Страница 4 из 21
Через пятнадцать минут я держал в руке ключи от машины Толстого. Я сел в нее. Совершенно новая. Поехали.
Когда у меня будут деньги – я тоже буду ездить на такой машине.
Она плыла… да какое там – она летела по городу словно птица, не кашляла, она трогалась с места плавно, не надо было сильно нажимать на педаль, она разгонялась за семь секунд, а то и быстрее – мечта! Моя заслуженная машинка была, конечно, сущим недоразумением – и вот сейчас я как будто получил первый подарок на свой сегодняшний день рождения! Конечно, это на время, не навсегда – но черт, как же это было приятно!
На Пулавской я был уже через семь минут, и мне хотелось еще прибавить скорости: я не думал, что в такую рань могут ловить нарушителей, а машина Толстого сама как будто просила ехать на максимуме.
За Песочным я эту невысказанную просьбу исполню, – решил я.
Я мчался по городу и думал о фильме.
Как буду их снимать, этих девочек, детально… ногти на руках, красиво накрашенные… Девочки из колонии очень следят за собой, у них очень четкая иерархия, совсем другая, чем у мужчин, очень похожая на семью: они исполняют роли отцов, матерей, теток, дядюшек, мужей. И они не уступают мужчинам в жесткости, даже жестокости – а возможно, даже превосходят их в этом. Но упор надо делать именно на женственность и снимать их надо красиво – как бы в противовес тому, что они сейчас за решеткой, и тому, что они сделали, чтобы туда попасть.
Показать робкую улыбку, какой-нибудь локон волос, падающий на щеку, – как у невинной гимназистки. Тогда образ будет говорить сам за себя.
Или ноги.
На ноги обычно не обращают внимания. Ноги под столом или под стулом, ноги в углу кресла, ноги где-то там. Люди не отдают себе отчета, что их ноги видны другим, и не догадываются, что ноги могут выдавать их истинные чувства: они не замечают, как шевелят пальцами ног, как встают на мысочки, как перекладывают ноги с одной на другую в момент неприятного разговора, то так, то сяк, как покачивают ногой, а иногда даже притоптывают или выбивают ритмичную дробь ногами.
Тогда, значит, ноги?
Конечно, надо все обсудить с режиссером, но хорошо бы иметь и собственную концепцию.
Руки…
Спокойные или беспокойные, пальцы трут нос или губы, особенно если человек хочет что-то скрыть, озабочен или врет. Может быть, тогда сначала руки? И только потом – облик целиком? А потом, в самом конце, – замки и решетки? Звук удаляющихся шагов по коридору – на уже совершенно темном фоне?
А потом небо, оживленная улица, морозный снег, какие-нибудь птицы, чирикающие на высоте, свободные и радостные?
Жалко, что это не мой фильм, – уж я бы знал, как его снимать. О чем спрашивать. Первая любовь, первый поцелуй – девочки это помнят. Я прямо вижу, как они об этом рассказывают: глаза затуманены воспоминанием, становятся влажными, мягчеют…
А потом – бабах! Нож или пистолет. Одна из этих девочек вместе с подругой убила паренька. Они три дня держали его, связанного, в ее квартире. Пытали его.
Раньше она с ним знакома не была. За что и за кого она мстила ему, обида на кого превратилась в ней в такую жестокость? Вот что было бы интересно узнать.
Вот это был бы фильм!
И я знаю, что картинка была бы гениальная.
Я ведь был хорош, действительно хорош. «Липа» получила награду на кинофестивале. У меня, мать его, было большое будущее.
И где оно?
Без двадцати семь я вздохнул с облегчением – теперь я точно успевал. День, который начался так неудачно, обещал стать вполне неплохим.
Я ехал в правильной машине, в правильном направлении – в сторону Варшавы уже начала образовываться пробка, там уже гудели нетерпеливо машины, а я, хозяин-барин, сидел себе в удобном салоне и смотрел на змеящийся хвост автомобилей снисходительно и с теплым сочувствием. Просто нужно знать правильное направление, господа, – тогда и живется легче.
Я ведь был королем жизни – несмотря ни на что.
Несмотря на все, что мне довелось последние месяцы пережить. Не говоря уже о тридцати двух предыдущих годах.
Телефон сообщил мне, что пришла смска.
Без двадцати семь нормальный человек не будет отправлять смски. Так что это могли быть только:
а) Толстый, которого я же разбудил, – и теперь он хотел рассказать мне что-нибудь очень важное, хотя Толстый скорее бы позвонил;
б) матушка – сообщить, что с ней что-то случилось, но матушка бы точно не написала смску: во-первых – она не слишком умеет это делать, а во-вторых – если бы с ней что-то случилось, то она бы тоже скорее позвонила… если бы смогла, конечно;
в) Джери, мой настоящий друг, который может позвонить в любое время дня и ночи, но этого не делает, и потом, он тоже не занимается фигней вроде писания смсок;
г) Марта, которая иногда, когда мы еще не жили вместе, писала мне смски типа «спишь?», чем частенько меня будила.
Но Марты больше не существовало.
Я все же взял телефон и стал читать:
«Разговоры по мобильному телефону и отсылка смс-сообщений могут стать причиной несчастного случая будь осторожен на дороге твой оператор мобильной связи совместно с Государственной службой дорожной полиции».
И тут за спиной у меня послышалась сирена.
Я послушно съехал на обочину, потому что «Скорую помощь» конечно же нужно пропустить. Только вот это была никакая не «Скорая», а вовсе даже машина дорожной полиции, и остановилась она прямо передо мной, а я, как идиот, вместо того чтобы бросить дурацкий мобильник куда-нибудь – куда угодно: под сиденье, под куртку, на пол, – просто сидел и ждал.
Из машины вышел полицейский и сразу направился ко мне.
– Сержант Понятовский! – представился элегантный товарищ в мундире. – Попрошу выключить двигатель и предъявить документы.
Я неудачник, неудачник, неудачник! Просто даже не верится!
– Я что-то нарушил, командир? – спросил я покорно.
– Вы разговаривали по телефону во время движения. И кроме того – можете взглянуть на показания радара. Вы едете по жилому району.
Я взглянул на радар – никаких домов там не было видно. Осмотрелся по сторонам – жилым этот район не был, но это точно был район Песочного.
– Понятно, командир, но…
– Что ж, придется выписать штраф. Машина ваша?
– Друга. Потому что…
– А… Друга… – мундир покивал с сочувствием. Оно и понятно. Я не тяну на такую машину. – А ваш друг тоже ездит со скоростью девяносто километров в час там, где не положено?
– Проклятье! – меня замкнуло. – Ради бога, у меня сегодня такой день с самого утра, что вы себе просто не представляете!
– Я уж вижу, – ответил полицейский и взглянул на меня с презрением. Он окинул меня взглядом всего и задержался на моих ушах.
Было без десяти семь.
Я провел рукой по волосам, все еще влажным, чувствуя, что голова у меня скоро станет стеклянной от мороза, окно-то в машине было открыто, и около уха вдруг нащупал какую-то мерзость. Скользкую. Я посмотрел на свою ладонь – и меня затрясло от отвращения, причем так натурально, что полицейский уставился на меня с интересом. На пальцах у меня осталась зеленая, гадкого вида сопля – от той чудесной цветочной водички, которой окатила меня Серая Кошмарина. Ну, какая хозяйка – такие и цветочки.
– Развлекались вчера? – спросил полицейский, и в его голосе я не услышал понимания.
– Клянусь всеми святыми… – начал я, но он меня перебил:
– Стоп. Давайте-ка права, и штраф сейчас выпишем.
– Твою мать! – вырвалось у меня, и вот теперь он взглянул на меня доброжелательно. – Тогда сначала наденьте на меня наручники!
Я вышел из машины и протянул ему руки – как делают в американских боевиках.
– Сначала оказалось, что я телефон забыл в машине, будильник разбудил мою соседку, которая облила меня вот этим говном, – я вытер руки о штаны, ибо все еще не исключал возможности немедленного заковывания меня в кандалы. – Машина сдохла, потому что я не выключил свет, друг вот дал свою машину, потому что у меня съемки в Магдаленке, а на такси денег нет, по телефону я не разговаривал, а эту смску мне какой-то придурок прислал, а я испугался, что что-то с матерью, а тут, вот сами прочитайте, предупреждение от полиции, – я прочитал сообщение и сунул телефон под нос сержанту. – А у меня сегодня день рождения!