Скиталец Ларвеф (сборник)

— Когда?

— Может быть, и скоро. Мне это нужно для того, чтобы создать всеобъемлющий ум… Видение мира? Что может быть интереснее! Старинные книги и фильмы рассказывают нам о том, как видел мир дильнеец в капиталистическую эпоху. Это было обыденное видение. Сейчас так видит что-либо дильнеец только натощак в хмурое утро, когда болит голова. Наше видение-поэтичное видение мира. Оно возникло несколько сот лет назад, когда дильнеец расстался со всеми пережитками прошлого, в том числе с пережитками индивидуализма и эгоцентризма, когда он стал любить природу, жизнь и всех себе подобных… Мне удалось однажды смоделировать ум и чувства себялюбца, эгоцентриста, чтобы изучить эти реликтовые особенности.

Если хотите, я познакомлю вас с этой моделью.

— Пока я не испытываю желания знакомиться с ней. Помню, как мой отец демонстрировал таракана, извлеченного из тьмы веков. Это, поверьте, что-нибудь подобное. Эпоха капитализма была самая страшная эпоха в истории Дильнеи. Нет, меня интересуют более древние времена.

В ДВУХ ШАГАХ

Они ожидали. Что же им еще оставалось? И однажды Веяд сказал своему спутнику Туафу:

— Ожидание может заполнить жизнь, занять все наше время до самого нашего конца. Но ожидание не может быть профессией. Когда я вернусь домой на Дильнею, меня спросят: «Что ты там делал, Веяд?» Не могу же я им ответить:

«Ожидал». Ожидать — это слишком мало, слишком бездейственно. И чтобы не сидеть без дела, я продолжаю работу, начатую еще дома…

— Я знаю, — перебил его Туаф.

— Ты разрабатываешь вопрос о конечном и бесконечном. Ты философ. Но что делать мне? Здесь нечего украшать. Уэра не нуждается в декорациях. Да и зрителей нет, кроме нас с тобой. На днях я тоже начал одно дело. Я переделываю электронного игрока, искусного гроссмейстера. Ты, надеюсь, не возражаешь?

— Не возражаю. Но кого ты из него хочешь сделать? Механического слугу?

Повара? Медика? Актера?

— Я хочу превратить его в нашего собеседника, чтобы он задавал нам вопросы, тормошил нас, не давал нам покоя, беспрерывно будил наше сознание…

— Разве мы не можем это делать сами?

— Иногда можем, а иногда нет. Мы слишком быстро примирились с законами этого крошечного мирка и, кажется, забыли о большом мире. Здесь, на Уэре, всe в двух шагах от тебя, всe и все, и ты сам в двух шагах от себя. Тебе некуда от себя уйти. Ты каждый день должен видеть одно и то же. Я не могу больше терпеть это. Здесь все в двух шагах. И нам не вырваться отсюда. Мне тесно здесь, Веяд, мне не хватает масштабов. Я отдал бы полжизни, чтобы, проснувшись, увидеть вдали горизонт. Но горизонта нет. И ничего нет, кроме маленького искусственного островка да нас с тобой — и ее. Но существует ли она? Ты это знаешь лучше меня. Скажи правду. В мире, где все в двух шагах от тебя, не стоит врать.

— Ты поддался монотонности долголетнего ожидания. Тебе нужен не просто собеседник, тебе нужен друг, сильный не только умом, но и духом, волей.

Мне тоже нужен он. И он здесь есть. Хочешь, я тебя познакомлю с ним?

— Кто же он, этот сильный духом?

— Инженер Тей.

— Но его нет. Он погиб, возвращаясь на родину.

— Он оставил дневник. Хочешь, я тебе почитаю… Когда мне трудно, я ищу поддержки, разговаривая с ним через время и пространство. Его дневник-это письмо, адресованное нам с тобой.

— Но он нас не знал. Мы родились спустя целое столетие.

— Нет, он нас знал.

Они пришли в библиотеку. И Веяд, раскрыв дневник инженера Тея, стал читать вслух:

«Мой сын все еще мне представлялся смеющимся ребенком, протягивающим две детские пухлые ручонки, но, когда мы построили космическую станцию Уэра, он был уже юношей. Он вырос без меня. Я ни разу не приласкал его.

Не сделал ни разу ему подарка. Как ни странно, это обстоятельство почему-то больше всего мучило меня. Что подарил бы я ему, если бы жил вместе с ним? Игрушку? Нет, я подарил бы ему весь необъятный мир, все звезды, которые я видел, и этот мост, соединивший бесконечность с Дильнеей, мост, который мы наконец построили, я и мои друзья,.

Теперь, когда Уэра была закончена и пригодна для того, чтобы принять терпящих бедствие путешественников, мы начали готовиться к возвращению.

Казалось бы, это должно было радовать нас. И это действительно нас радовало, но наша радость умерялась печалью, ведь мы возвращались не совсем туда, откуда начали свой путь… То, что было нашим настоящим и осталось на Дильнее, безвозвратно кануло в прошлое, и нам предстояло увидеть другую Дильнею, новую, может быть более прекрасную, но лишенную того, что было всего дороже нам… Где найти силы, чтобы побороть самого себя, свою тоску по безвозвратно утерянному? И я наполнил все чувства, все свои мысли предвидимым будущим. Я мысленно видел тех, для спасения которых я отдал так много. Я мобилизовал все свое воображение, и вот я перекинул мост к вам, мои неведомые друзья. Я не знаю ваших имен, но я вижу вас, нашедших опору в бездонном пространстве, обретших надежду там, где не могло быть никаких надежд…

Того, что я не сумел подарить сыну, я отдаю в дар вам необъятный мир…» Веяд прервал чтение дневника Тея и спросил:

— Что же ты молчишь, Туаф? Скажи что-нибудь, хотя бы одно слово.

— Я предпочту молчание словам.

— Почему?

— Потому что мне стыдно за свою слабость, за те недели, месяцы и годы, которые я провел здесь не так, как их следовало провести.

ПОЕТ ПТИЦА

Затейник-солидный дильнеец с седыми усами сказочного волшебника-менял пейзаж. Нет, это было не хитроумное оптическое приспособление, специально созданное для обмана чувств. Передвигалось пространство и время. Домики переносились в другую местность быстро и незаметно для их обитателей, а затем снова возвращались. Затейник был слишком старателен и услужлив.

Иногда хотелось задержаться в одной точке трехмерного пространства, а не менять ее на другую. И все же было приятно подойти к окну и увидеть рядом озеро, то озеро, которое вчера было далеко.

Эроя проснулась рано и подошла к окну. Она подняла занавес и подумала: «Что же я увижу сегодня за окном?» Она взглянула. За окном стоял олень. Он стоял как бы вынутый из пространства. За ним не было никакого фона.

Он стоял, словно бы на облаке, отражаясь вместе с облаком в синей воде горного озера. Огромные детские влажные глаза оленя смотрели вдаль. Затем олень исчез и облако рассеялось. По-видимому, седоусый волшебник перенес домик Эрой на верхушку горы.

Эроя рассмеялась.

— Посмотри, Зара, — сказала она подруге, — до чего забывчив этот несносный старик. Третьего дня он тоже проделал с нами эту же штуку. Он начал повторяться.

По предписанию врача-стимулятолога Эрою и Зару направили в отделение биохимической стимуляции.

В обыкновенных условиях организм дильнейца химически обновляется за шестьдесят дней. Здесь, в этой камере, куда направили Эрою с подругой, молекулы клеток, кроме тех, из которых состоят нуклеиновые кислоты, должны были обновиться за несколько часов.

Эроя и Зара вышли из отделения биохимической стимуляции обновленными и посвежевшими.

— Мы ли это, Зара, — спросила Эроя, — или не мы?

— Духовно-мы, — ответила, смеясь, Зара. — Но химически-не мы.

Морфологически-мы, физически-не мы. Как же осуществляется единство между содержанием и формой?

— Спроси об этом врача.

Клетки биохимически обновились. Но было нечто важнее физического самочувствия-это духовное восприятие мира. Этим занималась сестра седоусого «волшебника», специалист в области изучения психического поля.

Эроя хотела отказаться от эксперимента, как это сделали многие отдыхающие, не пожелавшие освежать свое видение мира, но после непродолжительного раздумья решила: «Попробую! Чем я рискую?» И она рискнула.

Дверь камеры открылась, и Эроя села в кресло. Вдруг что-то случилось с миром. Планета шатнулась и как бы сдвинулась с места. Уж не превратилась ли снова Эроя в пчелу, как это случилось однажды в детстве?