Страница 2 из 25
Хаксли и сам пытался, в пределах научной публицистики, ответить на эти вопросы. Он говорил о науке, людях, общественных условиях честно, прямо, бескомпромиссно. Пропагандируя эволюционную теорию Дарвина, он доказывал, что перемены — общий закон жизни. Его слова звучали вызовом по отношению к викторианской Англии с ее догмами и предрассудками. Ревнители старины поносили Хаксли, у молодых людей, подобных Уэллсу, он вызывал поклонение и восторг.
Можно без большого преувеличения сказать, что, воспитывая из Уэллса ученого, Хаксли воспитывал из него писателя и просветителя. Сочетание интереса к фактам, скрупулезной им верности с очень широким их осмыслением, со смелостью предположений — вот что приобрел будущий писатель, слушая курс профессора Хаксли. Впоследствии это скажется на всем — и на теории романа, предложенной Уэллсом (он называл его «роман, вобравший в себя всю жизнь»), и на его научной фантастике, и на подходе его к самым разным областям жизни.
Но до момента, когда Уэллс сумеет осуществить свое предназначение, пройдет немалый срок. Университет ему удалось закончить не сразу. После выхода из университета он еще некоторое время преподавал биологию в заочном колледже. Только в 1893 году Уэллс окончательно обратился к литературному труду.
Писал Уэллс давно, по сути дела с детства, и печататься тоже начал достаточно рано. В 1887 году он опубликовал в небольшом университетском журнале «Сайенс скулз джорнал» рассказ, озаглавленный «Рассказ о XX веке» и представлявший собой нечто среднее между сатирой, научной фантастикой и пародией на нее. Год спустя начал печатать в том же журнале повесть «Аргонавты хроноса», но не сумел закончить. Потом шли годы, отданные журналистике. Уэллс, можно было подумать, отказался от мечты писать повести, рассказы, романы…
В действительности все было иначе. Незаконченная повесть никак не давала забыть о себе. Он пробовал новые и новые ее варианты, — и не мог остановиться ни на одном. Он чувствовал, — найдено что-то интересное, важное, значительное, — и тем более не решался привести в исполнение какой-либо из зарождавшихся замыслов: каждый из них казался чем-то очень частным по отношению к обшей идее. В конце концов он все-таки отдал предпочтение одному варианту. Из него возникла — шесть лет спустя после публикации «Аргонавтов хроноса» — «Машина времени». Но на этом он не остановился. Неиспользованные варианты послужили основой для других произведений. Так из одной юношеской повести возник чуть ли не весь ранний цикл романов Уэллса.
Конечно, это было бы невозможно, если бы в их основе не лежала общая мысль, общий взгляд на мир, если б они не были предназначены для выполнения общей задачи.
В январе 1902 года, когда цикл романов, начатый «Машиной времени», был завершен, Уэллс выступил с лекцией «Открытие будущего», в которой задним числом сформулировал многие положения, послужившие теоретической предпосылкой его фантастики.
Можно, пишет Уэллс, по преимуществу интересоваться прошлым человечества, можно будущим. Правда, прошлое, настоящее и будущее неразрывно связаны. Все это стороны одной действительности. Но отнюдь не безразлично, в какую сторону обратить свой взор. От этого будет зависеть, куда придешь. А сейчас, в начале двадцатого века, человечеству необходимо видеть свое будущее с особенной ясностью, исследовать все возможные его варианты, добиваться, чтобы осуществились наиболее благоприятные из них. Людям, смотрящим в будущее (Уэллс относит себя к их числу), «мир представляется одной огромной мастерской, настоящее же — не более чем материалом для будущего».
«Почему четыре пятых современной литературы должно быть посвящено временам, которые никогда не вернутся, тогда как о будущем редко когда даже вспомнят? Сейчас мы — почти полные рабы обстоятельств, а нам, я думаю, следует самим определять свои судьбы, — говорил Уэллс в интервью, данном корреспонденту «Касселс сатерди джорнал» 26 апреля 1899 года. — Каждый день происходят перемены, которые касаются всей человеческой расы, мы же позволяем им ускользать от нашего внимания!»
Уэллс поставил себе целью писать не об отдельных человеческих судьбах, но о судьбе всего человечества, о движении истории, о грандиозных мировых потрясениях, о взлетах и падениях человеческого разума — обо всем, что может случиться впереди. Он писал, разумеется, не об одном лишь будущем. Но и сегодняшний день он оценивал с точки зрения будущего. В настоящем, считал он, важнее всего то, какое будущее оно готовит. Уэллс не был писателем-фантастом в узком понимании этого слова. Сделанное им очень много значило для литературы в целом. Своим творчеством он помог расширить ее горизонты — ведь он первый уловил, насколько увеличились масштабы действительности, убыстрилось движение времени, какие предстоят перемены. И современники быстро его оценили. «Машина времени» сразу принесла ему известность, и успех его упрочился, когда ранний цикл романов был завершен. Но нам все же легче судить о достоинствах этих книг. Мы знаем, как плодотворно потом отозвалось сделанное Уэллсом на всей мировой литературе. Знаем и то, что он — сколько интересных и умных произведений в дальнейшем ни написал — никогда больше не поднялся до вершин, достигнутых в первые годы. Молодой писатель был уже классиком.
Идея прогресса — вот главное, чему посвящены все ранние, да, пожалуй, и все последующие произведения Уэллса. Из множества проблем, притязавших в эти годы на первенство, он выбрал ту, которая действительно значила больше других.
Понятие прогресса — не из очень давних. Оно сформировалось по-настоящему только в восемнадцатом веке, и в том же веке выявилась достаточно сложная его диалектика. Является ли материальный прогресс верной гарантией прогресса в социальной и нравственной области? Этот вопрос поставил в 1750 году Жан Жак Руссо в своем «Рассуждении по вопросу: способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов» — и ответил на него отрицательно. Более того, Руссо обрисовал ситуацию, при которой материальный прогресс ведет к нравственному регрессу. Этот кажущийся парадокс становится законом в обществе, где на одном полюсе сосредоточено богатство, на другом — бедность, на одном могущество — на другом беззащитность, на одном власть — на другом рабство. Учение Руссо сделало его главным философом Великой французской революции. Прах его был перенесен в Пантеон, вожди революции пользовались его терминологией в своих речах. Но общество, созданное этой революцией, заставило снова поставить тот же вопрос и дать на него тот же ответ.
Молодой Уэллс был из тех, чей ответ прозвучал достаточно определенно.
Годы, проведенные в Лондонском университете, были посвящены не одной только науке. Уэллс не придумал еще термина «роман, вобравший в себя всю жизнь», но сам с юношеской страстностью стремился словно бы вобрать ее всю в себя и жадно впитывал все, что могло помочь ему в ней разобраться. А жизнь, с которой он столкнулся, требовала новых ответов. Королеве Виктории предстояло царствовать еще немало лет, но век высшей ее славы уходил уже в прошлое. Восьмидесятые годы поколебали устойчивое, респектабельное, с пышным фасадом здание викторианства. Оно стояло еще прочно, но в нем все чаще начинали звенеть стекла, шли трещины по потолку, отваливались куски штукатурки. Отлаженный десятилетиями механизм отношений между классами начинал давать перебои. Возникли новые профсоюзы, более широкие по составу, чем старые, и менее склонные к компромиссам. Оживилось стачечное движение. Во всей общественной жизни страны обнаружился сдвиг влево. И молодой студент Лондонского университета с восторгом приветствовал новые веяния. Он бегал на митинги, читал труды историков, философов, социологов, строил, наедине с собой, планы нового общества. На вопрос о политических убеждениях Уэллс с гордостью отвечал, что он социалист. Правда, характер своего социализма он в эти годы точно не определял, но это без труда можно сделать за него. Уэллс говорил впоследствии, что в Англии тех лет существовала любопытная разновидность социалистов — домарксовские социалисты, жившие после Маркса. К их числу легко отнести и самого Уэллса. Конечно, не все тут следует понимать буквально. Знакомство с марксизмом, хотя и поверхностное, не прошло для Уэллса бесследно. Но даже в периоды наибольшего интереса к Марксу он старательно, в каждом интервью, каждой своей работе отграничивал свои взгляды от марксистских. Уэллс действительно нисколько не марксист. Он мелкобуржуазный реформист, хотя порою и весьма радикального толка.