Страница 56 из 190
Мария подняла глаза и посмотрела на солнце. Казалось, оно вовсе не сдвинулось с места. День тянулся бесконечно и грозил продлиться целую мучительную жизнь.
«Но ты можешь покончить со всеми своими терзаниями разом, — не унимался голос. — Смотри, не зря же ты явилась сюда, вскарабкалась на скалы, нависающие над каменистым ущельем. Прыгни вниз и положи конец всему: своим страхам, мучениям, безнадежной борьбе и бессмысленной жизни. Она все равно окончится, ты умрешь в одиночестве, не получив ответа ни на один вопрос. Так к чему вся эта боль и напрасные усилия?»
Мария посмотрела вниз, на усеянное камнями дно ущелья, где виднелись редкие искривленные деревца и жесткий кустарник. Если она бросится вниз, то не покатится по склону, камни не будут терзать ее тело — стремительное падение, сломанная шея и покой. Стервятников, которые слетятся к трупу, она уже не увидит.
Теперь солнце находилось прямо над головой, и никаких теней не было. Никаких теней… Полдень… Демон полудня — это ли имел в виду раввин?
«Не надо бояться заразы, опустошающей полдень» — говорится в Священном Писании. Это ощущение полного отчаяния, поражения, осознания того, что все попытки оказались даже не жалкими, а именно ничтожными — может быть, это и есть демон полудня, зараза, опустошающая полдень? Правда, если так, то он существенно отличается от своих нечистых собратьев: едва уловимый, плохо поддающийся определению он, в отличие от других, кажется не вторгшимся извне захватчиком, но неотъемлемой частью собственного сознания.
Но зато этот демон метит в самую сердцевину жизни, подбивая ее покончить с собой, прыгнув с утеса, причем не принуждая ее, а увещевая рассудительными речами.
Мария зримо представила себе его в виде червя, подтачивающего решимость и волю, в виде язвы, распространяющей внутреннее гниение и разложение, дыры, всасывающей в себя самый дух жизни. Демон полудня вещал изнутри, стало быть, он тоже в нее вселился. Теперь она пребывала во власти пяти демонов, одинаково злокозненных, но весьма разнящихся в проявлении своей злобы. А поход в пустыню не только не принес облегчения, но и усугубил ее беду.
— Демон, — сказала она, — нарекаю тебя «Отчаяние», ибо это то, во что ты поверг меня, проникнув в мою душу.
Теперь солнце пришло в движение и чрезвычайно медленно, словно удерживаемое этим демоном, поползло по небосклону вниз, подтягивая день к завершению.
В сгущавшемся сумраке ущелье и скалы приобрели фиолетовый, а потом пурпурный оттенок, и женщине казалось, что там внизу, в багровой бездне, толпятся сонмища демонов.
«Я знаю, что наделена способностью видеть духов, — подумала Мария. — Дано же мне было увидеть Валлу в тот день, когда видение посетило меня в собственном доме. Но что мне известно о духах тьмы, мрачных тенях, обитающих в Шеоле?[35] Может быть те тени, что мечутся там, внизу, в каком-то смысле являются их отголосками или отражениями?»
Она очень проголодалась: ни обеты, ни молитвы не смогли заглушить аппетит.
— Но я дала слово, — произнесла Мария вслух, — Я дала слово, и я сдержу его.
Стемнело. Лучшим средством против голода и страха, изводящих ее, мог бы стать сон, а потому Мария медленно побрела в пещеру, разложила подстилку и улеглась. Вокруг царила кромешная тьма, казалось накрывшая весь мир, однако то, что она оказалась погруженной в этот беспредельный мрак, сейчас воспринималось ею как нечто правильное. Он был реальностью, а вот все остальное — ее жизнь в Магдале, свет солнца, брак, празднование Песаха — казалось сном. Вот где ее истинное место и предназначение: обритой и голодной лежать на холодной подстилке в пещере посреди пустыни, с невидимыми врагами внутри, в окружении множества неизвестных и безымянных угроз.
Водятся ли здесь летучие мыши? Кажется, ее слух уловил шорох их крыльев. Или шорох каких-то крыльев. Спала ли Мария? Бодрствовала ли?
На следующее утро, открыв глаза, Мария увидела огромного стервятника, примостившегося на краю уступа снаружи пещеры. У него был изогнутый клюв, морщинистая голая голова и перья, которые поблескивали и переливались, хотя солнца еще не встало. Что придавало им этот зловещий, радужный оттенок? Более того, когда женщина смотрела на птицу, ей казаюсь, будто эти перья испускают мерцающее свечение.
Она подтянулась на одном локте и прищурилась. Птица в ответ наклонила голову и посмотрела на нее.
Марии очень хотелось пить. Она попыталась встать, но почувствовала головокружение, поэтому на четвереньках поползла к бурдюку, припала к нему и сделала долгий, глубокий глоток. Птица не шелохнулась, судя по всему, движение женщины ничуть не напугало ее. Она просто сидела и смотрела.
Мария вытерла потрескавшиеся губы тыльной стороной ладони. Взгляд птицы словно приклеился к ней, и она вдруг почувствовала, что стервятник очень силен. Обращенный к ней глаз сверкал, огромные безобразные когти сгибались и разгибались. Теперь птица нахохлилась, перья встали торчком, и впечатление, что они светятся, стало еще сильнее.
Мощный клюв стервятника раскрылся, с него сорвался странный крик, более похожий на стон вожделения, чем на обычно хриплое карканье падальщиков. Поскольку издала его птица, он прозвучал до омерзения извращенно — от неожиданности Мария отпрянула. Стервятник отреагировал на это, приблизившись к ней на пару тяжелых прыжков.
Женщина подняла камень и замахнулась. Птица злобно уставилась на нее и встопорщила перья, словно грозя наброситься. Мария прикинула, что столь крупная тварь, размером с доброго ягненка, может оказаться опасной.
Она прицелилась и бросила камень. Он угодил птице в спину, но отскочил, почти не потревожив торчащие перья. Зато, похоже, разозлив отвратительное создание. Широко раскинув ужасные крылья и щелкая клювом, стервятник стал надвигаться на нее. У Марии не было никакого оружия, но она выхватила из кучи собранного Андреем валежника суковатую палку с намерением использовать ее как дубинку.
Издав злобный клекот, хищник бросился на нее, выставив крючковатые когти. Мария припала к каменному полу, чтобы взлетевшая птица промахнулась, но хищный бросок был нацелен точно, а попытка отмахнуться палкой не возымела эффекта. Когти вцепились Марии в плечо, клюв изготовился рвать ее плоть, а отвратительный залах, исходящий от питавшейся трупами твари, оказался еще ужаснее, чем клюв и когти. В нем смешались зловоние, гниющей козлятины, смрад разлагающихся крыс, омерзительный дух внутренностей и рыбьих потрохов, которые люди выбрасывают на помойку или сжигают. Однако стервятник не только питался гнилью, но и сам представлял собой полуразложившийся труп, ибо когда Мария, защищаясь, схватила его за длинную шею, то почувствовала под рукой не мускулы, но что-то вязкое и склизкое.
Это была не настоящая, не живая птица! Плоть живого существа не может быть сгнившей!
Ужасное открытие обрушилось на Марию, когда она, чтобы не дать стервятнику выклевать ей глаза, сжала горло твари. Горла просто не было, лишь сухожилия, позвонки да гнилое мясо, смяв которое пальцы Марии сомкнулись.
Тут ей неожиданно пришло в голову, что все демоны, с коими она сталкивалась прежде, являлись невидимыми, бесплотными духами, этот же имеет хоть и гнилую, но плоть.
От мерзкой вони женщину выворачивало, так недолго и чувств лишиться. Пальцы Марии соскользнули с птичьей шеи, а когда она пнула стервятника в покрытую встопорщенными перьями грудь, нога ее увязла в гниющей массе, которая, казалось, могла засасывать, как трясина.
— Я воплощение мерзости и обреченности! — С птичьего клюва вдруг сорвались человеческие слова. — Я Рабицу, скорчившийся демон.
Рабицу! Таинственный Рабицу — вот, оказывается, как он может выглядеть. Кажется, рабби упоминал о нем.
Отвратительная, лысая, бородавчатая птичья голова метнулась вперед, и Марию пронзило болью — клюв ударил ей в грудь. Одновременно стервятник вперил свой взгляд в ее лицо. В глазах птицы не было даже зрачков, а лишь бездонная чернота, чернота, чернота…
35
Шеол в иудаизме — место наказания грешных душ, преисподняя.