Оборотень

— Вы меня не узнали, Эрлинг Вик?

Он встал:

— Сожалею, сударыня, но, признаюсь, я не помню, чтобы мы с вами встречались.

Однако в нем шевельнулось подозрение. Кто же она?

— Тогда имею честь сообщить вам, что вы разговариваете с фру Кортсен, женой старшего преподавателя Кортсена.

— Да? — осторожно проговорил он.

У каждого человека есть какие-то слова, на которые наложено табу. Для Эрлинга с шестнадцати лет такими словами были «старший преподаватель», но эта фру Кортсен не могла знать об этом, потому что об этом не знал никто. Слова «старший преподаватель» были связаны для него не только с бессмысленными унижениями и наказаниями, которые он пережил в школе, но и с позором, разочарованием, отчаянием; они могли поведать о том, что когда-то он вообразил, будто может на равных общаться со старшим преподавателем. Эрлинг не сомневался, что господин, подошедший к нему в воротах женской гимназии и начавший допрашивать его, был грозный отец Гюльнаре, он до сих пор пугал Эрлинга в снах.

Дама кисло улыбнулась:

— Я вижу, моя фамилия ничего не говорит вам?

Эрлинга охватило раздражение:

— Да, фру Кортсен, мне очень жаль, но ваша фамилия ничего не говорит мне.

Его раздражение росло по мере того, как он перебирал в памяти людей, тоже любивших эту глупую игру и заставлявших его отгадывать свою фамилию — в конце концов они называли фамилию, которую он и не мог бы угадать. Вы меня не узнали, Эрлинг Вик? Подумайте как следует! Сколько их было, этих людей, которые протягивали ему руку и настаивали, что они знакомы, в ту минуту, когда он не мог ответить на их рукопожатье, потому что одергивал пиджак, собираясь выйти из туалетной комнаты. Он всегда удивлялся, что так много людей следовало за ним в уборную в полной уверенности, что там жертва окажется в ловушке. А игривые голоса по телефону: Попробуйте угадать, кто с вами говорит!

Фру Кортсен как будто не оскорбилась, но глаза ее смотрели на него холодно и недоверчиво. Было в них что-то, чего он не мог уловить.

— Вы хотите сказать, будто не знали, что Гюльнаре Сваре вышла замуж за преподавателя Кортсена? — спросила она после некоторого раздумья. — Будто вы не узнали меня?

Эрлинг не двигался и смотрел на нее. Он был поражен. Неужели это Гюльнаре, ради которой он когда-то был готов на все и которая изменила всю его жизнь? Сколько же лет прошло с тех пор?

Его смятение было неподдельным и не могло от нее укрыться. Однако это не смягчило ее, напротив.

— Я вижу, вы ждете гостей, и не собираюсь досаждать вам, — холодно сказала она. — У меня тоже назначена здесь встреча. Но вы разрешите на минутку присесть к вам?

Эрлинг не ответил, и она быстро села без его приглашения. Ее план сорвался, она явно ждала другого приема. Но какого? Она не сомневалась, что он сразу же узнает ее. Эрлинг не сводил с нее глаз: нет эта женщина не могла быть Гюльнаре, владевшей когда-то его юношескими мечтами, нет-нет, это существо просто знало Гюльнаре так же хорошо, как и он. Эта наглая женщина не Гюльнаре, иначе все, что случилось тем летом, было ложью. У нее не было права называться Гюльнаре; в отвратительной, тупой самонадеянности она просто присвоила себе чужое имя. В законе должна быть статья, карающая за подобные действия. Но и у нее тоже нет никаких оснований считать, что человека, который стоял перед ней, тридцать лет назад звали Эрлингом Виком. Он никогда не видел ее, а она — его, это святотатство! Какое ему дело до того, что когда-то, очень давно, она читала тот же миф, это вовсе не дает ей права свалиться ему на голову со своим Евангелием. Это не ее Евангелие, и не его…

— Да сядьте же вы наконец! На нас смотрят!

Ах вот оно что, на них смотрят! Он вспомнил девушку, которую хотел ударить в подворотне. Подумать только, на них смотрят! Вспомнил, как первый раз пришел в публичный дом, когда мечта о Гюльнаре разлетелась в пух и прах. На них смотрят!

Эрлинг сел, по-прежнему не спуская с нее глаз, он все еще был уверен, что девушка из высшего класса просто поиграла с мальчиком-рассыльным, существом, стоявшим вне общества, которое не могло ее опозорить, ведь он был лишь куклой… Но это плохо вязалось с тем, что они оба тогда чувствовали. Впрочем, все это случилось так давно. У него возникло опасение, что она останется сидеть за их столиком, когда придут Фелисия с Яном. Может, даже устроит какой-нибудь скандал; судя по ее виду, она была способна на все. Что ей от него нужно? Ему было любопытно, но он не выдал себя, испытывая облегчение, что эта Гюльнаре давным-давно исчезла из его жизни. Он вспомнил все, как будто перед ним прокрутили фильм. Летний вечер, когда они познакомились. Их встречи. Воскресный день, проведенный в Несоддене, солнечные блики, жужжание пчел. И те месяцы, что он еще жил в Христиании у дяди Оддвара и каждый день дрожащими руками разворачивал газету, чтобы прочитать объявления о ее смерти.

Фру Кортсен наблюдала за ним и долго ничего не говорила. В ее жестком, надменном взгляде нельзя было найти ни искры симпатии. Она пришла, чтобы тем или иным образом покарать его, но пока что потерпела поражение, досадно выдав себя и еще не обнаружив слабого места в броне того, кого хотела покарать. Ее слова насторожили его, и он счел за лучшее молчать. Он думал: то, что происходит сегодня, в эту минуту, могло бы произойти и в нашей с нею супружеской жизни.

Оказалось, фру Кортсен собирается продолжать ту же тему:

— Я пристально следила за вами. Примерно с 1925 года. Разумеется, я полагала, что вы живете где-то в своей среде, где вам и положено, с женой и детьми. Потом я прочитала о книге некоего Эрлинга Вика. В Норвегии много людей с таким именем, и мне даже в голову не пришло, что это вы, но когда я увидела вашу фотографию… — Она по-прежнему холодно наблюдала за ним. — Я просто не поверила своим глазам.

Эрлинг молчал. Как сделать, чтобы она ушла до прихода Фелисии?

— Я часто видела вас с юными девочками.

Он был готов ко всему, в его лице не дрогнул ни один мускул.

— Вы просто бабник, пускающий слюни на девочек! Я даже прочитала одну из ваших книг. Ничего другого я от вас и не ожидала.

Эрлинг взглянул на часы. Что ей от него нужно?

— Мой муж не знал о той истории. Это само собой разумеется. Но, как вам известно, два раза он счел своим долгом высказать вам свое мнение о вас. Он вас презирал.

Эрлинг не помнил, чтобы он получал письма от человека по фамилии Кортсен. Ему писали многие, и многие выражали ему свое презрение. С тех пор как улеглась лихорадка, начавшаяся с приходом к нему известности, Эрлинг не хранил даже своих рукописей, а уж тем более чужих писем. Он решительно забывал даже людей, которым отвечал через газеты, они просто переставали существовать для него. Теперь это называют «вытеснением», но Эрлинг не сомневался, что кое-кто обладает и более здоровым механизмом, возможно действующим параллельно, этот механизм просто устраняет из сознания все постороннее, словно занозу из пальца. Кто из нас помнит, что вчера занозил себе палец?

Поскольку эта дама говорила о своем муже в прошедшем времени, то либо он умер, либо они были в разводе. Однако она с таким уважением относилась к его мнению, что, скорей всего, этого близкого ее сердцу человека, чье мнение было для нее свято, уже не было в живых. Эрлинг видел, что фру Кортсен чем-то разочарована. Да, все получилось совсем не так, как ей хотелось, и она может вот-вот сорваться. И уж тогда она пустит в ход весь свой арсенал! Только бы шум получился не слишком большой.

— Втянуть меня в такую историю и теперь делать вид, будто вы ничего не знаете! — буквально прошипела она. — Может, вы ничего не знали и тогда, когда бежали в Швецию?

Значит, она имеет в виду что-то, что случилось в 1941 году, до того, как в начале октября он бежал в Швецию. Ну что ж, с этим уже ничего не поделаешь, в ту пору людям до многого не было дела, а потом они уже слишком устали от всего, что имело отношение к войне. Но Эрлинг догадывался, что тут речь идет о чем-то другом, ему не раз приходилось сталкиваться с тем, что некоторые люди почему-то были уверены в его непременной причастности к их жизни. У него как раз лежало в кармане письмо от одного фермера из Миннесоты, писавшего ему так, словно они расстались несколько дней назад. На самом же деле с тех пор прошло много лет, и Эрлинг уже давно ничего не знал об этом человеке. Между тем фермер не сомневался, что Эрлингу известны все, даже мельчайшие подробности его жизни. Очевидно, и фру Кортсен была уверена, что все наблюдают за каждым ее шагом и интересуются ею больше, чем кем бы то ни было. Такие люди не задумываются, откуда про них может быть что-то известно и почему они вообще кого-то интересуют, но свято верят, что весь город и даже вся страна внимательно следят за их жизнью — для них является откровением, когда они узнают, что это не так. Гюльнаре Кортсен была чем-то разгневана и считала, будто Эрлинг только делает вид, что не понимает, чем вызван ее гнев. Фелисия и Ян могли прийти в любую минуту. Как от нее отделаться?