Страница 123 из 190
— Да?
Она почувствовала беспокойство. А что, если он решил… если он подумал, что она может?..
«Я принадлежу только Иисусу», — промелькнуло в ее голове. Мысль эта была неожиданной, но не подлежавшей сомнению.
— Я не понимаю, что нам предстоит, — заговорил Иуда. — Честно скажу, я нахожусь в полной растерянности. Иисус так и не ответил на мои вопросы, те, которые я хотел задать ему с самого начала, еще в пустыне. — Голос его был тихим и доверительным.
Почему он говорит именно с ней? Все это время он вызывал у Марии противоречивые чувства.
— Может быть, Иисус подумал, что на самом деле тебе нужно вовсе не это, — произнесла наконец она и, стараясь сделать это незаметно, чуть-чуть отодвинула свою подстилку.
— Зря он не отнесся к ним всерьез, — настаивал Иуда.
Послышался шорох — он подтянул свою подстилку ближе к дереву. Ну и что? Может быть, он вовсе не подбирается к ней, просто хочет надежнее укрыться от дождя. Мария укорила себя за постоянную подозрительность. То ли дело Иисус, он ожидет, что все мы проявим себя с самой лучшей стороны, и видит это лучшее даже в тех, кого считают изгоями и грешниками, в людях вроде Симона и Матфея. O! Как бы мне научиться смотреть на людей так?
— Я был честен в своих стремлениях, — продолжал Иуда, — Боюсь, что поиски истины заполнили собой большую часть моей жизни.
Мария села так, чтобы слышать его лучше и отвечать, не беспокоя остальных.
— Но твой поиск завершен, — прошептала она. — Ты присоединился к нам.
— Я присоединился к вам, да, и бывают дни, когда я сам начинаю думать, что поиск завершен, но… — Его голос стал ослабевать и словно бы растворяться в тишине ночи, как дымок, отлетавший от угасающего костра. — Может быть, это только моя вина, но бывают такие дни, когда меня вновь начинают донимать проклятые вопросы, так и оставшиеся без ответа…
Мария опустила голову и прикрыла глаза, ибо слишком хорошо знала, что он имел в виду.
— В какой-то момент ты должен положиться не на знание, а на одну лишь глубочайшую веру, — промолвила она после затянувшегося молчания.
Именно так поступала она сама. Ею двигали слепая вера и абсолютная преданность, все же прочее не имело значения.
— Знаешь, некоторые из примкнувших, тех, которые располагались там, ниже но склону, ушли, — произнес Иуда, и голос его прозвучал в темноте как-то особенно вкрадчиво. — Я слышал, как Иисус спрашивал об этом Петра. Иисуса беспокоит, когда кто-то уходит. Он спросил, и очень печально: «Вы тоже уйдете?» И Петр ответил: «К кому мы пойдем? Только у тебя есть слова, возвещающие жизнь вечную». Так вот, это очень созвучно моим чувствам. Я хочу слышать его слова, надеясь, что в одном из них — чудесном! — прозвучат ответы на все мои вопросы. А если я уйду — то уже точно никогда их не услышу.
Мария полагала, что это не самая возвышенная причина для того, чтобы остаться, но придираться не собиралась. В конце концов главное не причины, они у каждого свои, а само единство учеников Иисуса, то, что они вместе. И может быть, одного неуловимого, не столь уж важного для других, но значимого только для него слова будет достаточно, чтобы Иуда уверовал окончательно. Главное, чтобы он не расстался с ними прежде, чем успеет услышать истину.
Глава 45
Может быть, это последний раз, когда я могу написать тебе. Надеюсь, что мне удастся найти гонца, чтобы доставить письмо в Магдалу, хотя мы находимся в холмах, далеко от озера, и направляемся на север. Да, я знаю, эти края не лучшее место для зимних странствий, но что поделаешь.
Все изменилось. Теперь мне вспоминаются твои слова о том, что Иисус привлекает к себе внимание — нежелательное внимание. Ты был прав. Нас донимают ревнители веры из Иерусалима, посланные первосвященниками храма, солдаты Антипы не сводят с нас глаз, а меня посещают страшные видения, предвещающие ужас и погибель. Да что я, странное настроение овладело и Иисусом. Теперь он без конца говорит о близком конце нашего времени, о том, что нам надлежит идти в Иерусалим и встретить «это» там. Мы все подавлены, чувствуем себя так, словно нам угрожают со всех сторон, хотя здесь, на крутых склонах, по которым мы поднимаемся, не видно никаких врагов.
Мать Иисуса здесь, с нами, и в этом есть некоторое утешение, ибо она обладает собственной внутренней силой — иной, чем у него самого, однако позволяющей ей не только переносить трудности, но и воодушевлять других. Кроме меня еще один из нашего содружества, уроженец Иудеи по имени Иуда, определенно чувствует, что Иисусу угрожает опасность, и поделился со мной своим желанием как-то ее отвратить. Хорошо бы, конечно, но я не уверена, что это возможно. Нам ведь не дано предвидеть, откуда нагрянет беда.
О Сильван, дорожи своей спокойной жизнью у моря! И пожалуйстa, передай Элишебе эту маленькую записку от меня, твоей сестры.
Идет дождь и холодно, и, хотя большинство людей не любят такой погоды, мне эти дни всегда нравились потому, что ты родилась зимой. И, стало быть, холод и все прочее означает, что наступит твой день рождения и тебе исполнится три года.
Три! Когда тебя будут спрашивать, сколько тебе лет, ты можешь поднять три пальца. Это может оказаться трудно, если ты не делаешь это несколько раз заранее. Управляться с пальчиками не так-то просто.
Будь я с тобой, у меня непременно нашелся бы для тебя подарок. Но вышло так, что вместо этого у меня есть подарок от тебя. Это твой амулет на шнурке, который я ношу не снимая, как раньше носила ты. Мне кажется, он соединяет наши души, а когда я увижу тебя снова, то непременно надену его на твою шейку, и тогда моя радость будет полной.
С любовью к тебе, драгоценнейшей моей доченьке.
Глава 46
Погода становилась все хуже. Дождь, прошедший минувшей ночью, напитал почву влагой: это было благом и для дремлющей, но пробуждавшейся к жизни земли, и для людей, набиравших дождевую воду в бочки и лохани. Но вот тех, кому приходилось жить без крыши над головой, зябкие, унылые дни и ночи совсем не радовали.
Иисус и его последователи брели все дальше, а Мария терялась в догадках: чего ради его понесло в эти безлюдные холмы, чьи склоны из размытых стали и вовсе скользкими. Взбираться на них становилось все труднее.
Наконец они вскарабкались на открытое, продуваемое всеми ветрами плато, лежавшее севернее того, до которого Мария добиралась с Иоанном. Перед ними открылся вид на холмы, долины и широкую равнину, простиравшуюся до самого моря.
— Великая равнина Мегиддон, — сказал Иисус, когда они собрались вокруг него, стараясь отдышаться. — Именно здесь, говорят, состоится последняя великая битва.
Мария уставилась на плоскую равнину: по размеру она и вправду могла вместить несколько армий, но сейчас выглядела вполне мирно.
— В конце времен… в последние дни… — Он внимательно разглядывал равнину. — Вот где все они встретятся. Армии праведников и армии демонов. И здесь все и решится.
— Но… ты сам говорил, что мир изменится, придет к концу. Мы все слышали, что это может случиться хоть завтра. При чем же тут эта битва?
И то и другое представлялось грозным, суровым, страшным, между собой как-то не согласовывалось.
Иисус повернулся и посмотрел на нее, и Марии показалось, что его лицо излучает сияние — почти как в ее видении. Но не совсем.
— Это будет окончательная, последняя битва, предшествующая скончанию времен. — Он прозревал непостижимое, находящееся вне пределов их понимания и воображения. — Но сначала Сын Человеческий должен прийти и судить, и земля пребудет в великой горести.
— Когда? — вырвался у нее мучительный вопрос, — Когда, Господи?
— Мария, Мария. — Иисус подошел к ней. То, что ее имя прозвучало дважды, породило в ее душе дрожь волнения. — Тебе нужно лишь идти вперед, шаг за шагом, день за днем. Это не произойдет на твоем веку.