Закат

Ну да, все правильно, скажете вы.

Единственная проблема: что считать источником пищи для этой новой породы паразитов?

Этот источник – мы сами.

Вы и я.

Понимаете? На тот случай, если вы все еще не допетрили, что к чему, скажу: мы все по уши в страшном дерьме.

Округ Фэрфилд, штат Коннектикут

Это приземистое здание ничем не выделялось среди десятка таких же строений, разбросанных по территории, в которую упиралась старая разбитая дорога. Когда-то это был бизнес-парк, только он захирел еще до того, как на страну обрушилась рецессия. На здании сохранилась вывеска прежнего арендатора: «Промышленная группа Р. Л.». В прошлом это была фирма по прокату бронированных автомобилей, здесь же находился гараж, чем объясняется сохранившийся и поныне крепкий четырехметровый забор из сетки-рабицы, окружающий здание.

Ворота с электронным замком открывались с помощью карточки-ключа.

В гаражной части здания размещались кремовый «ягуар» доктора и целый парк черных автомобилей – кортеж, приличествующий сановнику крупного ранга.

Офисная часть была переоборудована в небольшую частную хирургическую клинику, предназначавшуюся для обслуживания одного-единственного пациента.

Элдрич Палмер лежал в послеоперационной палате. Он постепенно приходил в себя, ощущая обычный в таких случаях дискомфорт. Он пробуждался медленно, но решительно, проходя темным путем от беспамятства к сознанию, как делал до этого уже много раз. Его хирургическая бригада хорошо знала пропорцию седативных и обезболивающих средств, подходящую именно этому пациенту. Врачи давно не погружали Палмера в глубокий наркоз. Учитывая его преклонный возраст, это было слишком рискованно. А для Палмера такой подход означал только одно: чем меньше анестетиков, тем быстрее к нему возвращается сознание.

Он все еще был подключен к аппаратам, проверявшим работу его новой печени. Донором на этот раз стал подросток – беженец из Сальвадора, прошедший тщательное медицинское обследование, которое не выявило ни болезней, ни наркотиков или алкоголя в крови. Печень была здоровой, молодой, розово-коричневатой, в грубом приближении треугольной формы, размерами схожей с мячом для игры в американский футбол. Ее доставили на реактивном самолете непосредственно перед операцией; с момента изъятия органа у донора прошло менее четырнадцати часов. По подсчетам самого Палмера, этот аллотрансплантат был его седьмой печенью. Тело Палмера расправлялось с ними примерно так же, как кофеварка расправляется с фильтрами.

У печени – а это одновременно и самый большой непарный внутренний орган человека, и самая большая железа – много жизненно важных функций: она отвечает за метаболизм, служит хранилищем гликогена, синтезирует белки плазмы крови, вырабатывает гормоны и очищает организм от ядов. Пока еще не придуман медицинский способ компенсации работы печени при ее отсутствии в теле человека – что самым несчастным образом отразилось на судьбе сальвадорского донора, не очень-то желавшего расставаться со своим столь нужным органом.

В углу палаты, вечно настороже, как и большинство отставных морпехов, стоял неусыпный господин Фицуильям, нянька Палмера, его телохранитель и постоянный компаньон. В помещение вошел хирург – все еще в маске, натягивая на руки свежую пару резиновых перчаток. Доктор был требователен, амбициозен и сказочно богат, даже по меркам хирургов высшего эшелона.

Он откинул простыню. Только что зашитый разрез был сделан на месте старого трансплантационного шва. Грудь Палмера являла собой живописное зрелище: безобразный узор бугристых шрамов. Внутренности же его торса можно было сравнить с хлебной корзинкой, набитой затвердевшими ломтями чахнущих органов. Хирург так и сказал: «Боюсь, ваше тело, господин Палмер, уже не способно принимать новые ткани или трансплантаты. Это конец».

Палмер улыбнулся. Его тело было ульем, содержащим органы других людей, и в этом смысле он не так уж сильно отличался от Владыки, который воплощал собой улей немертвых душ.

– Спасибо, доктор. Я понимаю. – Палмер все еще хрипел после интубационной трубки. – В сущности, я полагаю, вам пора подвести черту под хирургией. Я знаю, вас тревожит, как бы Американская медицинская ассоциация не заинтересовалась нашими процедурами отбора органов для трансплантации. Этим своим заявлением я освобождаю вас от дальнейших обязательств. Гонорар, который вы получите за проведенную операцию, будет последним. Мне больше не потребуются медицинские вмешательства. Никогда.

В глазах хирурга застыла нерешительность. Элдрич Палмер, человек, который все свои долгие годы провел в болезнях, обладал сверхъестественной волей к жизни, диким, не от мира сего инстинктом выживания – ничего подобного хирург не встречал в своей практике. Неужели Палмер решил наконец уступить неумолимой судьбе?

Не важно. Хирург почувствовал огромное облегчение, и душа его исполнилась благодарности. Он давно планировал уйти на пенсию, и теперь к этому все было готово. Какое блаженство – освободиться от любых обязательств в это смутное, беспокойное время! Он только надеялся, что самолеты в Гондурас все еще летают, а когда это здание сожгут дотла, пожар не повлечет за собой расследования, – вокруг и так хватало беспорядков.

Доктор проглотил свою отставку с вежливой улыбкой на лице и удалился под стальным взором господина Фицуильяма.

Палмер дал отдых глазам и позволил мыслям вернуться к тому моменту, когда Владыка, по вине старого дурака Сетракяна, попал под удар солнечных лучей. В сложившейся ситуации Палмера интересовало только одно: что это все означало для него самого? – иных точек зрения он не признавал.

Случившееся только ускоряло ход событий, а это, в свою очередь, лишь приближало его собственное избавление от страданий.

Так или иначе, дни Палмера сочтены.

Сетракян. Насколько горьким было для него поражение? Или это больше походило на вкус пепла во рту?

Палмер не знал поражений. И не узнает уже никогда.

Много ли человек могут похвастаться тем же?

А Сетракян стоял, точно камень в стремнине бурной реки.

Стоял и в глупой гордыне своей считал, что мешает потоку, в то время как река, чего и следовало ожидать, на полной скорости обтекала его с обеих сторон.

Ах, тщета человеческая! Все начинается так многообещающе. И заканчивается так предсказуемо…

Теперь он задумался о Фонде Палмера. Так уж повелось среди сильнейших мира сего, что каждый из сверхбогатых называл какое-нибудь свое благотворительное заведение собственным именем. Этот фонд, единственная филантропическая организация во всей империи Палмера, использовал свои богатые ресурсы, чтобы организовать перевозку и лечение детишек – их набралось два полных автобуса, – пострадавших во время недавнего покрытия Солнца Луной. Детей поразила слепота в тот момент, когда они наблюдали за редким небесным явлением: это было результатом либо неосторожности – малолетки смотрели на затмившееся Солнце, не озаботившись защитой глаз, – либо коварного дефекта линз в целой партии детских защитных очков. Поставку некачественных очков удалось проследить – изготовителем была одна китайская фабрика, но дальше дело не пошло: след привел в Тайбэй, а там вместо склада или офиса обнаружился лишь незастроенный пустующий участок…

Фонд объявил, что не пожалеет ни сил, ни средств на восстановление здоровья несчастных детишек и адаптацию их к нормальной жизни. И действительно, Палмер только это и имел в виду.

Ибо Владыка повелел, чтоб было именно так.

Перл-стрит

Пересекая очередную улицу, Эф почувствовал, что их преследуют. Фет же все внимание сконцентрировал на крысах. Грызуны, выгнанные на поверхность, пулями носились от двери к двери, метались по залитым солнцем сточным канавкам, – очевидно, в их мирке царили хаос и паника.

– Посмотри-ка вон туда, наверх, – указал Фет.

То, что Эф сначала принял за голубей, рассевшихся на карнизе, на самом деле оказалось сборищем крыс. Они смотрели вниз, наблюдая за Эфом и Фетом, и словно бы выжидали, желая понять, что эти двое будут делать дальше. Поведение крыс было наглядно и поучительно: они стали своеобразным индикатором распространения вампирской заразы по городскому подземелью, – заразы, которая изгоняла грызунов из гнездилищ. Что-то было такое в животных вибрациях, испускаемых стригоями, – или, может, в этом проявлялось само зло, – что отпугивало все живое.