Начало

Ночь вновь захватывала небо… чего Анна Мария страшилась весь день.

Почему он сейчас такой тихий?

Прежде чем успела подумать о том, что делает, прежде чем потеряла ту толику решимости, что еще оставалась в ней, Анна Мария вышла из дому и спустилась по ступеням заднего крыльца. Не посмотрела на могилы собак, не поддалась этому безумию. Теперь она должна быть сильной. Еще какое-то время…

Двери сарая. Замок и цепь. Она постояла, прислушиваясь и с такой силой вдавливая кулак в рот, что заболели передние зубы.

Что бы сделал Энсель? Открыл бы он дверь, если бы в сарае находилась она? Заставил бы себя взглянуть на нее?

Да, безусловно.

Анна Мария отперла замок ключом, который висел на груди. Размотала цепь. Отступила назад, встав так, чтобы он не достал ее (от столба Энсель мог отойти лишь на длину цепи), и распахнула створки.

Ужасный запах. Дикая вонь, от которой заслезились глаза. И там ее Энсель.

Она ничего не видела. Вслушалась. Ничто не заставило бы ее войти в сарай.

– Энсель?

Ее едва слышный шепот. И ни звука в ответ.

– Энсель.

Шуршание. Движение земли. Ох, ну почему она не взяла с собой ручной фонарик?

Она потянулась вперед, чтобы пошире распахнуть одну створку и впустить в сарай лунный свет.

И увидела Энселя. Наполовину выбравшись из земли, он смотрел на дверной проем, в его запавших глазах стояла боль. Анна Мария сразу поняла, что он умирает. Ее Энсель умирает. Она вновь подумала о собаках, которые раньше спали в сарае, о Папе и Герти, дорогих ее сердцу сенбернарах, которых он убил и чье место сознательно занял… да… чтобы спасти ее, Анну Марию, и детей.

И тут она поняла. Ему требовалось причинить кому-то боль, чтобы спасти себя. Чтобы ожить.

Анна Мария дрожала под лунным светом как лист на ветру, глядя на страдающее существо, в которое превратился ее муж.

Он хотел, чтобы она принесла себя в жертву. Анна Мария это знала. Чувствовала.

Энсель застонал. Стон этот шел из глубины, словно с самого дна его голодного, пустого желудка.

Анна Мария не могла этого сделать. Плача, она закрыла створки и навалилась на них всем телом, будто навеки запечатывая этот труп, уже не живой, но еще и не мертвый. Энсель слишком ослаб, чтобы вновь броситься на дверь. Анна Мария услышала еще один стон.

Она уже продела в ручки цепь, когда услышала хруст гравия у себя за спиной, и обмерла, боясь, что вновь пришел полицейский. Шаги приближались, она обернулась и увидела господина Отиша, вдовца, пожилого лысоватого мужчину, в рубашке с воротником-стойкой, в расстегнутом кардигане, мешковатых брюках. Того самого соседа, живущего на другой стороне улицы, который вызывал полицию. Из тех соседей, что сгребают опавшие листья со своего участка на улицу, чтобы ветром их унесло тебе на лужайку. Человека, которого они с мужем никогда не видели и не слышали, пока не возникало некое неудобство, виновниками которого он полагал их самих или детей.

– Ваши собаки все более изобретательны в стремлении не дать мне уснуть, – начал господин Отиш, даже не поздоровавшись.

Его присутствие, его вторжение в кошмар поставило Анну Марию в тупик. «Собаки?»

Он говорил об Энселе, о том, как тот шумел в ночи.

– Если ваши животные болеют, их нужно отвезти к ветеринару, который их либо вылечит, либо усыпит.

Потрясенная, Анна Мария не могла даже ответить. А господин Отиш миновал подъездную дорожку и через двор направился к ней, с пренебрежением глянув на сарай, из которого тут же донесся тягостный стон.

Лицо господина Отиша недовольно дернулось.

– Вы должны что-то сделать с этими собаками. Не то я снова вызову полицию, прямо сейчас.

– Нет!

Страх вырвался прежде, чем Анна Мария сумела его удержать.

Господин Отиш улыбнулся, удивленный ее смятением, наслаждаясь тем, что теперь она в его власти.

– Тогда что вы собираетесь делать?

Ее рот открылся, но она не могла найти ответ:

– Я… я постараюсь… только я не знаю, что делать.

Он посмотрел на заднее крыльцо, на свет в кухне:

– Есть в доме мужчина? Я бы лучше поговорил с ним.

Анна Мария покачала головой.

Из сарая донесся очередной стон.

– Что ж, вам придется что-то с ними сделать… а не то это сделаю я. Любой, кто вырос на ферме, скажет вам, госпожа Барбур, что собаки – служебные животные и церемониться с ними нет нужды. Плетка им куда полезнее, чем ласка. Особенно таким неуклюжим ленивцам, как сенбернары.

Что-то из сказанного дошло до нее. Что-то о собаках…

Плетка.

Столб и цепи появились в сарае только потому, что Пап и Герти несколько раз убегали… и однажды, совсем недавно… Герти, более добрая из них двоих, более доверчивая, вернулась с исхлестанными спиной и лапами…

Словно кто-то пустил в ход плетку.

Обычно сдержанная и застенчивая, Анна Мария в этот момент забыла всякий страх. Она смотрела на этого мужчину, этого черствого сухаря так, словно пелена упала с ее глаз.

– Так это вы! – Ее подбородок задрожал, но уже от ярости. – Вы это сделали. С Герти. Мучили собаку…

Глаза господина Отиша блеснули – он не привык к отпору – и тем самым выдали его.

– Если я это и сделал, – к нему вернулась привычная самоуверенность, – то потому, что он это заслужил.

Анна Мария закипела от ярости. Все, что копилось в последние дни… уехавшие дети… похороненные собаки… заболевший муж.

– Она… – процедила Анна Мария.

– Что?

– Она. Герти. Она…

Опять стон. Жуткий, протяжный.

Энселю было плохо. Он изнывал от… от голода?..

Анна Мария попятилась, дрожа, – устрашившись не соседа, а собственной ярости.

– Хотите все увидеть? – услышала Анна Мария свой голос.

– А что там такое?

Сарай за ее спиной и сам был словно изготовившийся к прыжку зверь.

– Идите посмотрите. Хотите научить их вести себя, как должно? Давайте поглядим, что вам удастся сделать.

В его глазах читалось негодование. Женщина посмела бросить ему вызов.

– Вы серьезно?

– Хотите навести порядок? Хотите тишины и спокойствия? Что ж, я тоже. – Анна Мария вытерла с подбородка капельки слюны, потрясла мокрым пальцем. – Я тоже!

Господин Отиш долго смотрел на нее:

– Соседи правы. Вы сумасшедшая.

Анна Мария ответила безумной улыбкой, и он направился к деревьям, которые росли по другую сторону забора. Сосед сломал длинную ветку, со свистом резанул ей воздух, удовлетворенно кивнул и двинулся к сараю.

– Я хочу, чтобы вы знали. – Господин Отиш повернулся к Анне Марии, протянув свободную руку к цепи. – Я делаю это скорее для вас, чем для себя.

Анну Марию трясло: она наблюдала, как господин Отиш вытягивает из ручек цепь. Створки разошлись, и он оказался в пределах досягаемости сидевшего на цепи Энселя.

– Так где ваши собаки? – успел спросить он.

Анна Мария услышала нечеловеческий рев, цепь звякнула, будто кто-то рассыпал по бетону монеты, створки широко распахнулись, господин Отиш шагнул вперед, а через мгновение его крик, который только начал набирать силу, оборвался. Она подбежала и бросилась всем телом на створки, не давая мистеру Отишу выскочить из сарая, просунула цепь в ручки, замотала ее, навесила замок, повернула ключ и помчалась домой, подальше от сарая и безжалостного поступка, который только что совершила.

Марк Блессидж стоял в холле своего дома с коммуникатором в руке, не зная, что и делать. Никаких сообщений от жены. Ее мобильный телефон лежал в сумочке, автомобиль «вольво-универсал», стоял на подъездной дорожке, переносное детское креслице он видел в прихожей. Не нашел он записки и на кухонном острове, где оставили недопитый бокал вина. Патриция, Маркус и крошка Жаклин исчезли.

Марк проверил гараж: все автомобили и детские коляски на месте.

Он проверил календарь в коридоре: никаких встреч. Жена разозлилась на него за очередную задержку и решила таким образом наказать его? Марк включил телевизор в попытке скоротать время, но понял, что ему действительно тревожно. Дважды он снимал телефонную трубку, чтобы позвонить в полицию, но так и не решился: появление патрульной машины у его дома грозило публичным скандалом. Он вышел из парадной двери, постоял на крыльце, оглядывая лужайку и цветочные клумбы. Посмотрел направо-налево – может, жена и дети пошли к соседям? – но заметил, что практически во всех домах не горит свет. Ни мягкого желтого свечения настольных ламп, ни отсвета компьютерных мониторов на дорогих сатиновых занавесках, ни сияния плазменных панелей сквозь кружево ручной работы.