Родительский дом

5

Под навесом у правления колхоза стояла «Волга». Гурлев, посмотрев на ее городской номер, смущенно подумал: «Приехал-таки Федор Тимофеич. Дернуло же меня ему позвонить. И давно ждет, наверно. Неловко. Нехорошо получилось!» А сразу в помещение не поспешил. Постоял в раздумье под впечатлением разговора с Прокопием Согриным. Еще не мог понять странную перемену в себе: куда-то девалась вдруг вся прежняя неприязнь к этому человеку. Не уступил ли? Не пожалел ли, увидев его старым и беспомощным? Прежде думал всегда: если встречу, то все выскажу, все свои сомнения и подозрения, и что не может быть между нами мира никогда, а сейчас только руку не подал, по имени не назвал, но и воспоминание о прошлом обрезал. «Нет, это не жалость и не уступка, — поглубже заглянув в свои чувства, решил Гурлев. — Безразличие! Вот так вернее!» И думать о нем перестал: не потому, что «волк уже без зубов, лиса без хвоста», не из принципа «лежачего не бить», но исключительно из-за той дальней дали, в которой Согрин остался прозябать и существовать. Ведь торчит же где-то на бывшей меже пень от давно срубленного дерева, догнивает, водятся под его мертвыми корнями жуки, черви, всякая пакость, но в вышине сверкает солнце, а вокруг, куда ни посмотри, цветут травы, тучнеют хлебные поля.

В правлении колхоза в такой еще далеко не поздний час бывает всегда оживленно. Днем решать дела недосуг, только вечером. То бригадиры приходят, то животноводы, то просто люди по своим домашним заботам. И сейчас народу полно. Собралось старшее поколение. Смотрят развешанные по стенам эскизы будущего Дома культуры, автостанции, универмага и жилых домов. Тихо переговариваются. И Гурлев тоже сейчас охотно прильнул бы глазами к этим «картинам», где уже наяву виделась его давняя мечта, а неловко перед Чеканом. Тот сидит за председательским столом и что-то объясняет Софрону Голубеву, Ивану Добрынину, Акиму Окурышу.

Кинув запыленную фуражку на вешалку, вытерев руки носовым платком, Гурлев поздоровался и виновато спросил:

— Честишь, наверно, меня, Федор Тимофеич, почем зря?

— Да нет! — улыбнулся тот. — Время не пропало. Вот спорим тут: не очень нравится мой проект.

— Почему?

— А пошто дома в два, в три этажа? — взволнованно запетушился Иван Добрынин. — Пошто не просто дом на одну семью. Огорода рядом нету, скотину надо держать на усторонье, курей тоже. И самим не шибко ловко придется: ну-ко, походи, поползай в моем возрасте на третий этаж?

— Пожалуй, разумно, — согласился Гурлев.

— Коли у нас земли не хватит? — добавил Окурыш. — Эвон ее сколько вокруг. Чего же тесниться?

— А мне название не глянется, — заметил Софрон Голубев. — Зовемся по старому: Малый Брод! Чего оно значить может? Вроде мы все еще в потемках бродим. Хоть бы река была рядом да поперек ее брод, где бы ходили без мостика, по мелкой воде. Но реки нет, и живем, как люди, а с того старое название надо похерить!

— Насчет названия не мешает подумать, — сказал Чекан.

— Надо ли? — не поддержал Гурлев. — Прежде пословица была: «Хоть горшком назови, только в печь не ставь!» Не в названии причина, а в самой жизни…

Заметив вошедшего в комнату сына, Гурлев подозвал его к столу.

— Привез, чего требовалось?

— Привез! — коротко ответил Володька, молча здороваясь с Федором Тимофеевичем. — Еле выбил. Давали только темные краски…

— Они что, не понимают разве — не склад же красить нужно, а помещение, где дети станут играть! — сердито сказал Гурлев. — Черноту-то разводить!

— Я не взял, — пояснил Володька. — Пришлось в райком идти. Оттуда позвонили директору, тогда прорвало.

— Правильно поступил, — одобрил Гурлев. — Во все двери колотиться не станешь, полдела не сделаешь.

— Везде много строят, — вмешался Чекан. — Потребности в материалах большие. Поневоле приходится пробивать.

— Вот это одно и смущает меня, — обернулся к нему Гурлев. — Напланируем, нарисуем на бумаге, людям наобещаем, а потом и начнем себе лбы расшибать: тут не дают, там отказывают, еще где-то велят обождать!

— Просто своевременно надо оформить фонды, — по-деловому сказал Чекан. — Не опаздывать…

— Я не опоздаю, — уверенный в себе, усмехнулся Володька.

— Заране не хвастайся, — строговато взглянул на него Гурлев. — Это у тебя сейчас покуда объектов мало — садик да котельная и водонапорная башня, — а вот как развернем остальные стройки, на месте не посидишь, не загуляешься…

— Мне к тому времени гулять уже не понадобится, — поняв отца, опять усмехнулся Володька. — А вы, Федор Тимофеич, все листы привезли? — уходя от двусмысленных намеков, спросил он.

— Пока только часть, — ответил Чекан. — Но и эти придется, наверно, еще поправлять.

— Есть возражения?

— Да! Не нравятся многоквартирные дома.

— У нас была договоренность с Федором Тимофеичем проектировать дома двухквартирные, на две семьи, — чтобы не обидеть Чекана, осторожно произнес Гурлев.

— Не перспективно! — возразил Володька. — Что-то очень напоминающее единоличников. Я Федору Тимофеичу тоже высказывал свое мнение. Мы же не останемся на теперешнем уровне. Очевидно, сельское хозяйство, судя по решениям партии и правительства, будет двигаться дальше по пути индустриализации. Мелкие хозяйства станут в таком случае нерентабельными и мало жизнеспособными. Будут создаваться, стало быть, и большие коллективы людей. Наконец все эти наши индивидуальные огороды, садики, свои коровы и овцы, свои куры и сколоченные из досок уборные не смогут дальше заполнить всю жизнь людей…

Такое заявление сына Гурлеву тоже показалось резонным. Строить надо не на год, даже не на десять-двадцать лет. Пройдут, может, немногие годы, и то, что с таким трудом сейчас будет без дальнего расчета сделано, — станет обузой.

— Вообще, тоже надо подумать! — сказал он, а затем озабоченно справился: — Ты, Федор Тимофеич, наверно, еще не обедал? Заморим мы тебя!

— Днем я ходил в магазин — выпил томатного соку и пожевал хлеба с колбасой.

— Извини, пожалуйста!

— Не велика беда! — добродушно мотнул головой Чекан. — Поесть успеем!

— Володя! А у нас дома найдется что-нибудь горяченькое? — на всякий случай спросил Гурлев сына.

— Как обычно: борщ и жаркое!

— Ну и повар! — засмеялся Гурлев. — Каждый день одно меню! Пока матери дома нет, набьет борщами оскомину. Ну, однако, Федор Тимофеевич, чем богаты, тем и рады. Пойдем заправляться! А свои листы оставь тут. Володя их соберет, сложит в шкаф. Слышь ты, прораб! — сказал он сыну, а затем обратился к старикам: — Прощения прошу!

Когда спустились с крыльца и пошли вдоль палисадника, Чекан тронул Гурлева за руку:

— Так в чем же проблема, Павел Иваныч?

— Э, сущая ерунда! — с досадой на себя отозвался Гурлев. — Сначала сильно расстроился, а сегодня одумался. Тебя зря с места поднял.

— При чем же Согрин?

— Володька на его внучке решил жениться!

— И все?

— Ну ты меня пойми: как я мог среагировать?

— Вполне понимаю — пришлось одолевать психологический барьер!

— То ли психологический, то ли черт его знает, какой! Неприятно все-таки! Любого на мое место поставь, так он тоже задумается. Прошлое вроде бы уже далеконько осталось, а вспоминать о нем трудно. Какая-то связь между прежним Гурлевым и мной не обрывается. Жизнь того Гурлева и моя сегодняшняя жизнь, хоть и не схожие, зато корень у них один. Стало быть, не могу я быть равнодушным к тому, что было, если не хочу того Гурлева осрамить. Тот боролся с кулачеством, а я породнюсь.

— С бывшим, имеешь в виду!

— У сердца память прочнее, чем у головы. Оно и не желало признать. Ну, а Володьке на это смотреть не приходится. Чужая жизнь, даже отцовская, это вроде фильма о прошлом. Посидел в кино, поахал от удивления и сочувствия, а вышел на улицу — отправился свою зазнобушку провожать. Мне Володька однажды сказал: «А что особенного, батя, ты сделал, чем бы я, твой сын, мог гордиться?» И в самом деле, если здраво рассудить, то самый я обыкновенный работник, каких в районе и в области не перечтешь: одни на войне Родину защищали, другие на производстве стараются, а я простой хлебороб. Не герой, не академик. Смолоду бьюсь за хлеб для всех. Другие люди металл плавят, машины делают, заводы строят, а я обязан накормить их хлебом. Значит, Володька прав! Тут сказывается, однако, не то, что он не ценит моей жизни, а наоборот, смотрит шире и дальше моего. Но вот намерение его жениться на Татьяне Согриной сразу принять не мог.