Страница 67 из 73
Нет в героях антисилы, греха, сомнений и противоречий, а значит, нет в героях характеров. И не судят они ни себя и никого другого, кроме разве московского товарища, но это уже не суд, а самосуд, ибо не за что судить: в произведениях не выписан конфликт. А от этого и образы такие вялые и эфемерные, похожие или на тени или на значки, — им нечем дышать, им не хватает полемического воздуха.
Итак, нужна проблема, нужен конфликт, нужен суд. Доказательство тому — название сборника, данное ему вовсе не случайно, как могло показаться из вышесказанного, а с четкой ориентацией на другие произведения, которые сами по себе отрицают предыдущие.
Это две повести: «Река непутевая» и «Своим судом».
Казалось бы, внешне в них ничего не меняется: те же порожистые непокорные сибирские реки, те же немногословные замкнутые характеры, та же очерковая бесцветность авторского стиля. Но почему-то становятся родными и близкими. Кажущаяся бесцветность подчас завораживает. В чем же дело? Ведь эти повести принадлежат перу того же автора! Да, автор тот же, и тематика та же, но изменились в чем-то принципы подхода к изображению жизненных фактов. Если раньше поднятые проблемы загорались и затухали, как отдаленные глухие молнии, ничего не меняя ни в окружающей обстановке, ни в образах, то теперь эти молнии вспыхивают не за линией горизонта, а в душах самих героев и автора. Теперь эти молнии стали ярче, проблемы — острее, появился накал страстей.
В центре повести «Река непутевая» всего один факт — борьба человека с разбушевавшейся стихией. Причем, и стихия-то — не стихия в традиционном понимании этого слова, а весенний радостный бунт природы, момент пробуждения ее от оков — ледоход.
И в повести ни на мгновение не исчезает идущая вторым планом мажорная нота радостного сопереживания животворным силам Земли. Она прорывается и в «душном запахе оттаивающей земли», и в эпизодическом образе «клочковатой линяющей лисицы», помогающей Человеку в смертельной схватке с Болотом, и в ликующих трелях жаворонков и чибисов, перекрывающих треск ломающегося льда.
Но своеобразие избранного Шушариным конфликта в том и заключается, что именно эта оптимистическая плодоносная сила становится силой смертоносной, силой трагической. И не по своей воле, а тоже по воле Человека, только другого Человека, вернее, других людей.
Огромные, напирающие друг на друга глыбы льда грозят сломать (и сломают! — в этом уверены все) только что возведенные опоры ишимского моста. Накануне ледохода инженер Гаврилов отослал в район телеграмму, в которой просил «обязать взрывные организации района взорвать лед перед этими опорами». Но люди не откликнулись. Почему? На этот вопрос А. Шушарин не отвечает в своей повести, да ответ и не важен. А важно то, что из-за халатности, нерасторопности, равнодушия «людей из района» рискует жизнью талантливый инженер Гаврилов, пробирающийся за взрывчаткой через оттаивающее болото; едва не гибнет в ледяных ишимских водах мостостроитель Сеня Сирота; решается на неравный бой со льдом старый и вряд ли способный выдержать его Фрол Сучков, искуснейший взрывник, равного которому не сыщешь во всей Сибири! И эти люди, не отделимые от природы и всю свою жизнь посвятившие борьбе за нее, вынуждены ополчиться против нее, как против самого лютого врага. Своим судом судят они первобытную стихию, своим подвигом судят они тех, кто отказался протянуть им руку помощи в борьбе за общее дело. Победят они или погибнут вместе со своим детищем? Этот вопрос остается в повести открытым. И опять-таки не важен ответ на него, а важно то, что вопрос поставлен. Не новый, но яркий, острый, жизненно важный. Суд начался. И в этом — сила.
Аналогичным образом решается конфликт и в повести «Своим судом», хотя тематика этой повести несколько иная, чем в предыдущей. Разговор здесь ведется о том, что наиболее дорого сердцу писателя, что поет, и болит, и рвется в сердце каждого из нас, что даже страшно назвать банальными штампами «охрана природы» и «борьба с браконьерством». Разговор здесь ведется о Земле. Об огромной, затаенной, сдержанной влюбленности в ее леса, поймы, в гусей, в собаку, в лошадь, в утренний холодок, пощипывающий ступни на выходе ночи. Разговор ведется о том, можно ли терзать и уродовать эту землю, которая поит, и кормит, и обогревает тебя в минуты радости и горя. Сдержанный, мужской разговор. Без эмоций, без битья кулаками, без слез, без ахов и даже без слов. И участвуют в нем всего два человека: рыбак Малев и московский художник Окунев — два человека, одинаково влюбленные в прекрасное, но по-разному служащие ему. Два полярных полюса одного конфликта.
Не буду пересказывать сути этого конфликта, потому что познакомиться с повестью будет интересно всем, кто любит природу и книгу, скажу только, что, несмотря на заголовок, нет в ней традиционного суда и самосуда. Инспектор Малев, который, казалось бы, должен был выступить в роли разгневанного апостола Реки, является в повести не Судьей, а, скорее, Спасителем. Именно он спасает Окунева, посягнувшего на спокойствие его Реки, от неминуемой гибели. Спасает сосредоточенно и спокойно, как спас бы попавших в беду березу или лошадь. Потому что любит Реку и Землю. А раз любишь Землю, значит, не думаешь, помогать ли тому, что является крупицей этой Земли. Судит себя сам художник. Судит сознанием того, что своим нелепым и жестоким взрывом на Реке (на Земле…) убил не только стайки беспомощных рыбешек, но убил и часть самого себя, частицу своего детства, когда эта Земля была его матерью и кормилицей.
Еще одна проблема. Еще один повод для боли и раздумий.
А боль и раздумья появляются незаметно, ненавязчиво, сами по себе, потому что вместе с болевыми проблемами в повести входят люди, живые, неповторимые и, чаще всего, самые обыкновенные. Но есть в этой обыкновенности сила, и не грехом будет утверждать, что образ рыбака Малева есть субстанция сибирского характера в одном из лучших ее проявлений.
Вместе с проблемами в повести входит автор. И теперь уже стиль его не спутаешь с вырезкой из газетной полосы или с очередным районным очерком. Куда-то исчезает слепая приверженность голому факту, излишняя перегруженность специальными терминами, которые заслоняют человека, молодеческая бравада брызжущей необоснованным оптимизмом речи. Появляется спокойная неторопливая эпичность, мудрость образа и мысли, которые несут гораздо больший эмоциональный заряд, чем самые громогласные агитки.
Я — за проблемное искусство. И пусть проблемы будут повторять одна другую, пусть будет много аналогичных проблем. Капля точит камень не силой, а частотой падения. Это великое множество повторяющихся проблем в конечном итоге образует великое множество неповторимых характеров, которые все вместе будут работать над разрешением одной проблемы — проблемы блага и человечности на Земле.
НАДЕЖДА МИХАЙЛОВСКАЯ
ОБРАЗ СОВРЕМЕННИКА НА СЦЕНЕ
Какие бы вопросы ни поднимала современная драматургия, о чем бы ни говорила она сегодня зрителю, этические проблемы были и остаются самыми актуальными, животрепещущими и необходимыми в процессе формирования личности нашего современника. Никакие жесты доброты, никакая из ряда вон выходящая щедрость, никакой талант, даже самый незаурядный, не способны заменить собой подлинную человечность, гуманизм, высокую обязанность человека перед обществом.
Вопросам нравственности уделено значительное внимание в таких постановках Челябинского драматического театра имени С. М. Цвиллинга, сыгранных в последние 2—3 года, как «Человек со стороны» И. Дворецкого, «Долги наши» и «Самая счастливая» Э. Володарского, «Протокол одного заседания» А. Гельмана, «С любимыми не расставайтесь» А. Володина, «Старомодная комедия» А. Арбузова, «Берег» Ю. Бондарева.
Всем этим спектаклям, в том числе и так называемым производственным, свойствен этический пафос, то исключительное внимание к моральным проблемам, которые проявляют и авторы пьес и постановщики. Сами мера и значение производственно-технических конфликтов находятся в прямой зависимости от отношения к ним людей. Отношения же эти далеко не однозначны. Бригадир Потапов (в спектакле режиссера Н. Орлова «Протокол одного заседания»), роль которого исполняет артист В. Чечеткин, от лица бригады бетонщиков строительного треста отказывается от премии потому, что не считает возможным получать вознаграждение незаслуженно. Рабочий человек начинает глубоко вникать в характер производства, начинает понимать главное — неизбежность гармонии личных и общественных интересов. Для Потапова и его товарищей по работе их личный интерес и личный успех закономерно определяются рентабельностью производства, так как общее дело стало их личным делом. Выросшее сознание рабочего не мирится с такими порочными явлениями, как прогулы и простои, заниженные нормы выработки, штурмовщина, бесплановость производства и т. д. и т. д. Само понятие личной выгоды связано в их представлении с выгодой производства. Все это стало возможным лишь в условиях высокого понимания нашим современником своего гражданского долга, своей сопричастности к делу строительства коммунистического общества.