Страница 8 из 9
- Ваша мама…
- Мне было четырнадцать, когда она умерла. К четырнадцати годам у человека обычно накапливается довольно много воспоминаний. Но только не у меня. У меня детских воспоминаний совсем мало, и одно из них - мама в кресле-качалке с этой книгой в руках.
Она поднялась и пересела ко мне, между нами осталось одно свободное сиденье.
- Хотите взглянуть? - спросила, протягивая книгу.
Я осторожно взял ее в руки - так берут хрупкую вещь, которая легко может сломаться или раскрошиться в ладонях. Или с ней произойдет еще что-нибудь, против чего ты будешь бессилен.
- Не представляю, где теперь мамина книга, - пробормотал я, переворачивая страницы. Я вспомнил стихотворение, которое мама читала вслух, - оно всплыло из глубины детского горя. Что-то о смерти, которой нет, или вроде того. Но я не нашел его. Спросил у незнакомки, нет ли там стихотворения с похожей строчкой. Есть, ответила она.
Взяла книгу у меня из рук, пролистала до нужной страницы и вернула мне; подождала, не произнося ни слова, пока я прочитаю. Я, будто наяву, услышал неторопливый мамин голос, проникающий прямо в душу.
Наше священное ремесло Существует тысячи лет… С ним и без света миру светло. Но еще ни один не сказал поэт, Что мудрости нет, и старости нет, А может, и смерти нет.
Наконец я закрыл книгу. Через несколько секунд, а может, и минут - не знаю.
- Когда я подошел, мне показалось, что я уже где-то видел вас раньше.
- Да?
Ее голос прозвучал чуть встревоженно. Честно говоря, тогда я не обратил на это внимания и вспомнил только потом.
- Но мне так казалось, пока я не заговорил с вами. Теперь это ощущение прошло.
- И я никого вам не напоминаю?
- Нет, не думаю.
- Тем лучше.
Я собирался спросить, что означает это "тем лучше", но тут услышал музыку - она приближалась. Мимо прошел высоченный тощий парень с рюкзаком за плечами и большим радиоприемником под мышкой.
We destroy the love, it's our way We never listen enough Never face the truth Then like a passing song Love is here and then it's gone.
Парень наполнил пространство не только музыкой, но и терпким первобытно-земляным запахом.
Мелодия стала удаляться, сделалась тише и, наконец, совсем пропала. Запах же оказался более стойким. Вокруг нас вдруг сгустилось невероятное напряжение.
- Странный у него запах, не думаете?
Она посмотрела вслед парню, потом - опять на меня.
- Зачем ты мне это говоришь? - она перешла на "ты", и в голосе ее мелькнула враждебность. Будто я нарушил правила, заговорив о запахе, или чем-то не на шутку обидел ее.
1. Стихотворение без названия, датированное 25 июня 1944 года. (Здесь и далее - прим. перев.)
2. Строфа из песни Фредди Меркьюри "В свою защиту":
"Мы убиваем любовь, это наш выбор. Мы никогда внимательно не слушаем, Никогда не смотрим правде в лицо, А любовь, подобно проходящей песне Живет среди нас, а потом уходит…"
Я растерялся, она словно вынуждала меня оправдываться.
- Просто так. У того парня был странный запах, и мне захотелось сказать об этом. Что здесь такого?
Она пристально посмотрела на меня, проверяя, не стоит ли за моими словами какой-то скрытый смысл, не веду ли я с ней двойную игру. Думаю, она быстро поняла, что двойной игры тут нет.
- Ничего, это я, бывает, все неправильно понимаю. Извини. Редко встречаешь людей, которые обращают внимание на запахи. Запах был и в самом деле странный.
Я обрадовался, что она опять стала прежней.
- Если бы я рассказывал кому-то об этой встрече, то не смог бы описать, чем от него пахло.
- Ты мог бы сказать: терпкий, первобытно-земляной запах. С соломенной отдушкой. - Теперь уже я посмотрел на нее недоуменно. Она ответила на мой взгляд, и, кажется, в ее глазах мелькнуло легкое оживление. Она продолжила: - У нас нет подходящих слов для запахов. Ты когда-нибудь задумывался об этом?
- В каком смысле?
- Мы не можем описать запах с той же определенностью, с какой описываем предмет. Об этой куртке, например, ты скажешь, что она синяя, короткая, чуть шершавая на ощупь. У нас имеются сотни слов для обозначения формы, цвета, плотности, размера. О предмете мы скажем, что он круглый, квадратный, большой, маленький, красный, зеленый, синий, твердый, мягкий, острый. Для звуков и шумов у нас есть звукоподражательные слова, и ничего более точного быть не может. О запахах же мы говорим словами, заимствованными из других сфер, полагаясь на свои ассоциации. Существует небольшой набор представлений, связанных с запахами, но и для них нет автономных обозначений, есть лишь слова, которые отсылают - только отсылают - к привычным нам ароматическим явлениям. Цветы, чисто вымытый пол, свежевыстиранное белье, ваниль. Новые книги. Скошенная трава. Земля перед дождем. Или: дерьмо, рыба, тухлые яйца, потные подмышки, грязные ноги. - Она посмотрела мне в глаза и потом продолжила: - Тебе стало не по себе, когда я заговорила о неприятных запахах?
Я хотел ответить "нет", но потом спросил себя, зачем мне врать.
- Немного.
- Вот-вот. Всем становится не по себе, когда речь заходит о запахах, особенно - неприятных. Это результат культурной эволюции. Мы всеми силами отстраняемся от запахов, особенно неприятных, потому что они напоминают о самой примитивной - животной, если угодно, - стороне нашего естества. Подумать только, одно упоминание таких запахов считается неприличным и создает ощущение неловкости.
- Я никогда об этом не задумывался.
- Кто-то сказал, что, если у нас для чего-то нет имени, это что-то вообще не существует. Бесконечное множество запахов и ароматов не существует только потому, что мы не знаем, как их назвать.
- Несколько лет назад я прочел роман, в котором говорилось о запахе страха. Я был поражен, потому что этот запах я хорошо знаю, только никогда не пытался найти для него подходящее имя.
- Откуда ты его знаешь?
- Сталкиваюсь с ним по работе.
- Кем же ты работаешь?
- А как тебе кажется?
- Может, ты врач? Я бы никогда не подумала, но раз ты заговорил о запахе страха…
- Я служу в полиции. Оперативный отдел.
- Полицейский? - На ее лице было написано крайнее изумление.
- Тебя удивляет, что легавый говорит о литературе и не ругается через слово?
- Нет, то есть да. Просто… Да, знаю, это дурацкий стереотип, но… В общем, извини.
- В своей семье я паршивая овца. Мои родители были преподаватели в университете. Интеллектуалы, коммунисты и активисты. Они меньше всего могли ожидать, что их сын станет полицейским.
- А почему ты стал полицейским?
- Хочешь узнать официальную версию или правду?
Впервые за весь разговор она улыбнулась. У нее были красивые белые зубы хищницы. Она олицетворяла собой естественность, мощный живой инстинкт - я всегда угадывал его в других и завидовал им. Сам я этого начисто лишен.
- И то, и другое.
- Официальная версия заключается в том, что я учился на судью. В отборочном же конкурсе для поступления в полицию решил участвовать, относясь к этому как к своего рода тренировке. Но я прошел конкурс, начал работать в полиции - и, к сожалению, забросил учебу.
- А правда?
- Я пошел в полицию, потому что на самом деле хотел стать полицейским, вот и все. Остальное - пустые россказни. Я об этом никогда никому не говорил до сегодняшней ночи.
- Почему ты хотел стать полицейским?
- Я думал, тогда все будет проще.
- Что ты имеешь в виду?
- Я думал, все станет ясным и понятным. Что хорошо, а что плохо. Что правильно, а что неправильно, и так далее. Конечно, это так - само собой - не происходит, и вскоре ты за-
мечаешь, что если слишком долго всматриваешься в бездну, то и бездна начинает всматриваться в тебя.
- Ницше.
- Я как раз собирался сказать, откуда эта цитата.