Страница 44 из 80
Люди глядели на самолет по преимуществу молча и, Киму показалось, без выражения. Как на что-то не имеющее к ним отношения. Предмет из другого измерения, вот как это называется! Так смотрят на скелет кита в Зоологическом музее: уж настолько большой, что кажется ненастоящим.
Летчик Савостьянов, указывало радио, жив, почти невредим и награжден. Ушел с парашютом. Но ведь мог погибнуть — как на барана чихнуть! Решился, рискнул жизнью.
Ким искал в себе, сможет ли рискнуть сам.
129
— Фил Филыч, стишок презанятный, — протянул Арбузов листок в линейку. — Смотри. И почерк-то детский, кажется.
— Хе-хе-хе! — задребезжал Здренко. — И впрямь ребенок похоже писал! Не буквы, а эдакие, хе-хе, крюко-зябрины!
— В конце некоторый сбой. Почему герою стиха неохота маленького? — неясно. За обедом наелся? И слово «бочоночек»… Можно подумать, о бочкотаре пассаж.
— Нет, тут надо бы подробности исследовать, — перечитывал стих Здренко. — Психология-то неясна. Что, сам ребенок сочинил на такую тему?… задорный, прямо скажем, стишок, не без игривости! Не склеивается! Следует вывод — взрослый сочинял. Но что ж это за взрослый такой, позвольте поразмыслить? Это как же: сочинить — и ребенку продиктовать? Не укладывается! Диверсант? Или из этих… Из самих.
— Из каких самих?
— Из людоедов!
— Не исключено, — протянул Арбузов.
— Так а я о чем! Видишь, он рассуждает тут… Не рассуждает, указывает, что зад был мертвым. С мертвого, то есть, человека снятый, а не с живого. Разбирается, гад!
— А есть разница? То есть я понимаю, что есть…
— Архисущественная, — замахал Здренко. — В миг смерти в тело выбрасывается того… трупный йад. Отравиться сразу им сложно, но вообще-то… неполезно, так сказать. Скажется позже, а и не заметишь, что именно сказалось-то. Людишки многие уже на сей счет уже просветились… хе-хе. Одна пассажирка дождалась, что мужичок в отключке, но еще живой, тут и давай с него мяс-ко-то срезать, в промежуточке, так сказать, парадоксальном между жизнью и смертью! Мы ее, конечно, выловили, но действовала, хе-хе, грамотно.
Арбузову помутнилось. Достал водку.
— Фил Филыч, тебе…
— Пару капель. Все, благодарствую.
— Страшно же, Фил Филыч. Человечину есть… Брр! Я бы лучше застрелился, ей-богу…
— А потому, Антон Иваныч, что у тебя нормальная человечья, извини за выражение, психология! — воодушевился Здренко. — А людоеды они такие…
Слепил в воздухе пальцами фигуру на манер лиры.
— Какие? — уточнил Арбузов.
— Необычные!
— Этого не отнять, — усмехнулся Арбузов. — Еще пару капель?
— Совсем чуть-чуть… — Арбузов наклонился через стол и перешел на шепот. — Есть ведь некоторые, которые не с голодухи людей хряпают, а для удовольствия!
— Да ну!
— Нуда! Целые… секты! Мы пока не вычислили, но найдем! Это такие, какие и так были… потенциально! А тут в городе ситуация… ну как бы стало можно… Ну, не можно… хе-хе… А как бы общественная атмосфера…
— Понятно, прецеденты возникли. Не они одни такие.
— Ну! Вот они и того! Позволить изволили!
— Противно ведь…
— Людишки-то разные. Им, получается по всему, не противно, а ровнехонько наоборот. А еще некоторые, — Здренко еще голосу поубавил, — имеют поверие, что съел человека — и тебе лишняя жизнь в зачет.
— Не понял.
— Ну, доживешь жизнь, а она еще раз парадоксально продолжится. А двоих съел — две жизни вперед. Но это надо его целиком-с. С мозгами там, с селезеночкой…
— Боже мой!
— А вот так! Психологии, они, брат, неисповедимы! Ты где стишок-то приобрел?
— Москвич поддудонил, — соврал Арбузов.
— Максим?
— Он. Сказал, чтобы я тебе показал специально.
— А почему это мне, так сказать, специально? — насторожился Здренко.
— Говорит, Фил Филыч этой темой специально интересуется…
— Ничего это я специально этой темой не интересуюсь! А хоть бы интересуюсь, ему-то что? — разозлился Здренко. — Ишь, москвичок! Обнаглел, сучонок! Лезет без мыла, знаешь ли…
— Про мыло поддерживаю, — кивнул Арбузов. — В мои дела он тоже сунул… длиньше положенного.
— Взяли на свою голову пассажирчика, а! Ну ничего, ничего… Подзаймусь я при случае…
— Нам бы его, товарищ замначальника, отодвинуть от себя для начала.
— Отодвинуть! А как? К нему Михал Михалыч благоволит, сам знаешь… Ошибочно благоволит, но ведь факт!
— А этим воспользоваться и можно, Фил Филыч…
130
— Осторожно! — закричал Еременко, едва отомкнув дверь. — Максим Александрович! Навернетесь! Держитесь за стены!
— Что случилось, профессор?
— Каток! Воистину каток!
И впрямь каток. Пол залит слоем льда, хоть в хоккей.
— Дайте руку! Я укреплен! Идемте!
С люстры свисают сталагмиты. Или сталактиты, Максим всегда забывал. Окна едва прикрыты фанерой. Хозяин в тулупе, в папахе.
— Что стряслось-то?
— А… Трубы прорвало сверху, потоп. Тут же налет, стекла вон. Плюс мороз. Прихожу домой, а тут ледяной дом Анны Иоановны! Красота! Может, коньяку предложить? У меня армянский!
— Можно. Но что вы такой веселый-то?
— Да как же, Максим Александрович! Дело-то — в гору! Уже и помещение у лаборатории, и людей укомплектовал… Знаете, кое-кого из коллег просто из смерти же вытащу! И главное — дело, дело! Производство начинаем — ну прямо послезавтра! Край — после-после!
— Хорошо, рад. Но квартира…
— А! Завтра переезжаю. Тов. Арбузов вопрос решил. Весело даже. Фигурное катание. Смотрите, какие я тапки смастерил — терки кухонные привязал к подошве! Крепко держат!
Повезло, однако. Скользко… как в танке. Головой об камин. Трагический случай. И травить не надо.
— У меня и лимончик есть… Все от тов. Арбузова! Вам благодаря!
Так и вышло, с одного приема, ровно об угол. Кровь хорошо, контрастно так краснелась на льду.
Профессор Еременко был лучшим уловом из списка изобретений, а теперь, для новой идеи, максимально опасным. Он придумал жидкую бомбу, химическую: можно точно на радиус взрыва закладку рассчитать. Предприятия нет, а для людей вовне — опасность малейшая.
Тянуло, честно сказать, на орден Ленина изобретение. И предыдущему максимову плану соответствовало в мишень: города нет, люди есть. Теперь Максима интересовала формула наоборот: людей не надо, надо Петербург. Пришел вот остановить машину, собою же и запущенную. Остановил.
В коридоре заклацало. Чорт! Профессор, вроде, запирал. Убивай теперь еще и свидетелей. Хоть и чистая версия с камином, но его самого тут — никто не должен был видеть.
И в квартире их не грохнешь — во двор выманивать…
— Открыто! Есть ли кто? Ой, что это? Держись. Ой! Здравствуйте!
В комнату смешно вкатили, держась-хватаясь за обоих из себя, двое. Небольшой пацан в ушанке с ополовиненным ухом и она. Девушка с моста.
Глаза не такие изумрудные, а по-блокадному выцветшие, выплаканные. И родинки еле видны, как же он в синей темноте все это разглядел, родинки и глаза!
Он ее просто увидел внутренним взором сквозь время, какой она до войны была, и какой после будет!
Она его тоже узнала:
— Ой, это вы! Как хорошо! А мне так стыдно! Я так убежала… Я перепугалась очень, извините…
Да, светилась она изнутри радостным, праздничным светом.
— Я так вам благодарна! Ким, он меня спас, я не говорила…
Протянула руки и тут же заскользила к Максиму, и угодила ему прямо в охапку. Вскрикнула от смущения: я не хотела! Уютная, размером — как для его охапки задуманная. Максим усадил девушку в кресло.