Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 20



Мама начала принимать «Гербалайф», но ей от него стало только хуже, начали болеть почки, печень, хоть на стенку лезь, желудок вообще перестал варить, начались жуткие запоры, в общем, мама решила от этого отказаться. Однако через месяц кандидат медицинских наук сам позвонил ей и поинтересовался, как дела. Мама в мягкой форме сообщила ему, что очень плохо себя чувствует и поэтому решила отказаться от приема «Гербалайфа», но он был абсолютно убежден, что ей обязательно нужно, просто необходимо продолжать прием, так резко сразу все было бросать нельзя, раз уж она начала, то нужно довести это до конца или хотя бы постепенно снижать дозу. Мама опять объяснила ему, что ей от этого препарата очень плохо, и стала перечислять все симптомы, тогда он уже с некоторым раздражением сказал ей, что при резком прекращении приема лекарства у мамы может отказать печень, да и почки тоже, ведь она, кажется, жаловалась, что у нее камни в желчном пузыре, так вот, может резко произойти закупорка, и вся желчь разольется у нее по всему организму, такие случаи уже были, а у него, как у врача, огромный опыт, стаж работы уже двадцать лет, так что она может ему поверить, она рискует жизнью. Марусина мама опять в мягкой форме сказала ему, что все-таки она пока повременит, подождет, может быть, ей станет лучше, а там посмотрим. Но уже на следующий день врач опять позвонил и опять стал убеждать ее продолжить прием лекарства, мама опять отказалась. Но он звонил ей снова и снова. А однажды даже очень серьезным трагическим голосом сообщил, что если она все же не будет продолжать принимать «Гербалайф», то просто-напросто умрет, это он ей, как врач, гарантировал, жить ей осталось не больше двух недель, так что пусть она еще раз хорошенько подумает, прежде чем принимать окончательное решение. Тогда мама в ярости бросила трубку, обозвав врача подонком и предупредив его, что, если он еще раз ей позвонит, то она просто обратится в милицию. И только после этого звонки прекратились.

Один раз Маруся видела сына Николая, это был худенький мальчик, который с обожанием смотрел на отца, тем не менее сам Николай утверждал, что не уверен, его это сын или какого-то Мурзика, потому что Мурзику всегда нравились такие уродливые бабы, как его бывшая жена. Он рассказывал Марусе, что просто не мог видеть эту бабу с ребенком, которая стояла перед ним на коленях, не мог всего этого вынести, поэтому ушел, согласился уйти и оставить им комнату, где он был прописан, а сам просто ушел и стал снимать жилье на свои собственные деньги. А ведь он мог получить гораздо больше, но просто был не в силах победить себя, такая у него душа добрая. И все всю жизнь пользовались этой его добротой, питались его душевным теплом, а он растрачивал себя, совершенно не жалея.

Потом у Николая начались ужасные материальные трудности, и ему пришлось продать комнату, в которой, кроме него самого, были прописаны его жена и сын, правда, все деньги он отдал своему близкому другу, модельеру Кибальчичу, чтобы тот мог устроить показ своих моделей где-то в городе Риге. И тот устроил показ: по узким рижским улочкам между прекрасными старинными зданиями дефилировали очаровательные девушки и юноши в изысканных туалетах темно-синего, золотого и оранжевого цветов, играла грустная музыка, а сам Кибальчич стоял, картинно опершись о скамью, и за всем этим наблюдал. Шоу имело успех, и Николай тоже принимал в нем участие – он был одет в бархатный костюм с кружевами, высокие бархатные сапоги, зашнурованные до колен, и в смешную бархатную же шапочку.

Правда, Кибальчич так и не отдал ему денег: их у него просто не было. Зато он платил за комнату в коммунальной квартире, в которой Николай жил, и иногда давал ему небольшие суммы – когда тот оказывался совсем на мели. А такое частенько случалось, к нему все время приходили юноши, каждый раз новые, потому что он родился под знаком Скорпиона, а все «Скорпионы» зациклены на сексе, они даже мыслят тазобедренным суставом – так говорил про себя сам Николай. Николай говорил, что даже походка у него очень сексуальная, и один раз его за эту походку задержали милиционеры – Николай предполагал, что он просто им понравился. Сперва, когда Кибальчич не отдал Николаю деньги за комнату, он ужасно злился на него, просто хотел его убить, но потом у него прошла вся злоба, и он снова все ему простил. И Кибальчич все равно по-прежнему Николаю нравился – он напоминал ему льва своей горделивой осанкой и повадками, такими вальяжными, совсем как у льва! Николай был уверен, что, как только у Кибальчича появятся деньги, тот ему сразу отдаст долг, нужно только немного подождать, совсем немного.

А жена Николая за то, что он без ее ведома продал ее комнату, засадила его в тюрьму, где он провел шесть месяцев – сперва он был в одной камере, и там его называли «Англичанин», он сидел на верхних нарах, и ему даже поднимали наверх еду, а он обучал всех своих сокамерников английскому языку. Ну а потом его перевели в другую камеру, где сидели в основном лица кавказской национальности, и там уж ему пришлось быть в услужении и спать у параши, но он не особенно распространялся об этом периоде своей жизни. Там, в тюрьме, они добывали огонь, чтобы курить, потому что ни спичек, ни зажигалок им не давали. Чтобы добыть огонь, они делали так: скатывали из фольги две тонкие макаронинки, вставляли их в розетку, и соединяли их между собой обрывком ватки, через некоторое время раздавался щелчок, из розетки показывалось пламя, а свет в камере гас – получалось короткое замыкание, но они успевали прикурить и потом передавали друг другу этот огонь. Николай потом показывал этот способ Марусе у себя в комнате, а после того, как он сделал короткое замыкание, у него вылетели пробки, и он схватил стул, с обезьяньей ловкостью вскочил на него, потом на спинку стула, попросив Марусю при этом придержать стул, чтобы тот не опрокинулся, и снова вставил пробку где-то наверху, под самым потолком.



Улыбка была на лице у Николая почти всегда, правда, порой он впадал в депрессию. В один из таких дней он купил себе пластмассовые луну и звезды, повесил на стенку и лежал и любовался на эти мигающие разноцветные светила.

Московский приятель Николая, Саня, тоже часто впадал в депрессию, но это состояние перемежалось у него с периодами нечеловеческой активности и подъема, когда он энергично бегал по Москве и даже мог приехать в Петербург. Год назад Маруся как-то зашла в кафе на Невском, где обычно собиралась наркоманская тусовка, и вдруг на нее сзади с шумом и криком кто-то набросился и стал ее обнимать и целовать. Она обернулась – это был Саня, в расстегнутой клетчатой рубашке, в резиновых тапках на босу ногу, называемых в народе «сланцами» – по имени городка в Ленинградской области, где их раньше производили. Саня сообщил ей, что приехал из Москвы на верхней багажной полке и проиграл все деньги случайным попутчикам, а теперь у него нет даже на обратный билет, и он не может уехать обратно, так что придется ему жить у Николая или у его соседа Андрея. Николай, когда приезжал в Москву, тоже всегда останавливался у Сани, который раньше жил в Петербурге и пел в одной очень известной питерской группе, пока со всеми там не переругался.

Последний всплеск активности у Сани в Москве случился этой весной, тогда он выбросил из окна своей квартиры со второго этажа свои солнечные очки, купленные им накануне за двести долларов, и хотел было и сам выпрыгнуть вслед за этими очками, но его подруга Таня в последний момент его удержала. Когда Маруся была в Москве и тоже пару дней жила у Сани, Таня рассказывала ей об этом с нескрываемой гордостью, глядя на Саню с обожанием и восторгом. Саня обращался к Тане на «ты», а Таня к нему – исключительно на «вы» и даже иногда в его отсутствие говорила о нем во множественном числе, например, по телефону: «Сани нет. Они скоро будут», – а спала она на полу, на какой-то жалкой подстилке рядом с его кроватью.

Ее рассказом про очки Саня был доволен, но тут же заметил, что это все мелочи, с ним и не такое случалось, например, когда он служил в армии, он вцепился зубами в руку старшине и вырвал у него из руки здоровенный кусок мяса, после чего его вскоре комиссовали.