Страница 77 из 82
После моих визитов в дом Гюннера, где у меня не было ребенка, по которому я тосковал, с его стороны это был лишь скромный ответный визит. Я не стал ничего объяснять Сусанне, женщине нелегко посмотреть на дело с двух точек зрения.
Она приписала ему другие мотивы, хотя прекрасно знала, что без ребенка ему гибель. Наверно, всем нам следует почаще и повнимательней вглядываться в собственные мотивы. А мотивы самой Сусанны? Не знаю ни одного ее поступка, который был бы искренен и не служил ширмой для чего-то, что обнаруживалось лишь много времени спустя.
Будь верен призраку, сын мой, и найди себе Йенни, которая не имеет ничего общего с призраками. Будь верен призраку, долгому и светлому хмелю любви, и не пытайся ничего исправлять.
Бьёрн Люнд обвинил меня в том, что я убил Антона Странда. Почему он это сделал? Мотив-то его ясен, но что натолкнуло его на эту мысль? Ответ многое поведал бы о Бьёрне Люнде.
Я разыскивал Мэри Брук через сыскное бюро. Никаких результатов. Сегодня ночью я долго думал о ней с горячим и смутным чувством. Мэри переборщила в танцах с показом своих женских прелестей и потеряла всякую притягательность.
Я долго стоял и глядел в темную весеннюю ночь, потом бродил по веранде, проветривая комнату, и думал о Норвегии, и, несмотря ни на что, радовался, что в день Страшного суда я не окажусь палачом.
Нынче мне никак не унять расходившиеся мысли. Чем же я занимался по ночам раньше, когда еще не начал писать? Спал, конечно, но тогда я много работал.
Почему ночью можно неподвижно стоять часами и глядеть в пролет улицы, где под ярким светом рабочие возятся с какими-то трубами?
Если б сегодня я успел записать то, что тенью мелькнуло во мне, я бы знал все. Но остался лишь отблеск, лишь обрывки мыслей.
Словно я стою на берегу после шторма, где унявшиеся волны нашептывают земле о бесчисленных кораблекрушениях.
Осло, июль 1940.
Рованиеми, август 1940.
Со многими столкнула меня судьба, пока я жил в Норвегии. Кое о ком я написал, но все написанное о тех, кто не имел для меня значения, я сжег. Сам знаешь, бывает, встретишь кого-то, а потом он снова скроется в тень, из которой явился. Я писал, чтобы выиграть время, у меня была определенная цель. Поэтому я не вношу сюда лишних имен. Боюсь, чтобы ты невольно не придал им слишком большого значения, — ведь только я сам знаю, что они значат.
Бьёрн Люнд однажды явился ко мне в отель, и мне пришлось принять его. Он был твой дед, но это ничего не меняло. Думаю, он просто подкараулил меня, потому что вошел сразу же вслед за мной без доклада портье.
В тот день на нем не было нацистского значка, но он только что опубликовал в норвежской немецкой газете пространную статью о новых временах и восходящем солнце. Он не умел писать, люди смеялись. Бьёрн Люнд, изучавший вопрос о популярности и знавший ей цену, совершил промах. Он и сам это понимал.
Был июнь. Союзники уже давно покинули нашу страну. Король и правительство сидели в Лондоне. Появились первые признаки нелегальной работы — большей частью письма отдельных лиц, написанные на машинке или размноженные на ротаторе. Распространялись фотографии сожженных городов. Это было в дни Административного совета, обе партии выжидали. Как раз в то время, когда нас пичкали наглой ложью, я вспомнил о древнем требовании, гласившем, что между государствами должны соблюдаться те же этические нормы, что и между отдельными людьми. А как было в действительности? Немцы следовали логике, которую мы называем женской и которая, судя по моему опыту, была особенно характерна для Сусанны. Подобно ей, они то давали клятвы, то нарушали их, если им было выгодно, и все это с пафосом, растроганные собственным благородством в данное историческое мгновение, чуть не рыдая над своим великодушием.
Я видел, что Бьёрн Люнд пришел по какому-то делу. Он не мог замаскировать это болтовней о посторонних вещах. Болтовня имела свою цель, я это скоро понял. Он хотел сбить меня с толку. И он был совершенно трезвый.
Я ждал, что он заговорит о Йенни, но он весело заговорил о Сусанне:
— Вот мошенник! А кто утверждал, что у него с ней ничего нет? Теперь один только Гюннер пребывает в неведении, хе-хе, старая история. На днях я спросил у Сусанны, правда ли это. Конечно, ответила она, Джон Торсон — заместитель Гюннера.
Я услышал интонацию Сусанны, она действительно могла так сказать. Он продолжал:
— Как-то ночью я встретил Гюннера на Драмменсвейен, он изрядно нагрузился. Иногда он пускался бегом. Я крикнул: «Эй, Гюннер, за чем бежишь?» — «За правдой, — ответил он, — за правдой!» Ха! Бегать за правдой по Драмменсвейен! Вот уж где он ее не найдет!
Сейчас начнется, подумал я.
— Йенни так ждала весны, ей хотелось снова поехать на глухариную охоту. Да вот сорвалось.
Я промолчал.
Бьёрн Люнд забарабанил пальцами по крышке стола. Я вспомнил, что он даже не попросил выпить. Может, не хотел рисковать, боялся, что откажут?
— Черт бы побрал этих женщин! — сказал он, и я услыхал, что он слегка подражает голосу Сусанны. — Великих, незаурядных женщин, которые не желают тратить жизнь на чистку картошки. Им подавай большие задачи, они хотят самоутвердиться, хотят осчастливить человечество. И, посвятив нас в свои цели, уходят к другому, чтобы отныне чистить картошку только для него.
Я молчал. Тот, кто встречает молчание, впустую растрачивает силы.
— Да-а-с, — произнес он, — оказывается, они жаждали обновления, им нужно было поглядеть, как другой мужчина будет есть очищенную ими картошку.
Я откинулся в кресле и не спускал с него глаз. Скоро он перейдет к делу. Непринужденность его была наигранная, прежде ему не требовалось напускать ее на себя.
Вдруг он посмотрел мне прямо в глаза и некоторое время не отводил взгляд, словно хотел загипнотизировать меня. Я глядел на него и ждал.
— Разница между тобой и мной заключается в том, — голос его поднялся тоном выше, я знал эту его манеру, — что тебя события подхватывают и выносят совсем не туда, куда ты хочешь! «Ибо не понимаю, что делаю, потому что не то делаю, что хочу».
Я не удержался и прервал его:
— Вот уж не думал, что ты так силен в Священном писании!
Он отмахнулся.
— А я сам направляю события и решаю, куда они должны привести!
Подобные проповеди никогда на меня не действовали. Я промолчал.
Некоторое время он разглядывал свои руки.
— Что, собственно, ты делал в Гране прошлой осенью?
Я знал, что он заговорит о деле. Значит, его интересует Йенни, и он хочет начать от печки.
— Мне сейчас некогда, — сказал я. — Придется тебе зайти в другой раз.
Теперь в его глазах проглянул прежний Бьёрн Люнд.
— Послушай, давай сбросим маски! Мне интересно, когда ты приехал в Осло?
— Какие еще маски? Когда я приехал в Осло?
— Да. Когда ты первый раз поселился в этом отеле?
— Второго марта тысяча девятьсот тридцать девятого года. А почему тебя это интересует?
— Да потому, что не второго, а третьего.
— Хорошо, пусть будет третьего. Какая разница?
— Ты прибыл из Ньюкасла на «Черном принце»?
— Да. Может, ты хочешь…
— Нет, — сухо сказал он, — не хочу. А вот не можешь ли ты достать мне пятьдесят тысяч?
Я с облегчением рассмеялся.
— Нет, не могу.
Он облизнул губы.
— По-твоему, слишком много?
— Признаться, да. Ты и так должен мне почти две тысячи. — Я решил потихоньку перейти в наступление: — Ты бы никогда не получил их, не будь ты отцом Йенни.
— Полагаю, она того стоит, — протявкал он в ответ. — А вот ты мне скажи, где ты провел ночь на третье марта?
Я всерьез заинтересовался, что ему надо, мне было любопытно.
— Раз ты говоришь, что я приехал в отель третьего, значит, я ночевал на борту «Черного принца».
— Там ты не ночевал.