Месяц Аркашон

Эльза в спальне, переодевается. Интересуюсь, можно ли заглянуть к ней на секунду. Эльза соглашается с легким удивлением. Она стоит перед зеркалом голая, лишь в матовых телесного цвета чулках с кружевным верхом. Я не отношусь к фетишистам, скупающим ташеновские альбомы про затеи с женским бельем, но сейчас, возможно, эти трогательные чулки подсобят виагре.

Я подхожу к Эльзе сзади и беру в ладони дыни грудей. Я просовываю ладонь между Эльзиных ягодиц и мну мясистое тесто. Виагра почему-то не спешит мне на помощь. Я внимательно слежу в зеркало за своими пальцами. Вызываю в памяти лягушачью позу Пухлой Попки. Вспоминаю, как в юности набивались ко мне домой друзья — смотреть порнуху, а пару раз и не только смотреть. А надо всем этим, как орел над скалистой долиной, парит мысль: нужно было брать таблетку со средним зарядом, как поступают обычные мужчины. И уж точно не запивать пивом. Я паникую, что, разумеется, не способствует успеху. Чулки только мешают — они неприятно скользкие, я не чувствую живой теплой кожи. Член наконец немного сжалился надо мной. Напрягся едва-едва: стрелки часов с полшестого поднялись дай Бог на четверть девятого. Я долго трахаю Эльзу в полчлена, пока не замечаю, что она далеко. Глаза ее пусты. Ей неинтересно. Я отваливаюсь на спину, из меня брызжет ничтожная жидкая струйка. Я думаю, так кончают молочные поросята. Безо всякой виагры. Эльза на прощание целует меня подозрительно слюняво. С жалостью.

Хэнди исполняет «Турецкий марш». Что-то надоел мне этот марш. Надо сменить пластинку. В трубке Алька. Голос глухой, как из бочки. «Ты где?» — спрашиваю я. «На вокзале». «На каком вокзале?» «На каком… На железнодорожном. В городе Аркашоне». Алькин стиль. «Вот я, вся такая, здеся, приехал». А если бы меня не было в Аркашоне? Выполнил задание и сменил дислокацию. А если я занят и не могу (или не хочу) ее видеть? Вопросы повисают в воздухе и тают колечками дыма. Альке их задавать бессмысленно. Она только плечами пожмет. Результат налицо: дислокации я не сменил, видеть Альку могу и хочу. Она сидит на перронной скамейке, пьет колу из жестянки. Быстрыми воробьиными глотками. После каждого глотка опускает банку к коленям и тут же вновь поднимает к губам. Я видел этот жест миллион тысяч раз. Раздражение, которое я накачал в себе, пружинисто отмахав 622 шага от виллы до станции, рассеялось вслед за дымом и вопросительными знаками. Алька замызгана, как младший школьник, удивший в луже мальков. Волосы свисают грустными ниточками, под глазами — глубокие тени. С общим туристическо-подростковым видом (джинсы, рюкзак, ветровка) дисгармонируют крокодильи туфли с острыми носками на высоких каблуках.

— Хочешь выпить? — спрашиваю я вместо приветствия. Во фляжке у меня плещется вискарь.

— Глоток…

— Хочешь в душ?

— А то!

До аккомодации шагов четыреста, но надо пройти мимо окон библиотеки мэрии, где обитают Фиолетовые Букли, мимо аптеки, где ждет принца нимфа, втюхавшая мне безмазовую синюю таблетку, и я почему-то не хочу, чтобы они видели сейчас Альку. Мы садимся в такси, заезжаем в аккомодацию, едем в отель, и я больше ни о чем Альку не спрашиваю. Только показываю ей из окна памятник Устрице. Надо же, смех смехом, а памятник и впрямь сразу стал достопримечательностью.

— Похоже на пельмень, — говорит Алька.

— Ван-тан?

— Нет, на русский пельмень.

Отель я выбрал недорогой; к каким, собственно, мы с Алькой и привыкли. Душ не в отдельном помещении, а прямо в спальне — два кубометра в углу, отгороженные полупрозрачными створками. Алька сбрасывает одежду смешной кучкой, напоминающей кошачьи какашки. Выражение лица у нее при этом такое, что, кажется, будь в номере камин, ворох накормил бы огонь. Есть женщины, которым раздеваться вредно: вылезая из блестящей обертки, они теряют сто десять процентов привлекательности. Собственно, таковы большинство моих заказчиц, но дело, конечно, не только в возрасте. С чумазой Алькой все наоборот. Нагота ей идет. Алька, может быть, слишком миниатюрна. Мяса, на мой вкус, маловато, но зато пропорции идеальны. Ребра под гладкой кожей выпирают уверенно и горделиво. Лобок неожиданно выбрит. Такого за Алькой не водилось, как и туфель на каблуках.

Я лежу на спине и смотрю на силуэт за пластмассовой створкой. Алька двигается преувеличенно быстро, словно пленка пущена на ускорении. Так поступают, когда хотят смыть не только банальную пыль трудов и дорог, но и душу, что ли, прополоскать. Боль смыть, стыд, обиду. Проститутка-дебютантка у Трюффо мылась с такой нечеловеческой скоростью, захлопнув дверь за первым клиентом. В таких ситуациях, наверное, кажется, что вода течет на тебя не тривиальной аш-два-о, а вместе со всеми своими архетипическими смыслами.

Омовение состоялось. Я лежу на спине. Алька забирается на меня. Мелко, как пьет, целует несколько раз в губы. Протягивает к моим губам задорный сосок. Грудь у Альки не больше теннисного мяча. Я беру ее в рот целиком. Алька дает мне вторую грудь. Колено ее нащупывает через брюки мою плоть. Все это тоже — большая новость. Алька была так же далека от искусства соблазнения, как я далек, скажем, от квантовой энергетики. «Раздень меня», — выдыхаю я и чувствую в своем голосе командирские нотки. Обычно я не говорю так с Алькой. Смущаюсь ее подчеркнутой независимости. Но Алька уже расстегивает пуговицы на рубашке, ремень… Сама вставляет в себя член, хотя обычно — по крайней мере, в моем случае — доверяет эту сладкую процедуру партнеру. Я кончаю почти мгновенно. Алька замирает, прильнув ко мне плотно, как лист бумаги к листу бумаги в закупоренной пачке. Лобок немножко колется. «Алька, у тебя новая прическа», — говорю я.

Алька машет рукой: «Не спрашивай». Хотя я и не спрашивал. Алька ползет к краю кровати, подбирает с пола пачку красного «Голуаза», прикуривает. Несколько секунд из всей Альки я вижу только зад сердечком. Я снова хочу. Грабастаю Альку, укладываю ее спиной на себя. Захожусь-задыхаюсь. Алька дает мне затянуться. На потолке — глупая люстра в форме свастики. Или паука. Сквозь окно виднеется вдалеке все та же башня Казино. Отсюда она больше похожа на фаллос.

Антуан ушел за шампанским и не вернулся. Так Серьезные Шашни приказали долго жить.

— Ты же не пила шампанского, Алька. Я еще удивился, когда прочел…

— Мало ли чего я не делала. С ним все как-то необычно… Впарил ведь мне, что нужно менять имидж. Надарил лифчиков всяких, вечерних платьев всяких, обуви. Я как корова на льду — с каблуков падаю…

— Не сказать, что ты приехала сюда в лифчике.

— Да я все бросила там, в Зальцике… Шел бы он в жопу, чертов Татлер. Только одни туфли взяла — кроссовки порвались. Мобилу еще подарил — я ее в речку выбросила.

— А лобок зачем побрила?

Я, конечно, употребил не «лобок», а более подходящее слово.

— Ну… Так типа изысканно.

— Это он так сказал?

— Да.

— И ты послушалась? Алька, я тебя не узнаю.

— Думаешь, я сама себя узнаю? — хихикает Алька. Настроение у нее хорошее. — Знаешь, какое-то буквально наваждение. Он такой…

— Какой?

— Да вот хрен его знает! Сейчас думаю — ничего особенного. Обыкновенный обдрисный мудак. Не могу понять, как меня угораздило… Но он, знаешь, облизывал меня как конфетку.

— А как ты его назвала? Чертов кто?

— Татлер.

— Это фамилия?

— Нет, детское погонялово. У него и в электрическом адресе — Татлер…

— Где-то я слышал такую кличку…

Ушел за шампанским и не вернулся. Алька всю ночь просидела у окна с видом на памятник автору «Турецкого марша». Что я делал в это время? Ага, паниковал, обзаводился щеколдой, дрожал под одеялом. Ближе к полуночи Алька побрела гулять. Долго слушала в пустынном переулке старого скрыпача в цилиндре. Замерзла, согревалась саке в японской забегаловке. Вернулась в гостиницу — Антуана нет. Сидела в окне до рассвета, выкурила всю траву. Отдам ей наследство Рыбака. Докурилась до полной остановки психики. Уснула в одежде. Утром получила мэйл от Антуана. Он писал, что связь их больше не имеет смысла. Просил его не искать. Клялся, что пережил незабываемые минуты, но все же сердце его принадлежит другой. Алька бы в тот момент все волосы выдрала подлой другой. Телефон она, оказывается, в действительности не выбросила, выбросила только сим-карту, а трубку оставила. Я прошу у нее поюзать трубку — моя восстановлению не подлежит.