Силы неисчислимые

И представляете, растолкал всех моих покупателей и живо завернул меня в свой двор. У него я и пересидел несколько часов — и клячу подкормил и сам подзаправился. Оставил ему пару бочек, запасся овсом и пошел громыхать дальше: из деревни в деревню. И дела мои шли хорошо, меняла из меня получился, не хвастаю, знатный, чуть было все бочки не роздал; вовремя спохватился, что без них-то дальше не проедешь, и уже под конец такую цену запрашивал, что меня честили бабки такими словами, которые я, извините за выражение, не могу при вас повторить.

А в Тросне меня задержали какие-то люди. Ну разве я мог думать, что это уже настоящие партизаны. А они меня живо облапали и нашли мой документик. А в нем знаете что написано было: немецкий комендант разрешает мне, то есть Волчкову персонально, торговать бочками. Ну, раз я такая персона, что сам комендант мне все разрешает, значит, меня надлежит сцапать по всей форме как первосортного предателя и шпиона. Видите, товарищ командир, документация меня подвела, а тут оказались среди партизан такие бюрократы: документу верят, а человеку — ни на йоту. Да что говорить, за меня чуть наша Мария Кенина не пострадала. Она на сутки позже меня сюда притопала и сразу спросила, а нет ли здесь раба божьего Васьки Волчкова. Мной, значит, тут же поинтересовалась. И тогда ее тоже взяли на милый разговор: кто да что, зачем пришли? Очную ставку нам, значит, сделали. Мы свое, а они свое. А раз я, Васька Волчков, шпион, то кто, спрашивается, моя знакомая Мария Кенина? Мы уже тут и посмеялись, и шуму немного с Марией наделали, но все равно пришлось в отсидке побыть…

— Что было, то миновало, — прерывает Хохлов. — Сами понимаете, с такими вещами, как рекомендация немецкого коменданта, у нас не принято шутить.

— О делах потом поговорите, — вовремя вмешивается хозяйка. — Откушайте, гости дорогие. — И широкое украинское гостеприимство вступило в действие.

Мы не заставили себя долго уговаривать: за день зверски проголодались, а стол выглядел так, что грешно было медлить.

Когда успели заморить червячка, хозяин с хитринкой в глазах обращается к Реве:

— Ну, Павел Федорович, как вам Хинельский лес нравится?

Надо сказать, Рева никогда не страдал отсутствием аппетита, но на этот раз он превзошел самого себя: за все время ужина не промолвил словечка, — все подкладывал да подкладывал себе на тарелку. Очевидно, только поэтому милостиво ответил:

— Ничего. Видать, добрая тут пасека будет.

— Только меда нема, — не поняв двусмысленности выражения, с улыбкой вставила свое слово хозяйка.

- Позднему рою лиха беда перезимовать, — вставляет Хохлов. — Весна придет, все у нас будет.

Хорошее сравнение. Мне представился Брянский лес тем ульем, от которого мы должны отроиться к новым пасекам, а там опять размножаться, выделяя все новые и новые рои.

— Пасека пасекой, — чуть помолчав, продолжает Хохлов, — а вот в Севск начинают слетаться какие-то шершни. К нашему севскому подполью хотел было пристроиться один матерый белогвардеец Половцев…

— Половцев? — перебиваю его. — Со шрамом на щеке?

— Черт его знает, не видел. Да, признаться, меня не интересовало, где у него шрам и есть ли он вообще. Тут другое важно. Подпольщикам удалось получить у него как будто точные сведения: фашистское командование затевает крупное наступление на партизан. Чуть ли не две дивизии должны клешней охватить Хинельский лес и устроить нам котел. Мы хотели у него еще кое-что вытянуть, да Половцев неожиданно удрал в Новгород-Северск, И там, понимаете, какой-то сотрудник абвера его пригрел, а севское гестапо за Половцевым усиленно охотится. В общем, какая-то несуразица…

— Это яка така птица цей «абвер»? — с самым наивным видом спрашивает Рева.

— Армейская контрразведка. Похоже, что у них тоже так получается: своя своих не познаша, — смеется Хохлов.

Что ж, все, что говорит Хохлов, только подтверждает наши сведения, но с Половцевым действительно еще много неясного…

Входит связной:

— Товарищ Куманек просит к себе!

Спустился вечер. Темными, молчаливыми стоят густые ели. Впереди между ветвей маячит бледноватый огонек. Хохлов неторопливо идет впереди, показывает нам дома, где разместились партизаны, пекарню, баню, но в сгустившихся сумерках трудно что-либо разобрать.

У конторы лесничества нас встречает высокий, затянутый в шинель плотный мужчина. Приложив руку к фуражке, четко представляется:

— Командир Червонного партизанского отряда Иванов. Прошу следовать за мной. У нас в коридоре темновато, осторожней.

В глубине длинного и почти темного коридора он открывает дверь. В большой комнате разместились на лавках военные. За столом полноватый мужчина в полувоенном костюме подписывает бумаги. Завидев нас, поднимается, идет навстречу.

— Секретарь райкома партии Куманек. Знакомьтесь, товарищи. Это члены нашего партизанского совета.

Последним здоровается со мной командир Ворошиловского отряда — крепко скроенный мужчина лет пятидесяти. Густые непокорные волосы зачесаны назад. На петлицах гимнастерки капитанские «шпалы» — самодельные прямоугольнички из красной материи. По выправке, по манере держаться чувствуется многолетняя служба в армии.

— Здравия желаю. Капитан Гудзенко.

— Гудзенко?.. Неужели?.. — Перед глазами поселок Брусна, домик на полянке, страшная октябрьская ночь, и снова все тот же Половцев… — Товарищ капитан, вы знаете Еву Павлюк?

— Так точно. В сентябре был у нее.

Не выдерживаю и сразу рассказываю о встречах с Евой.

С приходом в Брянский лес мы познакомились с женой лесника Евой Павлюк. Она с готовностью помогала нам. Как-то Ева сообщила, что к ней часто приходит капитан Гудзенко — друг ее мужа, который ищет связи с подпольем. Мы несколько дней подряд наведывались к Еве, чтобы встретиться с этим капитаном. Но вместо капитана мы едва не столкнулись с другим человеком, который выдавал себя за советского парашютиста, но, как, волнуясь, заметила тогда Ева, вел себя довольно странно: во всяком случае, старательно избегал встречи с нами. Позже выяснилось, что это был Половцев. Но до того как мы узнали что-нибудь о Половцеве, случилась беда: когда мы однажды ночью пришли к Еве Павлюк, она лежала на полу в луже крови. Обстоятельства гибели этой славной женщины остались неизвестными.

— Это ведь жена моего друга, — тихо говорит Гудзенко. — Лучшего друга. Я даже собирался на днях послать за ней, чтобы перевезти ее в Хинельский лес… Да вот узнал, что и она, и Михаил погибли…

Вот какие бывают неожиданные встречи!

— Есть предложение, товарищ Сабуров, обменяться опытом, — обращается ко мне Куманек. — С кого начнем? С вас?

— Я бы просил, если вы не возражаете, начать с работы вашего партизанского совета.

— Что ж, давайте… Коротко о положении дел в Хинельском лесу. Сначала здешние отряды действовали вразнобой. Тогда и возникла мысль об объединении. Все отряды сплотились вокруг нашего подпольного райкома. Во главе стоит партизанский совет. Председателем его являюсь я, секретарь подпольного комитета партии Червонного района. Вас интересует структура совета? Пожалуйста. Возьмем для примера нашу недавнюю операцию в Марчихиной Буде, проведенную силами всех отрядов. Предложение о ней мы поставили на заседании совета и тут же поручили одному из членов совета разработку операции. На следующем заседании заслушали доклад товарища. Каждый командир вносил свои коррективы. Был избран руководитель операции.

— Простите, но у меня есть вопрос к вам, — перебивает Рева. — Если враг начнет наступать внезапно, вы тоже будете свой совет собирать?

— Совет всегда находится в боевой готовности и в любую минуту может развернуть свою работу.

— А оборону кто будет разворачивать?

— Решение будет принято советом, кому непосредственно держать оборону и кому руководить этой обороной.

— Ну, це не совет. Це кооператив! — насмешливо резюмирует Рева.

Наступает тишина. Все смотрят на Павла, а он уже понесся:

— Та що тут балакать. Враг будет наступать, а совет откроет заседание, будет протокол писать и резолюции выносить. Нет, це не война, це говорильня…