнял, как будто ей грозила опасность подвернуть ногу и улететь со скалы. Потом стал целовать ее лицо. Поцелуи то и дело возвращались к ее губам и мешали дышать. Она не испугалась и не сопротивлялась. Меньше всего хотелось ей сейчас выглядеть смешной. Евдокия Анисимовна чувствовала ровно то, что и происходило: чужой симпатичный мужчина целует ее, почти обнимает разные части лица большими, средней теплоты губами, на уголках которых было немного прохладной слюны, остающейся метками на ее щеках. Нельзя сказать, чтоб ей это было очень неприятно, но она не ушиблась ведь, не поранилась и не понимала, почему ее так безутешно жалеют и точно ли этот мужчина находится с ней в родстве хотя бы на расстоянии дяди?

Когда нападение закончилось, они молча вернулись к столу. Евдокия Анисимовна достала из сумочки зеркальце и проверила лицо. Это было ее лицо, разве только чуть более сердитое или растерянное. Ни того ни другого она в себе не чувствовала, и ей стало жаль, что Володя увидел сейчас на ее лице именно такое выражение.

– А что после этого подумал Кролик, никто не узнал, – сказала она как можно ласковей.

– Потому что он был очень воспитанный, – закончил Володя.

Евдокия Анисимовна удивленно усмехнулась.

– И тем не менее, мне пора.

– Вас ждет муж, – сказал мужчина, как и должны, наверное, говорить мужественные, оскорбленные мужчины.

– Да.

– И вы сейчас должны ему позвонить.

– Да.

– Но у вас нет с собой телефонной карты.

– Да, но что с того?

– Возьмите мою. Аппарат рядом с кафе.

До этой минуты Евдокия Анисимовна не собиралась звонить домой. У них с Гришей это давно уже было не принято. Но она взяла у Володи карту и решительно направилась к выходу.

Телефон дома не отвечал. На этот раз очень некстати. Впрочем, если бы Гриша вдруг оказался дома, могло выйти еще нелепей. Объяснить этот звонок ничем было нельзя. Разве что она собиралась сообщить ему из морга о собственной кончине. Но тут Евдокия Анисимовна заметила, что Володя показался из дверей кафе и внимательно смотрит на нее. Она быстро заговорила в мертвую трубку:

– Гришенька! Я – жива! Почему потерялась? Я не потерялась. Была в парикмахерской, потом заходила в Худфонд, потом мы встретились со Светкой, гуляли и выпивали. Да. Не тебе же одному! Ну, я скоро буду, не волнуйся. Можешь встретить. Да, где всегда. Чао!

Парикмахерская, Светка, не волнуйся, где всегда – бред! Его бы парализовало на том конце провода от этой дребедени. Но Евдокии Анисимовне до спазм в горле представилось вдруг, что все это правда: обыкновенный звонок любимому мужу, которому она, приехав, расскажет все о приключениях этого дня, о смешной и трогательной Светке, и какой муж у той козел, царство ему небесное, и об «афганце» Володе, закаленное сердце которого дрогнуло при виде ее красоты…

Но ничего этого не было. И не будет. Никогда. Потому что этого уже не может быть. Примерно так Гриша, великий демократ, заканчивал иногда едва начавшийся спор. А он знает.

Володя снова стоял совсем близко и то ли с жалостью, то ли с долей презрения смотрел на нее. Ей было все равно, заметил он ее игру или нет. Но она подумала, что тогда, в танце, он был, в сущности, прав. Она действительно самым роковым образом оступилась и летит со скалы. Далеко ей лететь. А он все это понял и хотел стать ее спасителем. Чужой мужчина и родной дядя. Дяди у нее, кстати, никогда не было. А жаль!

Слезы ее не просто стекали, а капали, попадая на руку. Никогда на людях с ней такого не случалось, и никогда не смотрела она на окружающее сквозь набрякшие линзы, которые ей не хотелось стряхивать.

Она оглядывалась вокруг завороженно. И люди, и машины, и окна домов, и неоновые вывески, и Володино лицо плыли на волнах и искривлялись, как отражения, потом резко, точно маленькие рыбки, оказывались в неожиданном месте, перескочив из одного светового пятна в другое. Но все они не умели говорить, такая тоска. И она не умела.

Евдокия Анисимовна протянула Володе карту. В этот момент казалось, что он очень далеко от нее и она тянет, тянет руку издалека, без надежды его коснуться. А хотелось прикоснуться, погладить его мягкую куртку и чтобы он снова схватил, вырвал ее к себе. Это была такая игра. Евдокия Анисимовна сделала небольшой шаг и тут же очутилась в сильных руках Володи, и он снова начал обнимать ее лицо своими губами.

– Нет, этого нельзя! Не надо! Прошу вас! Да что вы, ей-богу? – Евдокия Анисимовна стала вырываться и бить Володю кулаками в грудь.

– Нет у тебя мужа, – сказал он зло.

– А все равно ничего не получится! Это вам не моджахедов убивать. Отпусти! Что же это такое?

Она наконец вырвалась, выскочила, почти вылетела на дорогу и, не справившись с равновесием, грохнулась на асфальт, ударившись головой о бампер легковушки, которая визгливо тормозила и продолжала гудеть уже и тогда, когда Евдокия Анисимовна лежала на асфальте.

Как всегда в таких случаях, на пустой почти улице оказалось много людей. Кто-то вместе с водителем поднимал ее, двое мужчин держали за руки Володю.

– Вы в порядке? – спросил водитель. – Я вызову «скорую».

Евдокия Анисимовна отряхнулась, поправила юбку, сумочка была у нее в руке, но зеркала она доставать не стала.

– Как лицо? – спросила она водителя, молодого худощавого паренька, почти школьника.

– По-моему, нормально. Давайте я вас довезу.

– Только до метро. Дальше я сама.

Тут только она увидела, что два субтильных гражданина по-прежнему держат Володю. Со стороны казалось, что они повисли на нем и он собирается их на спор пронести до угла.

– Отпустите его, пожалуйста. Он ни при чем, – сказала она.

Держась руками за открытую дверцу машины, она смотрела на Володю, о существовании которого не знала еще час назад и которого больше никогда, скорее всего, не увидит. Но он уже будет доживать в ее памяти вместе с ней, это она тоже понимала.

– Такие встречи, – сказала Евдокия Анисимовна. – Простите.

– Да ничего, – ответил мальчик, ожидающий ее за рулем. – Всякое бывает. Сами, конечно, виноваты. Но теперь долго будете жить.

«Хороший мальчик, – подумала Евдокия Анисимовна.

– Интересно, а мой Алешка такой же?»

– Вы очень похожи на моего сына», – сказала Евдокия Анисимовна, когда машина тронулась.

3

Высокий старик-профессор шел по-птичьи, стараясь не наступать на желтые цветочки акации, которыми был засыпан тротуар. Ему представлялось, что тротуар – это не тротуар, а проспект и по нему только что проехал кортеж с лилипутским президентом. От толпы еще оставались, разносимые ветерком, запахи вина и пота. Запахи эти, конечно, исходили от самого профессора, и он не мог этого не знать, но почему, черт возьми, было не пофантазировать.

Клетчатая рубашка с короткими рукавами вела себя на профессоре самостоятельно, как будто хотела показать, что они не знакомы. Она то надувалась, как парашют, и нервно рвалась от хозяина на простор, то повисала измученным флагом, то обтягивала хозяйский живот, но как-то не любовно, а словно стесняясь этой внезапной близости и родства. Профессор тоже, надо признать, жил отдельно от своей одежды, будто кто-то только что одел его наскоро в секонд-хенде из жалости и во что попало. Что его, очевидно, ничуть не заботило.

Отвлекшись от асфальта и цветов на нем, старик стал рассматривать окружающее рассеянным и одновременно внимательным взглядом, и со стороны казалось, что он выслеживает бабочек. Между тем именно в этот момент, увы, он не мог считать себя вполне беззаботным человеком.