Страница 27 из 35
– Синьор, вы неистощимы на дары. – Ирония, прозвучавшая в тоне Просперо, напомнила ему строку стиха, которую он и процитировал с горькой усмешкой: – Timeo Danaos et dona ferentes[20].
Вновь краска залила щеки Джаннеттино.
– Господи, синьор, вы крайне осложняете мою задачу.
Вице-король подошел к Просперо и положил руку ему на плечо.
– Идите, мой друг. Положим конец этим неприятным разговорам. Нужно учитывать, что существует империя и ваш родной город Генуя. Вложите меч в ножны. Вы и Дориа находитесь теперь на борту одной галеры.
– Я сознаю это. Синьор Джаннеттино, помнится, как-то раз убедил меня в этом. Но где гарантия для меня на тот случай, если Дориа снова переметнется на другую сторону?
– Это недостойное замечание! – вскричал Джаннеттино, теряя остатки терпения. – Это намеренное оскорбление. Потрудитесь стать на наше место, и вы увидите уже в самом этом переходе, именуемом предательством по отношению к вам, свидетельство того, что мой дядя сам стал жертвой предательства. Упрашивая вашего отца открыть ворота Генуи французам, мы полагались на обещание короля Франции дать Генуе свободу и независимость. А все последующее было результатом вероломства французского короля.
– Я уже слышал этот довод, – холодно ответил Просперо.
– Но по-вашему, он ничего не стоит? Вы не верите? Тогда, бога ради, поверьте хотя бы вот во что. Вы говорили о гарантиях, гарантиях нашей честности. Так случилось, что у меня есть гарантии, которые я могу вам предложить. На основании дошедших до нас слухов мы и не надеялись на ваше доверие. Для того чтобы покончить с этим раз и навсегда и погасить эту прискорбную междоусобицу, господин Андреа предлагает вам брачный союз с нашим родом. Он предлагает вам вступить в брак с его племянницей Марией Джованной, которой достанется приданое в тридцать тысяч дукатов и богатые поместья Паракотти.
Тут он умолк, уперев ладонь в бедро и горделиво откинув голову. На его женоподобной физиономии читался торжественный вызов. Голосом, подобным пушечной канонаде, он спросил:
– Итак, хватит ли вам такой гарантии?
Просперо вытаращил глаза. Потом они снова медленно сузились. Тем временем вице-король, стоявший рядом, все еще держа Просперо за плечо, попытался оценить плату, предложенную Дориа за дружбу Адорно, и подвел итог:
– Три тысячи дукатов – выкуп за Драгута, восстановление прав Адорно в их генуэзских владениях и жена с приданым, достойным принцессы. Наконец-то вы вложите свой меч в ножны, Просперо.
– Именем Господа нашего! – воззвал к нему Джаннеттино.
Просперо медленно отвернулся. Он молча подошел к окну и стал смотреть на серое небо и моросящий дождь. Неужели роду Дориа так необходимо срочно заключить с ним мир, что они готовы пойти столь далеко? Должно быть, да. Он взвесил предложение. На одну чашу он положил все, что было перечислено, на другую – любовь и свою праведную ненависть. Даму из сада, мадонну дель’Орто, как он назвал ее в своем последнем сонете, на котором едва высохли чернила. И обстоятельства смерти отца.
Его отец мертв, а госпожа из сада, возможно, недосягаема для него. Но мог ли он ради жизненного успеха пожертвовать своим долгом перед памятью одного и своими надеждами, пусть и слабыми, на любовь другой? Мог ли он поступить так, не утратив уважения к себе? Говорят, что каждый имеет свою цену. Но может ли человек чести допустить, чтобы эти слова стали применимы к нему? И сумеет ли он не пожертвовать честью в будущем, если примет сейчас руку, предложенную Дориа?
Наконец он повернулся к наблюдавшим за ним в напряженном ожидании собеседникам. В его глазах застыла тоска. Он заговорил медленно, почти с горечью:
– Однажды я прочитал девиз на лезвии клинка, который был выкопан в Толедо: «Не обнажай меня без нужды. Не вкладывай меня в ножны без чести». Это предписание, о котором надо помнить. Тот меч, о котором вы упоминали, Джаннеттино, конечно же, был обнажен не без причины. Очень веской причины. И разумеется, он не может быть снова вложен в ножны, будучи обесчещенным.
Наступило долгое молчание. В глазах вице-короля читалась тревога, глаза Джаннеттино злобно сверкали. Наконец Джаннеттино разразился яростной речью:
– Клянусь Богом! Вы говорите, нет чести в том, что мы предлагаем? Но это всего лишь воздаяние. И какое воздаяние! Непревзойденное по щедрости. Уж его-то никак нельзя отвергнуть или принять без благодарности. Если вы не…
Но тут вмешался вице-король, твердой рукой придержав Джаннеттино:
– Лучше дать синьору Просперо обдумать ваши предложения. Они обрушились на него слишком внезапно, и едва ли он осознал их истинное значение. Решение, принятое необдуманно, не сделает чести ни одному из вас. Позвольте ему тщательно поразмыслить о нашем разговоре, а уж потом требуйте ответа. Пока же забудьте все, что мы тут наговорили. – Он перевел взгляд с Джаннеттино на Просперо. – Согласитесь, по крайней мере, взять некоторое время на размышление.
– Раз вы настаиваете. – Просперо пожал плечами. – Но я уверен, что это ничего не изменит.
Несмотря на весьма слабую надежду достичь согласия и на решительный тон Просперо, принц Оранский, движимый скорее чувством дружбы, нежели опасениями, тем же вечером, едва они остались одни, приложил все усилия, чтобы уговорить Просперо, столь доблестного капитана, остаться в рядах императорского флота. Среди прочих доводов он сулил Просперо блистательную карьеру, путь к которой будет открыт для него, согласись он остаться на службе; говорил о высотах, которых Просперо может достичь, – ведь он уже снискал себе благосклонность императора. Карьера станет бесценным добавлением ко всему, предлагаемому ему Дориа. А продолжая досадно упрямиться, он лишится и карьеры, и всего остального. Так что проку стоять на своем?
Но Просперо, на первый взгляд, так мало был тронут увещеваниями вице-короля, что наутро, когда он объявил, что ночные размышления склонили его к уступчивости, это было воспринято скорее с изумлением, нежели с радостью.
– Не припомню, когда я слышал более приятную весть! – восторженно воскликнул вице-король. – Радуясь по многим причинам, я особенно рад за вас: рад, что вы осознали, как ослепило вас предубеждение.
– Я не сказал, что осознал это.
– Но как же? Иначе вы никогда не пришли бы к такому мудрому решению. Равно как не убедились бы в честных намерениях Дориа. Всего-то и нужно было – немного поразмыслить. Гарантии, которые они представили, едва ли могли быть более надежными.
Просперо посмотрел на него с кривой усмешкой.
– Вы так думаете? А вам не приходит в голову, что предложенный брак должен быть гарантией не их честных намерений, а моих. Я постепенно осознал это.
Принц Оранский смутился.
– Постойте! Вы впадаете в крайности. В самом худшем случае гарантия взаимная.
Но Просперо медленно покачал головой.
– Никакие твердые гарантии не заставят их поверить, что я действительно вложил свой меч в ножны.
Принц на мгновение задумался. Потом пожал плечами.
– Что тогда? Какая разница, вложен ли он?
Глава XIII
Мать и сын
– Иуда Адорно. Так впредь будут называть тебя в нашем роду.
Так говорила ему во Флоренции мать двумя неделями позже, когда он рассказал ей о соглашении.
Чтобы навестить ее, он урвал несколько дней у своих обременительных служебных обязанностей, требовавших его присутствия в Неаполе до следующей весны. Как командующий неаполитанской эскадрой, он взвалил на себя тяготы по ее реорганизации, строительству судов, оснащению, вооружению и укомплектованию галер людьми. Все это требовало неусыпного надзора. Только выполнив все работы, мог он оставить свой пост и отправиться в Геную, где его ждал радушный прием и невеста, эта бедная Ифигения[21], которой было суждено оказаться принесенной в жертву честолюбию Дориа.
20
Боюсь данайцев, даже дары приносящих (лат.). – Окончание стиха из «Энеиды», эпической поэмы древнеримского поэта Публия Вергилия Марона (гл. II, 49).
21
Ифигения – в древнегреческой мифологии дочь микенского царя Агамемнона; чтобы умилостивить гнев богини Артемиды, Агамемнон должен был принести в жертву дочь, но во время жертвоприношения Артемида накрыла Ифигению облаком и унесла в Тавриду, а на ее месте очутилась лань. В Тавриде Ифигения стала жрицей Артемиды.