Месяц Аркашон

Человек в маске поворачивает голову к Рыбаку и саркастически вздыхает. Дескать, я уж сам решу, что ему отрезать. Звякает металл: видимо, инструменты. Неужели меня будут резать? Я боюсь увидеть инструменты. Боюсь, что будут резать, но сначала боюсь увидеть инструменты. Я закрываю глаза. Я хочу закричать. Напрягаю голосовые связки, но они бездвижны. Человек неплох как конструкция, остроумно скроен, ладно сшит, но материал, из которого он сделан, — плоть — отвратителен. Совершенно ненадежный материал. На лицо мне кладут что-то резиновое. Резкий запах. Я проваливаюсь в теплую желтую массу. В жидкое солнце. Женское лицо приплясывает перед внутренним взором, постоянно меняя черты, не в силах зафиксироваться. Как сбоящий интернет. Эльза, Алька, опять Эльза, снова Алька, потом неожиданно девочка, которую я обожал в юности и о которой не вспоминал много лет. Я исчезаю.

В третий раз я очнулся в саду виллы «Эдельвейс». У ограды, в мокрой траве. Под окнами Эльзы. Одежда моя изорвана и измята, много темных пятен. Сую руку в карман — хэнди на месте. Первое, что проверяет человек Нового Века после того, как его трижды измочалят и он трижды очнется, — это хэнди. Эрзац шпаги. Очень холодно. Черное небо блестит, как асфальт под дождем. Отражает в себе все огни Аркашона, сражающегося с Мартой. В «принятых вызовах» — номер Эльзы. Неужели я разговаривал с Эльзой? Не помню. У нее — мои вещи и деньги. Ветер гонит по саду желтые листья и пустую канистру. Листья танцуют, закручиваются в вихри. Дождь охаживает по щекам. Ветер подбрасывает канистру и зафутболивает в окно. Стекло осыпается беззвучно, как в немом кино. Я пытаюсь встать, приподнимаюсь на правой ноге, и ее пронзает резкая боль. Дождь странный какой-то. Просто очень сильный? Я по-прежнему сижу у забора. Вот в чем странность: дождь идет горизонтально! Параллельно земле. В окне ее спальни вспыхивает свет. Я вижу ее силуэт. Силуэт женщины в старомодном платье. Плещет руками и шарахается от окна.

Первым во двор из виллы вываливается Морис. Метра за два он падает на колени и подкатывается ко мне по мокроте, как фигурист по льду. Он хватает меня за скулы, а мгновением позже смыкает пальцы на моей шее. Морис меня душит! Консервное лицо его, как всегда, бесстрастно. Только в маленьких глазках, нахлобученных почти на нос, кувыркаются злобные красные угольки. Я перехватываю его руки, но он уже отпустил меня. Он снова держит меня за скулы, всматривается в лицо, пышет ненавистью. Он не успел меня задушить.

Вокруг меня уже хлопочут — Эльза, садовник, слуга, шоффер. Меня несут по лестнице на руках. Эльза бежит рядом, размазываясь по стенке, и бормочет что-то вроде «Милый-милый». Она в коричневом строгом платье, какое могла бы носить экономка в богатом доме в конце позапрошлого века. Или в середине. Такая экономка, которую побаиваются хозяева. Или чопорная учительница. На ногах у нее коричневые чулки грубой вязки и коричневые лакированные туфли с тупыми носами. Волосы ее собраны в скромный пучок, голова похожа на редиску. Она кажется сильно старше своих лет, но при этом она прекрасна. Женщина в любом возрасте может быть красивой-желанной, если не торгуется со временем, как обычные мои клиентки. Удивительная Эльза. Она будет великолепной старухой.

Я в кресле в своей комнате. У моих губ стакан и зажженная сигарета. Я делаю затяжку, потом глоток. Вкус текилы. Я выплевываю текилу. Вдруг она отравлена? Меня рвет. В желудке ничего нет, меня рвет желчью. В дверях моей комнаты стоит Морис. Морис в дверях моей комнаты! Медалист по стрельбе, который пытался меня задушить! Эльза оборачивается к двери, говорит: «Морис, спасибо. Я позвоню». Недовольное лицо Мориса похоже на чайник, по которому — усугубляя Божью хохму — проехал мотороллер. Морис исчезает в дверном проеме.

— Эльза, проследи, куда он пошел!

Морис это слышит, но я все равно кричу:

— Я хочу знать, что он вышел из дома!

Эльза смотрит на меня недоуменно, потом выглядывает в коридор, спокойно говорит:

— Он спустился по лестнице, сейчас выходит в дверь. Что такое, милый?

Я ковыляю к окну. Морис покинул виллу «Эдельвейс». Стоит у калитки, смотрит на мои окна. Это самое ужасное: просто смотрит. Неколебимо. Как восковая персона. Как Дэвид Блейн на столбе. Под черным огромным зонтом. Смотрит, как целится. Поворачивается и уходит. Животное.

— Он хотел меня убить! — кричу я. Я не контролирую свой голос. Я долго не мог говорить, а теперь могу только кричать. Я курю третью сигарету подряд.

— Когда?

— Там, внизу! У забора! Он выскочил первым и стал душить меня. Если бы вы подбежали позже, он бы меня задушил!

— Милый, у Мориса сил не хватит тебя задушить.

— Ну да, не хватит. Пальцы — как пассатижи!

— Милый, этого не может быть.

— Ты его защищаешь! Почему ты его защищаешь?! Ты спала с ним?!

— С ума сошел.

— Спала или нет?!

— Вообще, как ты понимаешь, это не твое дело, но если ты так нервничаешь…

— Мое дело! Я не могу находиться в одной комнате с женщиной, которую трогал этот щелкунчик.

— Милый, он меня не трогал… Успокойся. Хочешь воды?

— Я тебе не милый. Ты меня выгнала!

— Прости, пожалуйста. Я была не права. Меня задело… Что теперь говорить. Прости.

— Ты меня выгнала!

— Милый, прости. Ты мне сказал по телефону, что придешь, и вот ты пришел, и…

— Я не пришел!

— Как не пришел?

— Я не приходил, Эльза! Я не знаю, как я сюда попал. И я не разговаривал с тобой! Это был не я! Это кто-то из тех…

— Не ты?! Из каких? Было плохо слышно, голос отвечал слабый, но знакомый… А кто это был? Что с тобой стряслось?

— Я тебе не скажу. Я тебе не верю. Может быть, ты с ними заодно. Почем мне знать?

— Я с тобой заодно, милый. Я по тебе так скучала, правда. Я… Ты мне очень нравишься, Танцор. Не хочешь, ничего не рассказывай.

Она не так меня назвала, а по имени.

— Это все из-за меня, я понимаю. Я виновата, — продолжает Эльза. Голос у нее впрямь виноватый. И выглядит она в этом платье как воплощенная добродетель. Бережная, внимательная и воплощенная. — Давай я помогу тебе раздеться. Хочешь, наберу воду…

Зачем она хочет меня раздеть? Она хочет увидеть, что отрезали и пришили мне Рыбак и его таинственный подельник! Она знает, где я был! Я сам еще не видел своего тела после операционной! Что теперь с моим телом? Я хочу сорвать с себя одежду, но рядом — Эльза. Она предательница.

— Где мои шмотки? — кричу я. — Я ухожу. Я не останусь здесь. Я тебе не верю. Ты — заодно!

— Милый, куда ты пойдешь? Посмотри в окно.

Я посмотрел. За окном ничего не было. Сплошной чахоточный мрак, вой-грохот… Утробные ухающие звуки. Будто бы там, во мраке, подыхает в муках Вселенский Зверь. Слуги спешно скрежещут ставнями. А прямо за оградой меня наверняка караулит Морис. Он облизывает патрон, как леденец, и засылает его в патронник. Пришли, Господь, Морису в лоб дерево потяжелей!

— Хорошо, я останусь.

— Ну конечно! Давай…

— А ты уходи! Я запрусь на ключ.

— Хорошо, конечно… Но ты в таком состоянии. Я боюсь, ты что-нибудь с собой сделаешь.

— Я? Я? Я с собой сделаю? А что ты со мной сделала? Ты посмотри на меня, Эльза! В кого я превратился! Кто я теперь? Как я выгляжу, а? Это все ты, ты с мной сделала, ты!

Я пинаю кресло. Оно невесомо перелетает через всю комнату. Я хватаю Библию, распахиваю на «Ангел, войдя к Ней, сказал: радуйся» и хочу вырвать страницу. Я уже вцепился, страница уже затрещала. Но я должен и могу себя контролировать. Управлять своей истерикой. Иначе они меня съедят. Сотрут в потроха. Пусть они думают, что я безумен, а я буду следить за ними через щелку, через глазок… Я оставляю Библию в покое и швыряю в стенку хэнди. Хрясь! Эльза побледнела. Внимательно смотрит на меня. Преисполненная сострадания. Мне это нравится. Пусть сострадает. Пусть думает, что я совсем спятил! Спасительница! Знаю я этих спасителей! Меня уже выручал Рыбак!

— Надо поставить щеколду!

— Куда?