Святой воин

Низкое серое небо, промозглый ветер в лицо, хмурые тучи, третий день подряд сыплющие мелким дождем, и ни одной деревни по пути. По ночам зябко даже у костра, как ни кутайся в теплый плащ. Мерзкая погода! Я уже начал думать, что мы никогда не доберемся до лагеря. Интересно, какой умник спрятал его так, что никак не могут отыскать даже дружественные силы?

В тот день я постиг еще одну армейскую тайну: патрули нужны не столько для отлавливания нарушителей, сколько для того, чтобы указывать страждущим путь к ближайшей казарме. Вот такой патруль и встретил нас за пол-лье до ворот военного лагеря. Дюжина всадников в кольчугах под теплыми плащами вынырнула как из-под земли, угрожающе наставив длинные копья. Первым скакал молодой воин на кауром жеребце. Суровое лицо, живые черные глаза, аккуратные усики. Судя по гербу на щите – дворянин из Пикардии.

– Я – лейтенант королевской стражи сьер де Лопанже, – звонко крикнул он. – Кто вы и куда держите путь?

Барон апатично кивнул, а господин де Мюрраж, скачущий справа от него, хрипло рыкнул:

– Перед вами Жиль де Лаваль барон де Рэ со слугами и свитой. Мы следуем в воинский лагерь герцога Алансонского по велению его королевского величества Карла Седьмого!

Отряд, не останавливаясь, продолжал двигаться рысью по проселочной дороге, так что патрулю невольно пришлось съехать на обочину. Я ухватил взглядом лицо лейтенанта, тот одобрительно кивнул де Мюрражу, а затем явственно вздрогнул, разглядев в середине отряда фигуру в белых доспехах.

– Господа, – взволнованно крикнул он, – кто это там с вами, уж не Дева ли?

Несколько воинов повернули к нему лица, молча ухмыльнулись на скаку. Пришпорив коня, лейтенант подъехал к одному из патрульных, коротко бросил что-то, тот галопом обогнал нас, мигом пропав за поворотом. Остальные, переглянувшись, дружно отсалютовали нам копьями.

Дорога перевалила пологий холм, с вершины которого открылось давно ожидаемое зрелище. Громадное поле, обнесенное по периметру высоким земляным валом, сплошь заставлено длинными палатками. С деревянных вышек внимательно поглядывают часовые. Десятки коновязей с сотнями коней, задумчиво жующих кто сено, а кто и овес, дымящие кузницы, разноцветные палатки торговцев и, конечно же, главная услада усталых путников – шатры с маркитантками. На перекрестках и перед большими палатками-казармами пылают сотни костров, колонны черного дыма врастают в низкое небо. От булькающих котелков, висящих на закопченных треногах, тянет восхитительными ароматами.

Мой рот отчего-то враз наполнился слюной, да и те, кто ехал рядом, то и дело косились по-волчьи голодными глазами то на одну группку людей, столпившихся вокруг огня, то на другую. Эх, нет ничего лучше для замерзшего человека, чем тарелка горячего, с пылу с жару, борща! Но где в этой Франции возьмешь борщ? Так и давятся всякой ерундой – ухой, супом с трюфелями да мясными похлебками из говядины, свинины или птицы. Есть у них еще дичь всякая, готовят так, что пальчики оближешь, но вот борща – нет. А жаль!

В центре лагеря, у палатки главнокомандующего, нас встретил герцог Алансонский с капитанами воинских отрядов. Высокий, белокурый, настоящая арийская бестия, как их показывают в наших фильмах. Глаза голубые как небо, словом – писаный красавец. Лицо мужественное, плечи – косая сажень. Правда, полководец он неважный, зато искренне предан дофину. Как вскользь обронила при встрече Жанна, «чем больше нас, лиц королевской крови, соберется вместе, тем лучше для Франции». По молодости лет она все еще верит в пословицу «кровь родная – не водица».

Меня как личного доктора Девы Жанны поселили по соседству с ее шатром, с другой стороны разместились «братья» героини. Ее секретарь Луи де Конт, тот самый, что пристал к нам в Вокулере, попросился в мою палатку. Я был не против, вместе оно как-то веселее. Но вот то, что над палаткой Жанны повесили огромный вымпел с пожалованным ей дофином гербом, – это уже перебор, у герцога Алансонского отсутствует всякое понятие о маскировке.

Я с кислым видом кошусь на шатер Девы. На холодном зимнем ветру трепещет широкое полотнище, на нем вышит щит, на лазурном поле которого разместились две золотые лилии и серебряный меч с золотым эфесом, направленный острием вверх и увенчанный золотой короной. Покосившись по сторонам, тяжело вздыхаю. Хоть кол им на голове теши! Стоило ли предпринимать все эти меры предосторожности, чтобы потом так демонстративно оповестить весь свет о том, что вот здесь живет принцесса, один из родителей которой – королевской крови?

Отворачиваюсь, философски пожав плечами. Бесполезно говорить герцогу Алансонскому о конспирации, самовлюбленный и ограниченный вельможа такого просто не поймет. Тот, кто говорит о польском гоноре, просто не знаком с французами.

Что ж, надо бы мне снова побродить по лагерю, разузнать, чем дышат сержанты и простые ратники. В конце концов, это им предстоит идти в бой под белым знаменем Девы, так готовы ли?

По вбитой намертво привычке я внимательно оглядываюсь по сторонам и, уже сделав пару шагов, замираю на месте. Всякий церковный орден – организация, сумевшая выжить в непростом, порой предельно жестоком мире сотни лет, и коллективный опыт выживания выливается порой в весьма специфические науки. Они не нужны в жизни обычного рыцаря, горожанина либо торговца, про забитых сер-вов и не говорю, а вот для разведчиков или телохранителей крайне необходимы. Среди прочих усвоенных мною премудростей был и краткий, но предельно емкий курс маскировки и, соответственно, распознания знакомых уже лиц под разными масками. Ох, не зря знающие люди уверены, что самые мощные спецслужбы двадцать первого века вышли из средневековых штанишек церковных орденов!

– Куда путь держим, дружок? – Я цепко хватаю за рукав куртки стройного юношу.

Тот как крапивой обжигает меня неприязненным взглядом, безуспешно пытается вырвать руку, я молча жду. Тонкое лицо идет красными пятнами, вытянувшись струной, юноша бросает ладонь на эфес меча. Эффектный и красивый жест, высоко приподнятый подбородок, гордая поза. Еще немного, и я начну аплодировать.

– У вас ус отклеился, – бросаю я негромко бессмертную фразу.

– Где? – дергается юноша, мигом забыв про меч.

– Шутка, – добродушно поясняю я. – Но если серьезно, что означает этот маскарад? И потом, куда это вы намылились на ночь глядя, Жанна?

Девушка бросает по сторонам вороватый взгляд, я утомленно вздыхаю.

– Даже и не думайте вырываться и ускользать. Честью клянусь, при малейшей попытке к бегству я поставлю на уши весь лагерь. Ваши «братья» с людьми герцога Алансонского вывернут наизнанку каждую палатку, заглянут в каждую ямку. Подумайте, оно вам надо? – Самые зеленые в мире глаза стремительно желтеют, того и гляди девушка зашипит, как рассерженная кошка. Я быстро добавляю: – Отлично все понимаю. Вам доверено огромное войско, вы хотите знать всю правду о его состоянии. Не то, что докладывают командиры отрядов, а как оно есть на самом деле, верно?

Жанна перестает вырываться, задумчиво кивает, не отрывая поблескивающих глаз от моего лица. Только так, медленно и размеренно, и надо говорить с женщинами и прочими опасными созданиями живой природы. От этого они впадают в некий транс и становятся безопасными, хотя и ненадолго. Я на секунду запинаюсь, едва не утонув в бездонных омутах ее глаз, но, нервно сглотнув, тут же возвращаюсь к действительности.

– Я не против, поймите. Но одна вы никуда не пойдете, только вместе со мной. И помните, как только я теряю вас из виду, немедленно вызываю ближайший патруль. Идет?

Помедлив, Жанна кивает с видимой неохотой.

– Вот и прекрасно, – улыбаюсь я и любопытствую ненавязчиво: – А куда вы хотели бы попасть первым делом? – и, дождавшись, когда Жанна отвернется, громко щелкаю пальцами.

Нет, я не вообразил себя кабальеро с кастаньетами, это условный знак для незаметных теней, приказ сопровождать нас на прогулке. Я ведь говорил Жанна не только для Франции, но и для меня лично. Поверьте, пускать что-то на самотек – не мой метод. Среди прочих храбрых воителей в собираемом войске имеется отряд некоего графа де Гюкшона. Ничем не примечательный дворянин, с виду – серый как мышь, допьяна не напивается, в кости по-крупному не играет, в альковных подвигах не замечен. В бой он в первых рядах не рвется, не жаден до денег и славы. Словом, на такого поглядишь – и жить не хочется.