Закат

Напряжение все еще витало в операционной, но теперь к нему примешивалась явственно ощущаемая радость. Келли ощупывала ручки и ножки Зака, пересчитывая пальчики. Она настойчиво искала признаки уродства и, не находя, испытывала нарастающий восторг.

Мальчик весил три шестьсот. Он был лыс, как комок хлебного теста, и так же бледен. Через две минуты после рождения он набрал восемь баллов по шкале Апгар, а через пять минут – все девять из десяти возможных.

Здоровый ребенок.

И тем не менее Келли вдруг почувствовала сильнейшее опустошение. Это состояние не было столь глубоким и изнурительным, как послеродовая депрессия, однако темный ужас все же вселился в нее.

Родильный марафон серьезнейшим образом подорвал ее силы, молоко не появилось, плюс ко всему не сработал ее так хорошо задуманный план, и от всего этого Келли ощутила себя полной неудачницей. В какой-то момент Келли даже сказала Эфу, что ей постоянно мерещится, будто она подвела его, отчего Эф пришел в совершенное замешательство. Келли мнилось, что изнутри ее разъедает какая-то порча. А ведь до этого они сообща справлялись с любыми трудностями и жизнь казалась легкой и беззаботной.

С того момента, как Келли полегчало (а на самом деле с того момента, как она бесповоротно решила, что ее новорожденный мальчик – будущий гений), женщина больше не отпускала Зака от себя. Какое-то время Келли была просто одержима идеей докопаться до сути рождения в рубашке. Некоторые фольклорные источники утверждали, что эта причуда природы – знамение будущих удач, даже предсказание величия. В иных легендах говорилось, что «рубашечники», как их порой называли, – ясновидцы, они никогда не тонут и ангелы награждают их особо защищенными душами. Келли стала рыться в литературе и нашла немало «рубашечников» среди вымышленных персонажей – например, таковыми были Дэвид Копперфилд и мальчик из «Сияния».[17] А еще в рубашке родились многие знаменитые исторические личности, такие как Зигмунд Фрейд, лорд Байрон и Наполеон Бонапарт. Со временем Келли научилась оставлять без внимания любые неприятные ассоциации – к примеру, в некоторых европейских странах считалось, будто дети, рожденные в рубашке, прокляты, – и противопоставлять тоскливому ощущению собственной несостоятельности яростную убежденность, что ее мальчик, ее порождение – исключительный ребенок.

Пройдет время, и эти фантазии отравят ее взаимоотношения с мужем, приведут к разводу, чего Эф никогда не хотел, и вспыхнувшей в результате развода битве за родительское попечение над Заком, – битве, которая после обращения Келли превратится в борьбу не на жизнь, а на смерть. На каком-то этапе Келли вдруг решила, что если не может быть идеальной парой такому взыскательному человеку, как Эф, то будет для него нулем, пустым местом. Именно по этой причине личная беда Гудвезера – пристрастие к алкоголю – наполнила душу Келли не только ужасом, но и тайной радостью. Ее подленькая мыслишка обернулась реальностью. И реальность эта говорила о том, что даже у такого взыскательного человека, каким был Эфраим Гудвезер, не получается жить в соответствии с принятыми им высокими принципами.

Эф ехидно улыбнулся своему наполовину выбритому двойнику, затем потянулся к стоявшей рядом бутылке абрикосового шнапса, чокнулся с отражением, мысленно провозгласив тост за свое чертово совершенство и сделал два хороших глотка сладковато-терпкого спиртного.

– А вот этого тебе не надо бы, – сказала Нора, войдя в ванную и тихо прикрыв за собой дверь.

Она была босиком – видимо, только что переоделась в свежие джинсы и свободную футболку, а темные волосы собрала в пучок на затылке.

– А ты знаешь, мы устарели, – обратился Эф к ее отражению в зеркале. – Наше время ушло. В двадцатом веке были вирусы. А в двадцать первом? Вампиры!

Он снова отхлебнул шнапса: это должно было служить доказательством его возобновившейся дружбы со спиртным и демонстрацией, что никакие рациональные доводы не убедят его бросить «друга».

– Вот только не пойму: как тебе-то удается не пить? В сущности, бухло только для этого и существует на свете. Единственный способ переварить новую реальность – это догнаться каким-нибудь старым добрым пойлом.

Эф сделал еще глоток и снова посмотрел на этикетку.

– Если бы только у меня было хоть немного этого старого доброго пойла!

– Мне не нравится, что тебе это нравится.

– Я – тот, о ком специалисты говорят: «высокофункциональный алкоголик». Или, если хочешь, я буду припрятывать бухло повсюду, в самых разных местах.

Нора, скрестив руки, привалилась к стене. Она сверлила взглядом спину Эфа, отчетливо понимая, что не сможет до него достучаться.

– Ты же знаешь: это лишь вопрос времени. Рано или поздно жажда крови приведет Келли сюда, к Заку. А через нее все станет известно Владыке. И он выйдет прямиком на Сетракяна.

Если бы бутылка была пуста, Эф, скорее всего, запустил бы ее в стену.

– Вот дерьмо! Это же полное безумие! И одновременно – реальность. У меня никогда не было кошмара, даже близко похожего на этот.

– Я хочу сказать только одно: мне думается, ты должен отправить Зака отсюда подальше.

Гудвезер кивнул. Он стоял, вцепившись обеими руками в край раковины.

– Знаю. Пусть не сразу, но я сам пришел к такому решению.

– И мне думается, ты должен уехать с ним вместе.

Эф несколько секунд размышлял над услышанным – действительно размышлял, а не делал вид, что размышляет, – и только после этого повернулся к Норе.

– Это, типа, старший лейтенант уведомляет капитана, что тот не годен к службе?

– Это, типа, некоторые настолько беспокоятся за тебя, что им страшно, не навредишь ли ты себе, – пояснила Нора. – Для Зака это наилучший вариант. И тебе так будет гораздо спокойнее.

Слова Норы обезоружили Эфа.

– Я не могу оставить тебя здесь вместо себя, – сказал он. – Мы оба знаем, что город рушится. С Нью-Йорком покончено. Пусть он лучше обрушится на меня, чем на тебя.

– Такую чушь только в пивной услышать можно.

– Ты права в одном. Пока Зак здесь, я не могу полностью отдаваться борьбе. Он должен уехать. А я должен быть уверен, что его здесь нет, что он в безопасности. Знаешь, в Вермонте, на одном холме, есть место…

– Я не уеду.

Гудвезер втянул воздух:

– Выслушай меня.

– Я не уеду, Эф. Ты думаешь, что ведешь себя по-рыцарски, а на самом деле оскорбляешь меня. Это мой город, причем в большей степени, чем твой. Зак – отличный парнишка, и ты прекрасно знаешь, что я действительно так думаю, вот только я здесь не для того, чтобы делать женскую работу, присматривать за детишками и раскладывать по полкам брошенную тобой одежду. Я ученый-медик, и в этом смысле я ничем не хуже тебя.

– Я знаю, знаю, поверь мне. Но я думал о твоей матери…

Нора с полураскрытым ртом замерла на месте. Она готова была выпалить что-то, однако от последних слов у нее буквально перехватило дыхание.

– Я знаю, что она нездорова, – сказал Эф. – Знаю, что у нее развивается старческое слабоумие. И еще знаю, что она не выходит у тебя из головы, так же как Зак не выходит из головы у меня. То, что я предлагаю, – это твой шанс вывезти отсюда и ее. Я все пытаюсь сказать тебе, что в том месте в Вермонте, на холме, живут старики Келли…

– Здесь я буду полезнее.

– Уверена? А я? Я все задаю себе этот вопрос и не нахожу ответа. Что сейчас важнее всего? Я бы сказал, выживание. Это и есть та абсолютная польза, о которой мы можем мечтать. Если мы поступим так, как предлагаю я, по крайней мере один из нас будет в безопасности. Да, я знаю, это не то, чего ты хочешь. И я знаю, что прошу от тебя чертовски многого. Ты права: будь это нормальная вирусная пандемия, мы с тобой стали бы самыми необходимыми людьми в этом городе. Мы занимались бы самой сутью проблемы и поступали бы правильно, как ни посмотри. Однако нынешний штамм одним гигантским прыжком оставил позади весь наш опыт и все наши знания. Мир больше не нуждается в нас, Нора. Ему не нужны доктора или ученые. Ему нужны экзорцисты – заклинатели, изгоняющие дьявола. Ему нужен Авраам Сетракян.

17

«Сияние» – роман ужасов Стивена Кинга, по которому был снят одноименный фильм (режиссер Стэнли Кубрик, 1980).