Поиски

Неожиданно раздался ясный и мягкий голос, спросивший:

— Но какой же толк от всего этого?

Я подавил смех и обернулся, чтобы посмотреть, кто задал этот вопрос. Я увидел четко очерченный профиль с чуть неправильным и немного приплюснутым носом; у девушки были темные, аккуратно уложенные волосы, и, насколько я мог судить, она была хорошо одета.

— Какой толк от наших разговоров? — продолжала она. — Мы все это знаем, и все мы, я полагаю, за мир. Почему бы нам не установить раз и навсегда, что война ужасна и не двинуться дальше?

В ее голосе был намек на смешинку, но она была серьезна.

— Что вы все собираетесь делать? Большинство из вас пользуются известностью. Когда война обрушится на нас, что вы собираетесь делать, кроме как терзать себя?

Константин ответил ей, улыбаясь с веселой покорностью:

— Все это и является целью данного движения — решить, что надо делать, и перейти к действиям. Мы должны помочь. Мы…

— Если так, то мы не должны начинать это дело, как студенческий дискуссионный клуб, — прервала она его. — Как дети. В этом наше несчастье. Мы дети. Умные дети. И мы не сможем управлять событиями, пока мы не повзрослеем…

Она сразу заинтересовала меня: и особенно внимательно я слушал ее последние слова. Мне почудился в них скрытый смысл, внушенный ей жизненным опытом, как я решил. Возможно, она сама об этом не догадывалась. Мне захотелось узнать это.

Я встречал ее несколько раз в течение последующих месяцев. Мы обнаружили кое-каких общих знакомых, и я узнал кое-что о ней. Ее звали Рут Элтон, она была на два или три года моложе меня, у нее была масса денег, и она тратила свое время на организацию довольно странной библиотеки для интеллигенции с выдачей книг на дом.

— Я должна что-то делать, — сказала она мне. — Потом я займусь чем-нибудь получше — когда я овладею секретом добиваться успеха.

В ее жизни была пустота, которую я ощутил в первый же вечер. Любовь обошлась с ней жестоко, или она сама сделала любовь трудной для себя. Я не мог утверждать это наверняка, она редко бывала в Лондоне, и я почти не виделся с ней наедине. У меня не было желания лезть ей в душу, я не был слишком увлечен ею. Я мог обедать, болтать, получать известное удовольствие и не терять голову.

Но Рут я очень понравился, и, когда она влюбилась в меня, я понемногу тоже полюбил ее. Я был слишком жестоко ранен Одри, чтобы влюбиться в кого-нибудь с первого взгляда.

Когда я узнал Рут лучше, когда она показала, что я ей нравлюсь, я увидел, как она жаждет любви. У нее была несчастная любовь, как я узнал, она отдала свое сердце, но не тело. Она была влюблена, влюблена страстно, несмотря на свою сдержанность. После того, как он покинул ее, она, по-моему, сделала несколько попыток приобрести «опыт».

Я был уверен, что «опыт» Рут не помог ей. Я подозревал, что этот «опыт» не зашел далеко. Я не мог представить себе ее, бросившуюся в любовные приключения. Она была слишком разборчива, думал я, слишком многое сдерживало ее. Когда я впервые поцеловал ее, я в этом убедился.

После того как это произошло, я некоторое время колебался. Я был влюблен и узнавал ее все лучше и уже легко мог проникнуть в ее мысли. Я знал, как она гордится, что я успешно занимаюсь наукой. «Наука» представлялась ей чем-то очень отвлеченным, возвышенным и всеобъемлющим. Я часто говорил с ней об астрономии и однажды рассказал, как зародилась у меня страсть к науке, когда я был еще ребенком. Ее глаза сияли.

— Это истинная поэзия, и она приносит плоды, — сказала она. — Это поэзия в действии. В этом… все.

Раньше или позже, думал я, мне придется сообщить ей о своих планах. Это не изменит решительным образом наши отношения, но она будет огорчена. Если уж она увлеклась чем-нибудь, ее трудно сбить с этого пути. Она любила говорить о моей работе, и у нее это получалось. Иногда она заходила в институт и сидела там, пока я работал. Она мечтала собрать все мои записи, привести их в порядок и подшить по всем правилам. Она записывала ход длительных опытов и делала это быстро, ловко и весело.

Ну что ж, надо было решать. Однажды вечером я пригласил ее в театр, и после спектакля мы пришли ко мне.

Рут сидела в кресле напротив меня, она казалась совсем юной и сияла от счастья. Она получала огромное удовольствие, когда я приглашал ее куда-нибудь; даже если она зло издевалась над пьесой, как частенько бывало, она все-таки была рада пойти в театр.

Я выключил люстру, и мы сидели при свете маленькой лампы над камином.

— Рут, — сказал я, — я все думаю, ты хотела бы выйти замуж?

— Думаю, что да, — сказала она. — О, конечно, я хотела бы.

— Ты неосмотрительна, — сказал я.

— Такая уж я есть, — засмеялась она.

— Чепуха, — добавила она. — Разве это неосмотрительность?

Она смеялась надо мной, у нее была привычка посмеиваться над моей осторожностью. Однако к моим последующим словам она отнеслась серьезнее.

— Ты знаешь, за кого ты выходишь замуж?

— Общее представление у меня есть, — сказала она.

— Это еще не все, хотя… У меня ведь нет денег, ты это знаешь.

— Какое это имеет значение, когда есть мои?

— У меня не такое уж замечательное здоровье, — сказал я. — Я старше, чем должен был бы быть в тридцать один год.

— Вероятно, этому я смогу помочь, — ответила она.

— Я слишком много работал в течение долгих лет, — сказал я. — И у меня было слишком много неприятностей. Они не кончились еще и сейчас. Вот и смотри: если ты хочешь получить в свое распоряжение бедного человека с сомнительным здоровьем, то он к твоим услугам.

Я улыбнулся ей.

— Я даже не могу обещать тебе верного будущего, — сказал я. — Может быть, я его и заработаю, но пока это под вопросом.

Она нахмурилась.

— А как же физика? Все говорят…

— Я собираюсь оставить физику через год или два.

Она рассмеялась.

— Это шутка?

— Нет, я говорю вполне серьезно, — сказал я.

— Я ничего не понимаю, — сказала она. На ее лице появилось выражение озабоченности. — Что-нибудь произошло? Это же нелепо. Почему?

— Это долгая история, — сказал я, — и ты все равно не одобришь ее конца. Но позволь мне сказать тебе две вещи. После того как я закончу работу, которую я себе наметил, каждый час, проведенный в институте, я буду рассматривать как потерянный час в моей жизни. Это первое. И второе, когда я оставлю физику, моя жизнь на этом не кончится, ты это знаешь; я думаю, что смогу делать кое-что другое гораздо лучше. То, о чем мы с тобой говорили в порядке шутки. Помнишь?

Потом я сказал:

— Во всяком случае, боюсь, что мое решение окончательно. Если ты выйдешь за меня замуж, ты увидишь, что в большинстве случаев со мной легко договориться. Но не в этом. Самое большее через два года я оставлю научную работу. Если ты выйдешь за меня замуж, то ты получишь минимум того, что требуется от мужа. Ни положения, ни денег, ни работы…

— А что у тебя есть? — улыбнулась она.

Я иногда думаю, как бы я повел разговор, если бы сомневался в ее ответе. Мне, как и всякому другому на моем месте, просто хотелось получить подтверждение ее любви. Вот и все, и я знал это.

— Я люблю тебя, это кое-что. Хотя ты, могла бы получше устроить свою жизнь.

— Ну, еще что?

— Некоторое количество шуток, — сказал я. — Кое-какой жизненный опыт… нет, ты должна сама заполнить каталог.

Она улыбнулась.

— Своеобразное чувство юмора… Лучший слушатель, какого я только знаю… О, и, кроме того, ты взрослый. А большинство из нас нет.

Я сказал:

— Это недостаточно украшает меня. Ты не можешь ли придумать еще что-нибудь?

— Больше ничего, — засмеялась она. — Не знаю, насколько тебе все это поможет, если ты бросишь науку. Ты правильно делаешь, что женишься на богатой.

— Если бы ты не была богата, у меня бы не было жены, — сказал я. — Я бы жил с тобой, но как бы я мог жениться на тебе? В своем перечне ты забыла дорогостоящие вкусы.