Силы неисчислимые

— Ну, погрузили мы сено на телегу, — рассказывал Волчков. — Выехали на автостраду. До Буды оставалось километра три, когда мы услышали гул моторов. Догоняет нас колонна машин. Мой австриец струхнул немного. Я взял у него вожжи, свернул на обочину, чтобы освободить дорогу. Мчатся мимо нас машины. А я встал на телеге и руку к шапке — честь отдаю по всей форме. Вижу, солдаты улыбаются, приветливо руками машут. Порядок, значит. А я машины считаю. Восемнадцать грузовиков, и все полны солдат. В черных шинелях, на шапках и рукавах — эсэсовские эмблемы: череп да кости. А одна машина — с собаками. Громадные овчарки. Австрияк мой совсем было приуныл. А я ему говорю: не беспокойся, коль столько войск понаехало, начальство займется ими, на нас никто и внимания не обратит, и скоро будем чаи распивать с госпожой начальницей. Но подъехали мы к ее двору, я аж ахнул. Стоят три черных крытых автомобиля, вроде бы автобусы. Такие мимо нас не проезжали. И сразу эсэсовские солдаты взяли нас на прицел. Ну, думаю, Васька, привет! Замер мой староста. Я его в бок: давай дуй по-немецки! Но не успел он и двух слов сказать, как в калитку вошли начальник полиции и такой мордастый полковник (оказывается, это тот самый Сахаров, что замучил нашу Мусю Гутареву). Несмотря на то что во дворе резали баранов — пир готовился на весь мир, — полковник был злой и по-русски громко за что-то отчитывал начальника полиции. Я только уловил: «До каких пор здесь будут хозяйничать эти бандиты? Где ваше чутье?!»

И тут на глаза ему попался мой австриец. Тот вежливо раскланялся, доложил, что по приказу начальника полиции привез сено. «Это еще что за новость! — заорал полковник. — Вместо того чтобы бандитов вылавливать, вы тут возницами заделались. Тоже мне староста. — И бац австрийца по щеке. — Вон отсюда! Выпрягай лошадь и катись, пока цел!»

Я мигом выпряг лошадь, подсадил на нее старосту, сам веду ее в поводу. Опомнились мы уже, наверное, за десятым двором, не меньше. Теперь надо было быстренько сани доставать, а то не выбраться. В одном дворе нашли подходящие, да хозяин заартачился, но тут австриец проявил свою власть, и сани мы получили. А на улице к нам подошел Юзеф Майер…

Так взволнованно и при этом весело докладывал Васька.

— Что ты говоришь! — обрадовался я. — Жив наш Юзеф!

— Жив. Он и помог нам выбраться. Юзеф велел передать, что наступление на нас намечено на пятнадцатое мая. Три дивизии будут прочесывать одновременно Середино-Будский, Хильчанский районы и всю южную часть Брянского леса. И последнее: прибыл большой отряд немецкой жандармерии. Расположился он в Зерново. Да, еще Юзеф сказал, что дальше ему находиться там опасно, придется уйти. Сегодня в девять часов вечера он хочет встретиться с вами. Придет к озеру возле Благовещенского.

С шуточками-прибауточками Волчков рассказывал о своей поездке. Но этот неисправимый балагур выяснил очень многое. И мне хотелось расцеловать его, найти самые добрые, самые хорошие слова. Но в дни страшной войны, в хлопотах и заботах мы порой не умели выразить свою благодарность нашим хлопцам за их подвиг.

И я просто обнял его по-отцовски, сказал: «Молодец!», а сам скорее кинулся к карте — голова была занята предстоящим боем.

29 апреля был подписан приказ, который ставил задачу каждому отряду.

Отряды Погорелова и Боровика, как сковывающая группа, должны завязать бой на подступах к Середине-Буде с севера и северо-востока.

Отряд имени 24-й годовщины РККА под командованием Ревы и рота Кузьмина из Середино-будского отряда наступают на Зерново с восточной и южной стороны. Захватив село, они приступят к штурму Середины-Буды.

Переход в общее наступление назначен на 22.00.

Командный пункт будет находиться на возвышенности севернее стыка Середины-Буды с селом Зерново.

И вот мы сидим с Бородачевым на краю впадины, щедро залитой холодной весенней водой. Луна то прячется за облаками, то снова выплывает. Отсюда, с пригорка, хорошо виден город. Сейчас вокруг него беспрерывно взлетают светло-зеленые ракеты, то в одном, то в другом конце раздаются выстрелы и короткие автоматные очереди. Когда на минуту смолкает эта трескотня, ночной ветер доносит нестройные звуки аккордеонов: то отрывки сентиментального немецкого вальса, то бурный фокстрот, то неудержимый венгерский чардаш. Где-то неподалеку, на городской окраине, видимо, какой-то пьяный полицай затянул украинскую песню: «Ой, лопнув обруч…» И опять выстрелы, ракеты, разноязыкие гортанные голоса.

— Словно белены объелись, окаянные, — тихо говорит сидящий рядом со мной Бородачев. — Заранее празднуют победу над нами, что ли?

Юзефа Майера все нет.

— Может, и вовсе не придет Юзеф. Война… Увольнительную к партизанам у своего командира не выпросишь… — замечает Бородачев.

Снова выглянула луна. Налетел ветер. Деревья на том берегу ожили, зашевелились. Еле слышно журчание ручья да шелест на ветру старых, переживших зиму и все еще не опавших листьев.

До наших ушей доносится какой-то говор на высотке за ручьем. Там сад, нам его не видно в темноте. Что-то загромыхало…

Справа слышен тихий плеск. Вытянувшись цепочкой, к нам приближаются люди.

— Наши, — спешит предупредить меня Илья Иванович.

На высотке отчетливо щелкнул затвор. Сейчас последует выстрел… Нет, тишина…

Мучительны минуты ожидания. Редеют ракеты над Будой. Вот уже только одна лениво взвивается в ночное небо и гаснет на лету. Затихли выстрелы. Смолкли аккордеоны. Только одинокий пьяный голос упрямо тянет одно и то же: «Ой, лопнув обруч…»

Слышу тихий доклад Ивана Смирнова:

— Товарищ командир, рота прибыла.

Смотрю на часы.

— Пора. Идите. Только аккуратнее, без шума. Следите за той высоткой, — и я показываю в том направлении, где еще продолжается настораживающая нас возня. К моменту начала нашего артиллерийского обстрела понадежнее укройтесь, чтобы не попасть под собственные снаряды.

— Задача понятна, товарищ командир!

Рота Смирнова уходит. Вместе с ней исчезает и наш разведчик Вася Волчков. Плеск воды. И снова тишина.

Но мы знаем, что рядом, где-то левее, движется к Зерново рота Кочеткова, а справа ползет по мокрому лугу отряд Боровика, нацеленный на Буду.

Мы впервые применяем новую тактику: скрытно посылаем партизан в расположение противника, а потом открываем артиллерийский огонь. Гитлеровцы по тревоге будут выбегать из казарм, и здесь их встретят наши хлопцы.

Неожиданно в саду, все на той же проклятой высотке, что-то грохочет, падает. И тотчас слышим ругань Волчкова.

Мысленно отвечаю ему такой же непечатной тирадой.

— Не Васька, а черт, — бормочет Бородачев. — Все может испортить…

А тот и сам уже тут как тут. Тяжело дышит, утирает рукавом лицо. Не дает мне и вопроса задать, выпаливает единым духом:

— Трофей захватили, товарищ командир. На той высотке был зенитный пулемет. Но расчет почуял нас и втихаря смылся. Герои! Оставили нам даже плащ-палатку…

— Где же пулемет? — перебивает Волчкова Бородачев.

— Так он же тяжелый, не утащишь. Такая, доложу я вам, машина. И к нему еще много ящиков с патронами.

Посылаю Ларионова, находящегося в охране командного пункта, взять из резерва несколько человек, чтобы перетащить к нам пулемет и боеприпасы.

В это время ударили наши орудия и минометы. Волчкова как ветром сдуло: помчался догонять роту Смирнова.

Через наши головы с воем и свистом проносятся снаряды и мины. Над Серединой-Будой и Зерново вырастают огненные столбы. Взрывы сливаются в тяжелый гул. В него вплетается длинная пулеметная очередь, и вот уже затараторили десятки автоматов.

В Буде бой перекатывается с улицы на улицу и вскоре охватывает весь город. На западе, справа от нас, тоже все грохочет. Это ведут наступление отряды Ковпака, Покровского, Гудзенко. Над Зерново вспыхивает зарево. Все новые кровавые языки пламени вырастают над домами села, приближаясь к Буде. Противник яростно сопротивляется, пытается на ходу перегруппировать силы. Но натиск партизан яростен и стремителен.