Оборотень

Ян кивнул.

— И второй, почему ты выбрал именно Торвалда Эрье и почему ты вообще считаешь, что кого-то надо убить? До сегодняшнего дня я не сомневался, что твой призрак совершенно нормален, конечно, в определенных рамках. Для нашего дела твой ответ значения не имеет, но мне хотелось бы узнать его, прежде чем я отправлюсь в экспедицию…

— Очень просто, кровная месть падает на всех представителей этого рода.

Ян видел, что Эрлинг его не понял, что его мысль пошла в другом направлении.

— Я хотел сказать, что кровная месть падает на всех представителей данного рода, или вида, если тебе так больше нравится. Мне не бывает откровений свыше, и, возможно, с головой у меня не все в порядке, но тут мы имеем дело с представителем определенного вида. И раз мы не знаем, кто именно это был, молния должна ударить по любому из них. Думаю, мы не очень промахнемся. И ни у одного из этих выродков не останется сомнений, что она ударила из Венхауга. Тебя не схватят. Они не смогут предъявить тебе обвинения, они вообще ничего не смогут и просто разинут рты, получив единственный ответ, который способны понять. Ни для кого из них не было и не будет… — он скривил губы, — тайны Венхауга, назовем это так.

Вечером Эрлинг составил план действий. Теперь, когда ему хотелось жить, нельзя было допустить ни одной ошибки. До того как они расстались с Яном, он уже знал, что нынче ночью совершит грех против Святого Духа, что он силой заставит бить родники вдохновения и они будут служить убийству. Это жестокое преступление он должен был совершить ради Фелисии и всех обитателей Венхауга. Когда он получит весть от Святого Духа, он допьет бутылку до конца. Он собирался оскорбить Святого Духа и взять его в советники по убийству.

Над садами Эдема вставало солнце, когда Эрлинг приплыл в Эрлингвик и вытащил лодку на берег. Он долго стоял и смотрел на свое царство, а потом пошел к трем высоким березам, что росли у подножия горы. Он не поднимал глаз на гору, с которой они наблюдали за ним, он ждал, пока подойдет к плоскому камню, лежавшему между березами. Он не наклонился над камнем, понимая, что сначала должен получить на это разрешение. Может, ей все-таки этого не хочется? Он посмотрел наверх. Фелисия сидела на корточках, он много раз видел ее в этой позе, на ней было голубое платье с кружевным воротником, тонкая талия была перехвачена широким поясом. Эрлинга немного удивило это платье, она не надевала его с тех пор, как он вернулся домой из Лас-Пальмаса. Стейнгрим держал ее за руку, он даже немного нагнулся, чтобы лучше видеть Эрлинга. Они не двигались. Эрлинг смотрел на них и ждал. Они были очень серьезны, но лица их выражали глубокий покой. Замкнутость и строгость исчезли с лица Стейнгрима, на нем читалось почти мальчишеское любопытство — интересно, зачем сюда пожаловал Эрлинг?

Эрлинг нагнулся, поднял камень и поставил его стоймя, потом снова взглянул на них. Они сидели, как прежде. Значит, Фелисия не запрещает ему этого. Он взял золотой молоток, который когда-то на заре жизни нашел дома среди всякого хлама; что молоток золотой, он узнал позже, когда семья переехала в Рьюкан. Эрлинг смахнул землю, приставшую к блестящему молотку, и снова поднял глаза на Фелисию, чувствуя, как в крови у него разливается слабое тепло, которое скоро сменится опьянением. Ей следует поспешить и подать ему какой-нибудь знак, если она этого не хочет, но она лишь наблюдала за ним большими, глубокими глазами. Стейнгрим тоже наблюдал. Они сидели там, держась за руки, и только смотрели на него. Слабый ветер коснулся их, но он лишь слегка шевельнул волосы Фелисии. Нет, нет, думал Эрлинг, и у него текли слезы, ведь он твердо знал, что мертвые и живые одинаково мертвы друг для друга. Для того, кто мертв, все остальные тоже мертвы. За это, уж во всяком случае, надо благодарить богов. Он стукнул по горе золотым молотком и громко вскрикнул, когда на него сверху упал белый, потрескивающий огонь. Огонь тек, словно реки диких табунов, по широкой равнине, Эрлинг бежал от одной темницы к другой и разрывал путы снов, в воротах он ударил цепного пса закона и сорвал щиты со всех источников жизни, он взорвал свое сознание — остатки его унес речной поток, другие же разлетелись, словно черные птицы по плоскогорью, где им и следовало быть. Он создал новое небо и новую землю, но и в этом новом мире тоже были Фелисия и Стейнгрим, он увидел их, когда оттолкнул лодку. Над Эрлингвиком плыли хлопья тумана.

Около двух ночи Эрлинг, раскачиваясь, стоял посреди комнаты, словно дирижер, призывающий оркестр к вниманию и сосредоточенности, прежде чем он поднимет свою палочку. Все глаза его сознания ждали знака.

Цел и невредим он поднялся из темного колодца, в который оказался брошенным, когда они убили Фелисию; конечно, впереди его ждали и черные дни, но он хотел жить. Теперь ему следовало сделать только то, что он должен был сделать в Осло завтра утром, или подождать там, сколько нужно, пока он не сможет нанести свой удар. Казалось, все уже исполнено, осталась лишь одна мелочь.

Эрлинг открыл бутылку, которую дал ему Ян, и устроился поудобней. Последний раз он пил двенадцать дней назад, и теперь ему требовался алкоголь. Яд быстро затуманил ему голову. Он вспомнил что-то черное, что видел сегодня ночью, какую-то бесформенную тень, шевелившуюся на снегу, и понял, что это проклятый Хаукос, почему-то считавший, что фамилия Андерссен звучит более благородно. Садовник только что вернулся домой. Когда он уезжал, луна стояла высоко, теперь она — низко. Тень этого длинноногого, длиннорукого и длинноспинного существа, всегда упакованного в невообразимую куртку и по непонятной причине ходившего на двух конечностях, металась по грязному снегу, залитому зеленоватым лунным светом. Таким людям, как Тур Андерссен, следует запретить отбрасывать тень. Эрлинг откинулся в кресле и продекламировал с пафосом:

Я здесь сижу совсем один,

Как Бог в своем небесном царстве.

Будильник тихо тикает:

Один, один, один.

Пуста бутылка, и я пьян,

И кто-то у меня забрал

Ту женщину, что Ты мне дал.

Один, один, один.

На другой день в сумерках Ян и Эрлинг стояли на террасе и ждали такси. Юлия расплакалась и ушла в дом.

— Я вижу, ты взял все свои вещи? — сказал Ян.

— Да, на всякий случай.

— Ты взял все свои вещи, — повторил Ян. — Все, даже те, без которых мог бы обойтись… в этом случае.

Эрлинг не ответил. Его рука что-то нащупала в кармане.

— Похоже, ты решил не возвращаться в любом случае, Эрлинг?

У Эрлинга перехватило дыхание, он не мог говорить.

Ян не отрывал глаз от каменных плит.

— Я заварил эту кашу, — невнятно проговорил он. — И я прошу тебя вернуться в Венхауг. Юлия…

У Эрлинга было тяжело на душе. Сейчас он не собирался принимать никаких решений и не хотел, чтобы Ян взывал к его совести. Лучше не извлекать ее на дневной свет. Он уклонился от прямого ответа и сказал, растягивая слова:

— Я еще сам не знаю, какое приму решение.

— Потом решишь. Я знаю, что напрасно мучаю тебя, тебе и так нелегко. Поэтому скажу только одно: я молю тебя, как нищий. Я твой зять, Эрлинг. Во всем виноват этот непереносимый страх темноты… Я не мог… Это должно было случиться, но Фелисия — она бы все поняла.

Эрлинг взял его за плечо:

— Молчи, Ян, Фелисия понимает.

— Юлия спасла меня, Эрлинг, мою голову…

Вдали на дороге показалось такси, свет фар скользнул по сеновалу.

Эрлинг почувствовал себя лучше, конечно, он знал, что никогда не оборвет эту связь, да и не хотел этого, — но какая-то дверь должна была остаться для него открытой. Удивительный человек Ян. Все было как во времена оккупации. Ян был тогда очень молод, но как-то само собой получилось, что с самого начала он стал лидером. Не таким, который отдал приказ и больше знать ничего не знает, нет, Ян всегда все доводил до конца, и все от этого только выигрывали. Эрлинг не был во время войны в группе Яна и вообще не знал о его существовании, поэтому и не встретился тогда с Фелисией. Он услыхал о ней от Стейнгрима, который был связным между некоторыми группами, но тогда Эрлинг как-то не обратил внимания на его слова.